Руки Шерлока обвивали Джона, и тот шепотом рассказал историю Рона, черпая огромное утешение в простом присутствии друга.

Шерлок какое-то время молчал, а затем сказал, наконец:

— Мы должны рассказать остальным. — Он помедлил секунду, потом добавил:

— Тебе нужно Тэдди предупредить.

Джон притих. По спокойному тону друга он не мог бы сказать, говорил ли тот это, имея в виду всем известное положение Тэдди, бывшего всеобщей игрушкой… Или всё уже знал.

И ответил лишь коротко:

— Да.

Шерлок беспокойно зашевелился и принялся чесать руки, всё время его беспокоившие, и Джон постарался остановить его.

— Не расчесывай их. Ты же знаешь, ты так еще хуже делаешь.

— Этот зуд меня сводит с ума, — сказал Шерлок сквозь зубы, но послушался, переплетя свои пальцы с пальцами Джона.

Тем не менее, Джон ощутил, как тот втихомолку царапает руку, потирая ее о кровать, и поднял их руки повыше, так что те оказались не под одеялом, а на прохладном воздухе.

Шерлок чуть подвинулся и уткнулся лицом в затылок своего защитника и целителя. Джон улыбнулся и, не подумав, что делает, поцеловал худые костяшки его тонких изящных пальцев. Шерлок замер, и какое-то время лежал так тихо, что Джон было подумал, тот уснул или погрузился в себя, как порой с ним случалось. Он и сам уже начал задремывать, когда Шерлок мягко сказал:

— Я не верю, что это грех.

— Что?

— Не верю, что это грех. Когда это берут без согласия, и неважно мужчина ли, женщина, вот тогда это грех. Но когда вместе двое мужчин — по любви и согласию, я не верю, что это грех.

— Но ведь так говорят … и в Библии…

— В Библии говорится много разных вещей, и некоторые из них противоречат друг другу, а некоторые просто смешны.

— Но, — начал было Джон, с которого вдруг совершенно слетел весь сон. Он не знал, что хотел сказать. Он подумал о преподобном мистере Эйре, который казался юному Джону самым мудрым на земле человеком. В его долгих суровых проповедях говорилось об опасности греха похоти. Преподобный никогда не упоминал о содомии, но он был предельно ясен, говоря, что все формы похоти являются смертным грехом, и определенно…

— Но ведь это и прелюбодейство, разве нет? Или хуже?

— Честно, Джон, ты действительно думаешь привести это в качестве аргумента? Ты? — раздраженно ответил Шерлок, и сердце Джона замерло, пока тот не продолжил с минутной запинкой:

— Я знаю, что ты был с Калли.

О, конечно, он знал. Джон почувствовал и облегчение, и смущение. Он слегка шевельнулся в руках Шерлока.

— Мне бы следовало догадаться.

— У меня есть кузен, по линии матери, он француз, — теперь Шерлок говорил совсем тихо. — Как-то он навещал нас, и не один, а с другом, после Англии они собирались в Америку. По обрывкам разговоров я понял, что есть что-то особенное в Этьене и его спутнике, потому, конечно, стал следить за ними, и однажды увидел их вместе. Я, конечно, видел мужчину с женщиной, но тогда лишь чувствовал отвращение; очень рано я понял, что такого для себя не хочу. Но когда я увидел Этьена и Франко… Это было так потрясающе… и так ужасно было понять, что и я не выше желаний, посещающих обычных людей, и что я могу… захотеть когда-нибудь…что есть и другие люди, похожие на меня. Я думал тогда, что всё это всё равно не имеет значения… Ну, кто согласится меня терпеть? И кого я мог бы сам выносить? Но все-таки… пойми Джон, мне было тогда только девять лет. Я еще не был в школе, и никто не касался меня никогда таким образом. И никто не давил на меня и не совращал. Я просто… родился таким. Это может быть благословением, как мой ум, или проклятьем, как мои слабые легкие, но это — такая же часть меня, как мои глаза или волосы. Бог создал меня таким. Желающим мужчин и не желающим женщин. Как, в таком случае, это может быть неправильным? Почему господь дает нам способностью желать, если не для того, чтобы мы любили? Не могу поверить, что Он дал этот дар любить, а затем его осудил и проклял. Не могу поверить, что это грех, понимаешь? — В его голосе была страстная убежденность.

Джон понимал, что имел в виду Шерлок, только… Как же так?..

Неужели всё, во что верил он сам, верил всю свою жизнь — неправильно?

От подобных вопросов голова начинала кружиться, словно он летел в пропасть.

— Я просто… не могу… — сказал он, на самом деле не понимая, что именно говорит. — Если всё это правда, то, как же тогда… если каждый будет жить по собственным правилам… — Джон вновь замолчал. Для него всего этого было слишком много. — Я хочу верить в это, — сказал он, наконец, — Но я не могу.

— Ты боишься, — спокойно ответил Шерлок. — Никогда не подумал бы, что однажды скажу так о тебе, Джон Уотсон.

Ответить на эти слова было нечего.

— Хорошо, — Шерлок отпустил его руки и отодвинулся, повернувшись спиной и сжавшись в комок.

А Джон снова лежал без сна, и смотрел в темноту, ощущая, как горечь и замешательство всё сильнее охватывают его.

Когда он проснулся следующим утром, голова гудела, а на душе было муторно. Вчера он очень долго не мог заснуть, а когда уснул, то спал беспокойно. Их узкая койка, казалось, была еще меньше, когда они спали вот так: спинами друг к другу.

Он чувствовал себя несчастным и немного обиженным.

Неужели Шерлоку мало того, что у них уже есть? Тот как будто пытался убедить его в том, что черное — это белое, а низ — это верх. Не было никаких сомнений, что Шерлок вообще не спал эту ночь. Тот выскользнул из постели в тот же миг, как Минчин рявкнул: «Подъем!».

Сейчас Шерлок пытался натянуть на себя все еще сырую одежду, которую он вчера позабыл повесить сушиться, потому что пытался позаботиться сначала о нем. Джон знал это, и теперь сильней ощущал вину.

Серые пятна на худых руках Шерлока были очень заметны и кровоточили: тот явно царапал их ночью, и даже сейчас, когда Джон смотрел на него, продолжал это делать, обдирая запястья.

И хотелось схватить его за руки, чтобы он не ранил себя.

С этим нужно было что-то решать, и, придя в больницу, Джон отправился прямо к доктору Вудкорту.

— В прачечной? — повторил с недоверием доктор. — Неужели в Бартсе нету другой работы, что они отправляют мальчика со слабыми легкими в прачечную?

— Полагаю, сэр, мистер Брокльхерст полагает, что нет, — сказал с горечью Джон. — Но Стивену хуже не от влажного воздуха, он лишь немного покашливает по ночам. Беда в том, что едкое мыло и его шерстяная одежда, которая постоянно сырая, вызывают ужасную сыпь у него. Он ее постоянно расчесывает, я опасаюсь, что это приведет к развитию эрисипеласа*.

— О, ну с этим мы можем справиться, — сказал доктор Вудкорт, доставая карточку из кармана, и что-то быстро на ней отмечая. — Отдай это аптекарю, и он выдаст тебе банку с мазью. Пусть Стивен наносит ее на места воспаления утром и вечером, можно даже и днем. И, готов поспорить, рукам его станет лучше.

— Да, сэр, но не могли бы вы прикрепить на мне эту карточку, чтобы Старшая прочитала ее?

— Да лучше отнести ее так. Это же не лечение, Старшая…

— Сэр, — одна из сестер быстро к ним подошла, лицо ее было встревожено. — Вас просят в палату к приютским детям, сестра полагает, что там дифтерия.

— О, боже мой, — доктор Вудкорт быстро отдал листок со своими заметками. — Джон, если увидишь Майка, то пришли его в детское отделение. Я должен идти.

Джон взял у аптекаря банку мази, засунул в карман и остаток дня провел в беспокойстве по этому поводу. Он знал, что отчасти волнение отвлекало его от мыслей о Шерлоке и о том, каким сложным и неуклюжим оказался их разговор. Но проблема того, как скрыть банку с мазью от глаз их директора, тем не менее, была совершенно реальной. В конце концов, он решил прийти раньше, и отдать банку Старшей. Майк, судя по разговорам за ланчем, вероятно, проведет ближайшие дни со своими маленькими пациентами, но у Джона, к счастью, сейчас было немного больных, и он мог отлучиться. Он почти добрался до школы, когда с опозданием сообразил, что прекрасно мог бы и сам написать всё, что нужно, на карточке. Мистер Брокльхерст вряд ли бы разобрался, где чей почерк. Идиот, не выспавшийся идиот! — ругал он себя в раздражении.