Меня уже окончательно захлестнула ярость, а Ярик ко всему прочему подошёл к нему и провёл пальцами по раскрасневшейся нижней губе.
- Ты будешь сзади или спереди? – спросил он, явно не Максима, а меня.
- Сзади, - выдохнул я, понимая, что не перенесу, если он сможет получить моего Макса ещё и там.
Губы Макса снова скривились, он повернулся ко мне и коротко бросил:
- Да пошёл ты нахуй!
Рванулся и исчез в прихожей.
Не обращая внимания на недоумевающего Ярика, я бросился за ним и, поймав уже на лестнице, прижал к стене, пачкая в побелке дорогое пальто.
Мы оба тяжело дышали. Макс бился в моих руках как птица, силящаяся вырваться из клетки, но я был сильней, и в конце концов он затих.
Мне было стыдно и противно. И я всё не мог подобрать правильных слов, поэтому спросил о том, что вертелось на языке:
- Это так легко, сосать тем, кто ничего не значит для тебя?
- Тебе видней.
Я хлёстко ударил его по лицу, но так и не смог убрать с его губ эту злую улыбку.
- Сколько их было? А, Макс? Сколько народу трахало тебя?
- Одновременно или по очереди?
- Сука!
Он не удержал мою руку. Она сама сорвалась вниз, когда я ощутил разряд тока под ребром и согнулся пополам. Макс скользнул прочь, и я попытался рвануться за ним, но только кубарем покатился по лестнице, а он исчез – далеко внизу, за поворотом перил.
========== Глава 49 ==========
Мне снилась его кожа… Такая гладкая… Я с трудом мог удержать желание прикоснуться к ней. Поцеловать. Попробовать на вкус.
И я целовал. Скользил губами по животу и бёдрам, не трогая самого главного. Просто наслаждался его близостью, которой мне так не хватало.
Я поднимал глаза и встречался с его взглядом – тем взглядом, которым он смотрел на меня в моей бескрайней кровати, повидавшей слишком много чужих тел.
Эти горечь, желание, недоверие и любовь навсегда отпечатались в моей голове.
Я всегда видел эту любовь в его глазах, как бы ни был он холоден, как бы ни старался доказать мне, что я ничего не значу для него. Если бы не эта любовь, я не стал бы его мучить. Позволил бы ему жить так, как хочет он. Уничтожать себя, пачкать свою душу и своё тело.
Я просыпался счастливым после таких снов, а потом как ушат ледяной воды окатывало осознание реальности – реальности того, что теперь я потерял его навсегда.
Я звонил ему, но его телефон уже привычно не отвечал. Пытался связаться с агентством, но и там трубку никто не брал – будто мой номер перестал существовать для всего мира. Нет, только для той части, что имела для меня значение.
Каждое утро я как бешеный носился по треку – вместо обычных десяти кругов было тридцать, потому что скорость хоть немного позволяла сбросить напряжение. Иногда сорок или пятьдесят.
Яру не хватало терпения дождаться меня – и я был этому рад. Смотреть на него было невыносимо.
Мы не поссорились. Мы с ним никогда не ссорились. Мы просто не стали говорить о том, что произошло.
Я наматывал круги и вспоминал. Бесконечно вспоминал какие-то почти незаметные детали наших последних встреч. Прокручивал их в голове так же, как крутилась трасса под колёсами – равномерно и циклично, но каждый раз немножко больней.
Я не вспоминал, как нам было хорошо. Совсем. Даже когда я вспоминал прошлое, в голову приходили только обиды и горькие слова, которые мы бесконечно говорили друг другу.
Меня как выжгли. Или вернее – выжгли мою любовь из меня. Я ненавидел его. Но выходя с трека снова, уже почти машинально набирал номер - его или Альберта. И гудки всегда обрывались, едва начавшись.
Однажды я увидел его.
Ноябрь уже подходил к концу, и дороги покрылись тонким слоем мокрого снега. На зиму над треком сооружали крытый навес, но зима толком ещё не началась, так что поставить его не успели – этакий пересменок, когда нельзя даже тренироваться, затянувшийся недели на две.
Зато уже началась череда предновогодних презентаций и награждений на радио и телеканалах. Раньше меня на такие мероприятия не дёргали – звали только Яра. В этом же году я стал штатным чемпионом, к тому же успел хорошенько посветиться перед камерами, и меня решили включить в нашу представительскую команду. Мы с Яром бродили среди всего этого гламура и походили, наверное, на вокалистов какой-то мальчиковой группы местного разлива – половина гостей нас не знала, но внешность наша явно привлекала внимание, и нас старались снимать почаще.
К концу вечера перед глазами всё плыло от бесконечных вспышек фотокамер, а в ушах звенело монотонное «тыц-тыц-тыц», и эхом отдавались визжащие голоса певиц, не умевших петь вживую.
И когда среди этой невыносимой круговерти света и шума, в которой Яр умудрялся клеить каких-то девочек с ламинированными волосами, я увидел Макса, мне показалось, что я в конец свихнулся или ослеп. Он сидел за столом с каким-то не в меру полным мужчиной с обрюзгшим лицом, держал в руках бокал шампанского и с мягкой улыбкой что-то рассказывал. От одного того, что его голос сейчас предназначен для другого, сердце заныло. Что уж говорить о том, что через секунду рука толстяка сжала лежащую на столе ладонь Максима и принялась тискать его пальцы.
Уже через секунду Яр уволок меня прочь, но и без того паршивый вечер был испорчен окончательно. А перед глазами, вконец ослепшими от вспышек, всё стояло запястье Максима, стиснутое неприятными стареющими пальцами. Больное воображение услужливо дорисовывало, как эти же пальцы скользят выше по его руке, к локтю - и дальше по уже обнажённому телу. Как колышется жирная спина между беспомощно раскинутых ног.
Нет, Максим не был беспомощным. Он доступно показал мне это в нашу последнюю встречу. Но для меня навсегда осталось в нём что-то от того мальчика, которого при мне волокли за школу. От мальчика, который не мог или не хотел сопротивляться тем, кто сильней его.
И как бы не старался я сделать вид, что между нами не было ничего хорошего, любовь никуда не девалась. И даже зная, что мы можем причинить друг другу только боль, я всё равно хотел видеть его, просто слышать его голос – дальше мои фантазии уже не заходили.
А десятого декабря нас с Яром позвал к себе Кристиан и, под аккомпанемент хитрых косых взглядов, которые бросал на меня Ярослав, сообщил то, что мой напарник, видимо, давно уже знал – нам предлагалось поехать в Европу. В Италии намечалось открытие нового зимнего трека. Презентация была назначена на Рождество, и в развлекательную программу входил показательный гоночный заезд – небольшая, по словам Кристиана, рекламная акция.
«Небольшая» разве что для зрителей, потому что для гонщиков новый трек означал необходимость осваивать новую территорию и, честно говоря, десятое декабря – не самая лучшая дата, чтобы узнать, что двадцать пятого ты будешь гонять по абсолютно незнакомому треку в чужой стране. Хотелось верить, что механики были поставлены в известность раньше нас и машины подготовить успевали.
Кристиан нас успокоил, сообщив, что никто не ждёт от нас победы. Наша задача – засветиться в Европе среди гонщиков международного класса и показать, что мы тоже умеем давить на педаль.
Спорить мы не стали. Яр, потому что, несмотря ни на что, похоже, очень даже хотел поехать в Европу. Я же, наоборот, потому что не слишком-то этого хотел.
У меня перед глазами тут же встал толстяк, в компании которого засветился Максим. Как я мог уехать – и уехать туда, куда мы должны были когда-то поехать вдвоём – и при этом оставить его здесь? Пусть даже сам он не хотел меня видеть, я, по крайней мере, должен был быть уверен в том, что он не будет в это время ни с кем другим.
Я снова стал звонить в агентство и снова бесполезно. Просить об этом Ярика я уже не мог, потому что он и так несколько раз пытался оправдать меня перед Альбертом – как ни странно, на него моё отлучение не распространилось, и он всё так же оставался постоянным и надёжным клиентом.
