— Ничего, — Риш едва заметно вздрогнул.

— Ты, конечно, не обязан ничего мне рассказывать, но я ведь вижу — с тобой что-то происходит. Что-то тревожит тебя или, может быть, огорчает, и с каждым днём всё сильнее.

Риш не стал возражать. Он молча посмотрел на свои лапы, потом перевёл тёмные глаза на человека.

— Я тревожусь, потому что для меня наступает время взросления… Всего через несколько дней я должен буду уйти, — медленно проговорил шуа с каким-то пугающим спокойствием.

“Спокойствием обречённого”, — подумал Рэй.

— Куда уйти, зачем?! — спросил он вслух.

— Я не могу сказать — куда. Это то место, где живёт Пунт, ну и другие… А зачем — об этом тоже нельзя говорить, но через это должен пройти каждый, достигший взросления… — Риш говорил всё с той же, несвойственной ему отстранённой интонацией, медленно подбирая слова и глядя куда-то в сторону.

Это было невыносимо, и Рэй схватил его за лапу:

— Что они собираются с тобой делать? Это страшно?! Больно?!

Удивление всплыло из глубины тёмных круглых глаз.

— Больно? — переспросил шуа. — Нет. Конечно, нет! — и он успокаивающе погладил человека по плечу. — Может быть, страшно. Может быть, грустно — не знаю. Наверное, поэтому я и беспокоюсь, что не очень-то понимаю, что меня ждёт. Я должен узнать что-то важное, о чём детям не рассказывают. Ну и ещё пройти испытание. В общем, ничего особенного. Ты за меня не переживай. Всё будет хорошо. Я уверен.

Эта уверенность не показалась Рэю особенно убедительной, но что он мог сделать? Помолчав немного, Риш добавил:

— Я хотел попросить тебя: пожалуйста, дождись моего возвращения. Не улетай без меня. Я буду знать, что ты меня ждёшь, и мне будет веселее. А когда вернусь — ты убедишься, что ничего страшного со мной не произошло и я всё тот же Риш.

— Конечно, я дождусь тебя, малыш. Можешь не сомневаться, — ответил Рэй, усилием воли сохраняя внешнее спокойствие.

Будет ли это “всё тот же Риш”? Честно говоря, он в этом сомневался. Но, во всяком случае в эту минуту, шуа отбросил свои тревоги и стал прежним — счастливая улыбка была ответом на обещание человека.

Риш встал, легко поднял огромный мешок и понёс его куда-то. Даже по походке было видно, что к нему вернулось хорошее настроение. Рэй какое-то время продолжал сидеть на том же месте, глядя в одну точку, потом рывком поднялся и пошёл, сам не зная куда.

========== Глава 32. Шиф ==========

Рэй не мог найти себе места. В голову лезли тяжёлые мысли. У разных народов встречаются сложные, а порой откровенно жестокие обряды, через которые должен пройти юноша, чтобы заслужить признание соплеменников и право считаться мужчиной. Неужели шуа — не исключение?!

Рэй не хотел в это верить, — где угодно, но только не здесь! Его разум лихорадочно искал другое объяснение происходящему — и не мог найти.

Допустим, причина волнения самого Риша в том, что он слишком мало знает о предстоящем. Но чего боится его мать? Тиша наверняка знает куда больше и, однако, явно беспокоится за сына.

Рэй стремительно шёл через заросли апуты, машинально следуя изгибам многочисленных тропинок и не выбирая никакого определённого направления. Руки его сжались в кулаки. Ещё один поворот — и перед ним предстала идиллическая картина.

Старый Шиф, которого можно было узнать издалека по его тёмно-шоколадному меху, стоял рядом с апутой и нежно поглаживал её глянцевые листья. При этом он говорил что-то ласковое — до человека долетали отдельные слова, обращённые к растению.

Ничего удивительного или необычного в этом не было. Для шуа разговаривать с растением было не менее естественно, чем друг с другом. Из тех же, что они выращивали или чьими плодами пользовались, и вовсе ни одно не должно было остаться без внимания. Рэй много раз видел подобное, и всегда это вызывало в нём какой-то неясный, но тёплый отклик. Однако сейчас мирная сцена стала последней каплей, прорвавшей тонкую оболочку внешнего спокойствия.

Он просто взорвался и обрушился на Шифа так, как ни на кого ещё, кажется, не обрушивался. Позже он даже не мог толком вспомнить, что успел наговорить во время этой вспышки. Кажется, что-то о том, что растения они жалеют и животных жалеют, и ветки не отломят, а Риш?! И другие — такие же, как он, — чистые, добрые, доверчивые — их что — не жалко?!

— Что вы с ними делаете?! — срываясь на крик, спрашивал он Шифа. — Какому ещё “испытанию” подвергаете?!! — Рэй замолчал внезапно, поймав взгляд шуа.

Он ещё не успел понять, что этот взгляд выражает, но отрезвление наступило мгновенно.

“Какое право я имею вмешиваться в их жизнь, критиковать обычаи, призывать к ответу? Никакого! Они приняли меня как дорогого гостя, окружили заботой, назвали своим другом — и вот, дождались благодарности. Явился, наконец, самый умный, который им разъяснит, как они должны жить, что им можно делать, а чего нельзя. Да-а… Красиво выступил, ничего не скажешь…”

Теперь гнев, владевший им, отступил, смытый волной стыда. Рэй начал извиняться, но Шиф оборвал его резким взмахом лапы. Старый шуа погладил его по плечу, и человек наконец понял, что было в его глазах. Грусть и сочувствие.

— Тебе не за что просить прощения, Рэй. Ты полюбил Риша и переживаешь за него. У тебя доброе сердце, и не твоя вина, что там, где ты родился и жил, слишком много зла. — Шиф печально вздохнул и тихо добавил, глядя в сторону:

— Когда я думаю о том, сколько жестокости ты видел — мне становится страшно.

— Почему ты так думаешь? — растерянно спросил Рэй, который был очень осторожен в своих рассказах о других мирах, стараясь не травмировать впечатлительных шуа, а о себе и вовсе почти ничего не рассказывал.

— Иначе тебе и в голову не пришло бы, что кто-то здесь может намеренно причинить Ришу зло. Разве не так? Ты предполагаешь худшее, потому что опыт подсказывает тебе это, — просто ответил Шиф.

— Наверное, так и есть. Но объясни мне, почему Риш становится грустнее с каждым днём, а главное — почему Тиша всё больше тревожится за него?

— Риша пугает неизвестность, и, разумеется, ему передаётся тревога родителей. Если бы они были спокойны, и он бы не волновался, — Шиф посмотрел под ноги и продолжил, не поднимая глаз:

— Я понимаю, о чём ты хочешь спросить. Да, они волнуются за него, хотя прекрасно знают, что его ожидает и, скажу больше, именно поэтому.

Рэй молча ждал продолжения, не зная, что и думать. Появившаяся было надежда на то, что всё не так уж страшно, снова рушилась. Шиф поднял глаза и продолжал, спокойно и прямо глядя в лицо человеку:

— Я был бы рад рассказать тебе всё, но не могу. Только… — Шиф на секунду задумался, как ему назвать Виша, — только Пунт и ему подобные могут принимать такие решения… Но вот что я, пожалуй, могу тебе сказать: всё дело заключается в том, что каждый шуа, достигший поры взросления, должен узнать кое-что. Мы не рассказываем об этом детям, но взрослые — они должны знать. Не можем же мы скрыть от них правду, хоть она и горька…

— Правду?

— Да. Это не чья-то выдумка. Они узнают о том, что случилось очень давно. Мы ведь не виноваты в этом, — почти оправдываясь, добавил шуа. — И наши предки не виноваты — не они это сделали.

— Сделали что?

— Прости, но этого я не могу тебе сказать. То, что произошло, очень… это настоящая трагедия, и она не осталась только в прошлом — опасность может ждать в будущем. Поэтому мы не можем, не должны забыть об этом и не можем скрыть от наших детей, — и, после тяжёлого вздоха:

— Этот день должен быть праздником для них, но становится днём печали…

— Значит, и девушки проходят через это?

— Да, конечно.

— Но что значит “испытание”? — вопросил Рэй тоном следователя, поймавшего, наконец подозреваемого на слове.

— Насчёт этого ты можешь не беспокоиться. Этого испытания никто из нас даже толком не замечает. Просто Ви… — Шиф осёкся и по-детски потёр лапой нос. (Уф, чуть было не проговорился, старая дырявая апута!)

Это слово, как и многие в языке шуа, было сложено из других — сокращённых. Рэй, преуспевший в изучении их языка и секретов словообразования, вполне способен понять, что оно значит. Ему это, конечно, ничего бы не сказало, но он может поделиться с кем-то ещё и, в конце концов, это может дойти до тех, кому достаточно одного намёка…