Джон жарит яичницу, заваривает чай и накрывает на стол, в упрямстве цепляясь за этот скучный ритуал, чтобы окончательно не сойти с ума от одиночества. Поедая яичницу, Джон попутно шуршит газетой, читая свежие новости. Все же оружие, которое они испытывали с Шерлоком тогда, здорово изменило ход военных действий. Теперь альянс сирен, сфинксов и примкнувших к ним не так давно праймов довольно успешно противостоит нтога, а кое-где даже выигрывает. Конечно, о полной победе говорить рано, но и тотального отступления, как было прежде, уже нет. Теперь исход этой затянувшейся войны выглядит в перспективе не так очевидно и пессимистично.
- Вот видишь, - говорит Джон, забываясь, словно Шерлок здесь, рядом с ним, - мы тоже с тобой внесли свой вклад. Оружие применяют, белых уничтожают в пыль, и это радует. Еще бы найти их гнездо или что там у них есть, откуда они расползаются, и плыло бы наше маленькое яблоко по волнам Большого мира, и горя бы не знало, - Джон спохватывается, вздыхая на внимающую ему пустоту, убирает газету, ставит в раковину пустую тарелку и отодвигает кружку с остывающим чаем.
Очень хочется спать. Джон добредает до спальни и не находит в себе сил даже раздеться. Так и ложится в брюках и рубашке, натянув на себя плед и подогнув ноги к подбородку. Засыпает он мгновенно, словно проваливаясь в темноту – с момента смерти Шерлока ему перестают сниться сны.
Джон просыпается поздно, когда Зарго настырно светит в окно, раздражая и бодря. Некоторое время он еще сопротивляется, жалея, что забыл с вечера задернуть шторы, накрывает голову подушкой и даже прячется под одеяло, но все же наступает пора, когда приходится подняться. Джон посещает туалет, ванную и последовательно добирается до кухни. Первым делом ставит кипятиться воду – чай по утрам – добрая традиция Ватсонов, когда нет кофе. Он зевает, чешет живот и, включив воду, моет тарелку. Не глядя, берет со стола забытую вчера кружку с чаем и едва не роняет ее, потому что она пуста – чай кто-то выпил. Некоторое время Джон тупо таращится на дно чашки, вспоминая, уж не выпил ли чай он сам, возможно, ночью ходил в туалет и захотел пить, но потом решительно отметает это предположение, потому что провалами в памяти до последнего времени не страдал, по крайней мере, в последние два года. Дрожащей рукой Джон выключает воду и ставит так и не помытую чашку обратно на стол. Он делает себе утренний чай и тосты с сыром, периодически все поглядывая на чашку. Наливает чай себе и все смотрит на пустую чашку, когда засовывает тост в рот. Что-то странное происходит в квартире, или это с ним происходит что-то странное? Сначала отсутствующая запеканка в холодильнике, теперь выпитый чай. Джон не уверен, что это нормально, а в голове непривычно пусто от отсутствия каких-либо мыслей. Поколебавшись, он оставляет один тост на тарелке, не в силах самому себе объяснить зачем, и прихватив чашку утреннего чая и пустую чашку из-под вчерашнего чая, возвращается в комнату. Пустую чашку он ставит на журнальный столик, а сам садится в кресло и с бессмысленным выражением пьет чай, поглядывая на нее. Потом он внезапно подрывается и начинает обыскивать маленькую квартирку, не отдавая себе отчета, что или кого, собственно, ищет. Не найдя никаких следов постороннего присутствия, Джон опять садится в кресло пить чай и таращится на пустую чашку. Так проходит утро. Естественно, о Мэри Морстен и обещании сходить с ней в кино он забывает, а потому ее появление на пороге квартиры вызывает легкое недоумение.
- Ты еще не собрался? – удивляется она, снимая плащ и вешая его на вешалку. – Джон, какая несобранность! Иди скорее, я жду, - она оглядывается с хозяйским видом и удрученно качает головой: - Мужчинам противопоказано жить одним, вы такой бардак умудряетесь разводить. Одевайся, я уберу, - она берет в руки пустую чашку.
- Поставь на место, - рявкает Джон, прежде чем понимает, что слегка не адекватен в этом вопросе. Мэри настороженно ставит чашку на стол. – Ох, прости, Мэри, просто я привык все делать сам. Присядь, - освобождает он для нее второе кресло, - может быть, чай, пока ждешь?
- Нет, спасибо, - слегка обиженно качает она головой, усаживаясь в кресло. – Не стоит извиняться, я понимаю, как вы, мужчины, цените свою самостоятельность.
- Ну да, - примиряюще улыбается Джон, - ты права. Я быстро.
Он забирает в маленькую спальню пустую чашку, оставив свою, недопитую, на журнальном столике, а когда оказывается один, плотно закрыв за собой дверь, подозрительно принюхивается, стараясь уловить запах. Но ничем подозрительным чашка не пахнет – только чаем с молоком. Джон ставит ее на тумбочку рядом с кроватью и начинает одеваться, периодически бросая настороженные взгляды в ту сторону. В конце концов, он умудряется даже побриться, и выходит к Мэри вполне презентабельным тридцатилетним мужчиной в джинсах и свитере (после ранения и комиссования из армии, он стесняется носить военную форму, словно считает себя недостойным ее – парадный мундир с кортиком висит в шкафу). Мэри окидывает его заинтересованно-одобрительным взглядом и поднимается.
- Ну что, готов сходить в кино с надоедливой медсестричкой? – кокетливо интересуется она, надевая плащ и весело подмигивая.
- Ты милая медсестричка, - галантно отвечает ей Джон, предлагая свою руку.
Они выходят из квартиры, и Джон тщательно закрывает дверь, стараясь заметить расположение коврика под ногами и наклон ручки, чтобы позднее понять, проникал ли кто посторонний. На улице тепло и ясно, будто осень еще и не начиналась. Джон даже жалеет, что надел свитер, возможно, если Зарго будет так припекать и дальше, он может испАриться. Они не спеша идут по улице. Мэри болтает всякий вздор, и Джон благополучно пропускает ее трескотню мимо ушей, незаметно поглядывая по сторонам. С того самого момента как он обнаружил пустую кружку, в нем сидит ожидание. Джон и сам не может понять, чего ждет. Наверняка объяснение исчезновения чая самое банальное – от внезапного испарения до появления в квартире каких-нибудь обуреваемых жаждой мышей, но все равно он с каким-то глупым упорством продолжает всматриваться в прохожих, не до конца понимая, кого, собственно, ищет.
Кино оказывается совместной с централами мелодрамой, сопровождаемой, как обычно, песнями и плясками, от которых Джона клонит в сон. Он незаметно отворачивается от Мэри, чтобы позевать, а потом и вовсе закрывает глаза, которые открывает, когда Мэри незаметно кладет свою руку ему на колено. Джон в шоке распахивает глаза и некоторое время смотрит на ее маленькую беленькую ручку, испытывая одновременно смущение, недовольство и какое-то отчаянное желание сбежать. Немного поерзав, Джон садится так, чтобы рука Мэри соскользнула с его колена, но настырная женщина просовывает свою руку под руку Джона и склоняет голову ему на плечо. Тут уже Джон приходит в полное отчаяние, потому что роман с Мэри в его планы не входит, и ее прикосновения не то что неприятны, просто он не чувствует себя свободным, чтобы их принимать. Поэтому, еще чуть-чуть поерзав, Джон, извинившись перед своей дамой, сбегает в туалет. Там он проводит довольно много времени, но остаться навеки, конечно, невозможно, и приходится вернуться в зал, где как раз происходит очередная слащаво-поцелуйная сцена. Словно специально, билеты Мэри приходятся на места для поцелуев, и она, как только Джон садится рядом, атакует его томным вздохом и горячим дыханием у шеи. Джон уже давно вышел из подростково-юношеского возраста, когда случайные поцелуи заводят до состояния невменяемости, поэтому ощутить на своих губах губы Мэри Морстен кажется ему чем-то ужасным и неправильным. Он плотно сжимает рот, стараясь не допустить поцелуя с языком и лихорадочно придумывая способ прервать это безобразие. Но централы опять танцуют и поют о любви, а руки Мэри тянутся под рубашку Джона, словно щупальца. Джон в панике и не знает, что предпринять, когда фильм внезапно прерывается, а в зале зажигается свет. Мэри в смущении оставляет Джона в покое, а сам Джон с облегчением незаметно вытирает рот рукавом свитера. Какого черта эта женщина решила, что он ее собственность?
