Шерлок всматривается в мальчика, узнавая в нем себя самого в пятилетнем возрасте. Нежные кудряшки обрамляют ангельское личико, раскосые глаза испуганно распахнуты, пухлые, словно нарисованные губы, щечки с золотистым пушком и робкими веснушками. Мальчик смотрит на мать неотрывно, опять шевелит губами, но все еще не произносит ни звука. Женщина, с трудом превозмогая боль в израненном теле, садится перед ним на корточки, оказываясь на одном уровне.

- Шерлок, милый, - зовет она, - Шерлок, Шерлок… - она тормошит его окровавленными руками, но мальчик молчит, лишь смотрит, не мигая, своими странными прозрачными глазами, а дорожки слез подсыхают на весеннем ветру. – Боже, как ты похож на него, - шепчет она потрясенно. – Шерлок, родной, Шерлок… - женщина зажимает рот ладонью, чтобы окончательно не разрыдаться, в глазах стоят слезы.

Она долго вглядывается в мальчика, прежде чем заговорить.

- Хороший мой, - произносит она, все же всхлипывая, - ты ничего не видел, солнышко. Ты ничего не видел, - последнее она повторяет громко и четко. – Забудь, не вспоминай никогда. Ты ничего не видел и никогда здесь не был. Ты тут не при чем, это все я. Господи! Запомни, родной, папа упал сам. Кивни, если понял, - мальчик кивает, и женщина выдыхает с облегчением, прижимая его к себе. – О, боже, у тебя жар, - пугается она, касаясь разбитыми губами его лба и отстраняясь.

На ее белоснежной блузке расплывается красное пятно, видна грязь от отцовского ботинка. Шерлок чувствует запах крови, а еще прелой земли. От этого зрелища его опять тошнит. На сей раз из него выходит лишь одна желчь. Сквозь набившуюся в уши вату он слышит отдаленное бормотание женщины о том, что у мальчика температура, и это бормотание заглушает другой родной забытый голос. Шерлок закрывает глаза, чтобы сосредоточиться на этом голосе, услышать его, понять, что он от него хочет:

- Не вспоминай, забудь. Слышишь, Шерлок? Забудь то, что вспомнил. Когда Сара скажет три, ты проснешься и не вспомнишь. Ты пошел открывать окно и потерял сознание, - Шерлок распахивает глаза, встречаясь со взглядом слепых синих глаз Джона, в которых стоят слезы. – Не надо это помнить, ни к чему, - бормочет он.

Теперь Шерлок находится в психотерапевтической комнате, не понимая, что происходит с реальностью.

- Ты понимаешь, что это непрофессионально, Джон? – где-то рядом слышится обеспокоенный голос Сары, но Шерлок сосредоточен на Джоне и только на нем.

- Это человечно, - печально отвечает ей Джон. – А ты бы хотела вспомнить о себе такое? Какого черта! Весь этот кошмар был в далеком детстве, не нужно ворошить прошлое. Пусть мертвые лежат в могилах и не беспокоят живых. Он не должен ничего вспомнить. Сделай так, как я прошу. И не забудь перевести часы, иначе он все поймет. Слишком много времени прошло, так сознание от духоты не теряют.

- Хорошо, - Сара появляется в поле зрения Шерлока, а Джон исчезает.

Она смотрит на него с сочувствием, как на тяжелобольного, а потом начинает считать:

- Один, два, три…

На счет три Шерлок зажмуривается и тут же распахивает глаза, удивленно понимая, что находится не в психотерапевтической комнате, где Джон загипнотизировал его, вероятно, по его же просьбе и, пожалев, заставил забыть. Вот что беспокоило Шерлока в тот раз, расхождение в показании часов и длительности так называемого обморока.

Шерлок опять на крыше, и эту крышу он знает отлично, не в забытых воспоминаниях детства, а в ночных кошмарах и не такой уж и далекой реальности: крыша Бартса с видом на Лондон и глумливый Джеймс Мориарти. Самого себя Шерлок не видит, скорее чувствует, что заточен в тело того мужчины, который спрыгнул с этой высоты почти год назад. А вот Мориарти ярок и убийственно жив.

- Шерлок, Шерлок, Шерлок… Ты здесь, мой мальчик. И почему я не сомневаюсь? Чувство вины, определенно, ты не находишь? Майкрофт был излишне разговорчив, дорогой, но нам с тобой это только на пользу, ты не находишь? – Мориарти подмигивает Шерлоку. - Как это по-британски любить и ненавидеть, убить, чтобы понести наказание. Ты хочешь быть наказанным, мой мальчик? Жаждешь искупления? Оно есть для тебя, - Мориарти стоит у края крыши, опасно балансируя и размахивая руками. – Хочешь меня столкнуть? Я вижу, что хочешь, можешь не отвечать. Но ты этого не сделаешь. На сей раз падение предназначено тебе. Искупление, помнишь, Шерли? Ты сам прыгнешь, я лишь простимулирую тебя, совсем немного. Доставь папочке удовольствие, малыш Шерлок, мы встретимся на том свете, соединимся раз и навсегда, и никто не разлучит нас больше. Я – твое наказание. Я отшлепаю тебя по попке, малыш, только скажи да… - Мориарти заходится сумасшедшим смехом.

Боже, Шерлок понимает с кристально чистой ясностью, вот откуда этот страх и эта покорность перед неизбежным насилием, эта проклятая виктимность, прав был Джон – все проблемы из детства. То, что заложено в юном возрасте, всплывет рано или поздно, когда не ждешь, когда меньше всего нужно. Выпрыгнет чертиком из табакерки, напугает, доведет до отчаяния и бессилия, потому что нет оружия против подсознания, и даже интеллект слаб против его, подсознания, подводных бурных течений. И покорность в школе, это ненавистное безволие, когда он шел на встречу с Виктором, заранее зная, что ведет себя на заклание, и мерзкие в своей сути отношения с Себастьяном, страх перед ним, неспособность возразить и отказать, уйти, сопротивляться – все оттуда, из детства, подсознательное желание быть наказанным за убийство отца. То, как он с легкостью расплачивался собой, своим телом за дозу, тоже оттуда – не думать, не жалеть себя, молчать и принимать, потому что заслужил, потому что никакой болью и унижением не расплатиться за совершенное когда-то в детстве. Шерлок чувствует, как из глаз текут слезы, но они не освежают и не облегчают, напротив, подтверждают собственную слабость. А Мориарти все говорит и говорит, и его слова лезут под кожу червями, расползаются отравой по телу. Свои собственные слова Шерлок не слышит, но это и не обязательно, он прекрасно помнит, что говорил тогда Джеймсу Мориарти в ответ на его мерзкие домогательства, вот только в свете воскресших воспоминаний детства этот разговор приобретает другой оттенок, равно как и роль Майкрофта во всем этом. Неужели знал о том, что Шерлок столкнул отца? Вряд ли мать таким поделилась хоть с кем-то, это была их с Шерлоком тайна, которую она унесла в могилу, а он похоронил в Чертогах, как она и велела. Возможно, Майкрофт догадывался о том, что творилось дома, если уж даже Патрик все знал, но откровенничать об этом с Мориарти – то, чего Шерлок не поймет и не простит никогда. Хотя, учитывая гениальность «Джима из айти», Майкрофту достаточно было не договорить, чтобы об остальном Мориарти догадался сам. Сцена на крыше Бартса разворачивается по известному сценарию, в результате которого Мориарти стреляет в себя, оставляя прыжок на откуп Шерлоку и его совести, и Шерлок изображает падение, чтобы спасти находящихся под прицелом снайперов миссис Хадсон, Лестрейда и Молли и раскрыть преступную сеть самого Мориарти. Он все еще заключен в свое собственное тело. Стоит на краю и смотрит в бескрайнюю пустоту впереди. Низкое небо давит, пугая, как в детстве, когда отец падал бесконечно долго и так быстро на самом деле, в ушах стоит отдаленный грачий крик, которому не место над Лондоном, а под поры кожи проникает запах прелой вспаханной земли. Шерлок понимает, что это две реальности переплелись сейчас в нем, и усилием воли прогоняет их, делая шаг вперед. Он должен разобраться со своими страхами, со своими демонами, искупить вину, и лучшего способа, чем падение, не придумать. Он делает этот первый и такой нужный шаг в пропасть, преодолевая почти ощутимое вязкое сопротивление воздуха и собственных скованных страхом мышц, а затем летит вниз, раскинув руки, словно птица, и крик вырывается из горла, а вместе с криком из него уходит страх. Шерлок падает бесконечно долго, не закрывая глаз, навстречу стремительно приближающейся земле, потому что знает, что где-то далеко его ждет Джон. Джону нужна его помощь, и Шерлок спешит к нему, расправляясь со своим прошлым.