От недалёкого берега потянул живительный бриз, принёсший свежесть и запах недавно прошедшего дождя, тотчас смешавшись с терпкими запахами иссушенного многотравья степи. Дождь, к сожалению, всего лишь прибил пыль вокруг, не сумев напитать иссушенную, растрескавшуюся землю. Недолгий дождь прошёл быстро, унесённый чёрными тучами, всё ещё полными живительной влаги, куда-то в сторону светлого на фоне темнеющего грозового неба моря. Солнце уже почти закатило раскалённый добела лик за иссушенные горы, выбеленные и истрескавшиеся, долгие годы до недавнего кровавого дня не видевшие ни капли воды. Среди в беспорядке рассыпанных зданий коша выделялись несколько сверкавших, словно бриллианты в лучах жаркого солнца, построек. Пяток вертикальных ферм: небольших, всего в четыре этажа, округлых и обтекаемых. Эти стеклянные конструкции снабжали население феодосийского коша скудным пропитанием. Как знал Сашка, на четырёх из них занимались растениеводством, используя гидропонный метод, и всего одна из ферм специализировалась на «животноводстве», что было заметно по скудному белковому рациону его сотни. От ферм, с их многочисленными солнечными батареями, питались энергией и дома местных жителей, у кого не было своих гелиобатарей или подключения к линии немногих из оставшихся в рабочем состоянии ветряков.
Позади за стеной во дворе госпиталя раздались тяжёлые шаги. Загородив солнце массивной, уже начинающей полнеть, фигурой, рядом с Александром на коробившееся вылезшими пучками корда колесо присел сотник Хомутский. Привычным движением пригладил длинные свисающие и выгоревшие до белизны усы, знакомо витиевато ругнулся сквозь зубы, что означало приветствие. Он достал не первой свежести платок, вытер от пота круглую, словно шар, и загоревшую до черноты голову. Затем медленно, словно сокровище, достал кисет и осторожно, стараясь не просыпать, свернул из высушенных листьев цигарку. Сотник несколько минут жадно затягивался едким табачным дымом и, лишь докурив, обратился к младшему уряднику:
– Вернулся ещё один патруль от вашего поста. – Он зло сплюнул. – Не нашли они тело Вовки, только винтовку, осколками побитую, и следы волочения тела до берега.
Сашка аж подскочил с места и тут же, застонав, опустился вновь назад, схватившись за грохнувшую словно колокол набатом боли голову. Процедил сквозь зубы:
– Думаете, османы забрали?
– А шо тут думать? Нема больше хлопца. Он вже либо не живой, либо мёртвый! – Хомутский рубанул свистнувший воздух мощной ладонью. – Як их лазерами жечь почалы, то воны и уплывлы и його забралы. Який козак був…
Сотник, волнуясь, всегда переходил на малоросский, и даже частые потери, из которых, в принципе, и состояла вся жизнь в войске, не смогли его сделать чёрствым, или ему так просто было легче выжить. И хотя многие люди давно стали принимать потери и лишения как само собой разумеющееся, для Хомутского все его хлопцы были как одна большая семья.
– Я думал, они не успели высадиться, – отрешённо сказал Сашка. – Мы их передовой отряд побили, и до берега никто добраться не мог.
Сотник задумчиво пожевал ус и, растягивая слова, ответил:
– Толмач соседней сотни, шо радиовахту нёс, говорыв, якусь передачу с берега чув. Короткую. Берег мы держим, как я свои дырявые карманы – ни людей, ни техники давно нема. Может, какие-нибудь азапы* и в другом месте смогли высадиться. Как вы их катер жечь начали – их и подозвали помочь. Больно они розумни стали после их низамджедида*. Словно подменили их – совсем спокою вид бисовых дитей немае. И помощи нам тоже не от кого ждать. Слыхал? Имперцы, говорят, опять где-то с ханьцами сцепились. Все платформы сняли и отвели с нашего Чёрного моря.
Сашка хмуро кивнул. Ещё вчера все в коше видели, как на тёмном небосводе привычное и казавшееся незыблемым кружение ярких орбитальных точек-крепостей изменило свой десятилетиями размеренный ход – оставив небеса над Чёрным морем беззащитно пустынными.
Сотник в молодости провёл несколько лет у османов в неволе – был рабом на рудных приисках где-то у подножия Кавказского рога. С тех времён у него и сохранилось стойкое пристрастие к табаку и жгучая ненависть к Халифату в целом, а также всем её представителям, как, впрочем, и уважение к имперцам – единственным их союзникам. С тех самых пор у сотника остались и знания сленга Халифата, которые он с успехом применял на практике, допрашивая с пристрастием горячо любимых, но, к сожалению, редких и недолгих гостей с противоположного берега. Методы, которыми он пользовался, объяснял своими мытарствами в многолетнем рабстве. Он вернулся фактически единственным из нескольких сотен захваченных островников. Правда, злые языки судачили, что пустующее ныне место сотенного толмача, которое, походя, занял по совместительству сотник, приносило ему дополнительный доход, с которым он делился с кошевым писарем. Да и запрет курения годовалой давности его как будто и не касался. Хотя чего только не набрешут злые языки, но правда в том, что дело своё сотник знал крепко.
Стены изнывавшего от духоты городка на самом берегу мутного левого азовского пролива стали понемногу утопать в сгущающихся тенях. За проливом вдалеке виднелся низкий, безлюдный и серый берег Керченского острова, за которым немного южнее простиралась уже невидимая отсюда узкая и такая же бесплодная, как и остров, Кубанская коса. Там были редкие посты и поселения, но банды, рейды «чёрных» и отсутствие питьевой воды не способствовали приросту населения на этой территории. За горами южнее уже простиралась территория Халифата.
Сотник затянулся очередной цигаркой и устало, медленно заговорил, успокоившись и уже не переходя на малороссийский, глядя куда-то поверх разноцветных и разномастных крыш коша:
– Знаешь, младший урядник, что я тебе скажу? Вам, молодым, всё едино – хоть воюй, хоть нет. Главное: занят, здоров, поесть дадут, адреналина и приключений хоть отбавляй, а что завтра будет, вас пока что не сильно волнует. – Заметив, что Сашка резко вскинул голову, он остановил его возражения, уже готовые сорваться с языка: – Ты не кипятись тут! Ты меня послушай, а потом скажешь, прав я или нет. Семьи у тебя, да и у покойного подхорунжего Щербакова, земля ему пухом, не было! Бояться за себя самого ещё не умеете. Не то что таким, как я, за мною жёнка с детями один другого меньше. Вот погиб он – потеряли мы ещё одного хорошего хлопца. Ты, да ещё пара-тройка его знакомцев погорюете, горилки выпьете за упокой молодой души – и всё. Кто знает, завтра-послезавтра и вас Господь приберёт. Если не пропадёшь, то через пару-тройку лет надо будет о будущем думать – не для себя, так для детей. Может, тогда меня и сможешь понять. Бог меня спас тогда. Кто знает только, для чего?! – Сотник торопливо перекрестился и вновь затянулся терпким табачным дымом.
– Ещё ничто и никто не потерян, – проговорил упрямо подхорунжий. – Человека теряешь только тогда – когда он умирает, а идею и будущее – когда перестаёшь в них верить. Пока человек не сдаётся – он сильнее своей судьбы и обстоятельств. А Бог, где он был? Когда нацики с западной вырезали всю мою семью и разбили артиллерией город, где я вырос?! Поверить в Бога нетрудно, когда в безвыходных ситуациях все, кто находится рядом с тобой, погибают, а ты продолжаешь жить, – зло затараторил сотнику Сашка. – Ничего там, на небесах, нет: справедливого, всезнающего, всепрощающего. Есть только мы и наша жизнь, которую мы пытаемся защитить, не правдой, верой или какими-то нашими убеждениями, а силой оружия. Правда никому не нужна и неинтересна, как и вера – только сила чего-то стоит.
– Да, да, – по-отечески похлопал его по спине сотник. – Я такой же, как ты был когда-то. Идейный. Я не жалуюсь, не подумай, просто никогда по-другому и не было. Ты историю-то хоть знаешь земли этой? – Он отрешённо махнул рукой. – Да, кому она сейчас нужна-то, а лет эдак через десять – то и совсем никому до неё дела не будет. Жили тут наши люди с очень давних времён, с разными другими народами вместе, когда воюя, а когда и как братья неразрывно. Но запомни – все эти камни, горы и песок, да и само море, так сильно сдобрены кровью тех наших предков, которые на этих землях осели, так же, как и мы, себя и семьи свои оборонять пытались, что ты и представить себе не можешь. Реки крови и людских страданий – они неисчислимые, словно песчинки, устлавшие дно нашей истории. Думаешь, раньше до Потопа и войны всё было намного лучше? Лучше немного было, да. Стабильно, как тогда говорили. Вот только для простых людей и тогда жизнь была словно борьба за каждый кусок хлеба, а другие жили как паши в Чёрном Халифате. Да и сейчас для многих в Симферопольской ставке гетмана – кому война тётка, а кому и мать родная. – Он тяжело вздохнул и продолжил: – Остров-то наш и не остров вовсе раньше был, и кликали его по-другому. Сколько у него названий было? Кто ж уже упомнит? Каждый народ, что здесь жил, его по-разному называл. Войско наше Тмутараканское в честь княжества давнего, что тоже раньше тут было, и названо…
