Ян жил в нижнем этаже дома на Бломграхт, почти в миле от нашего особняка. Он хотел проводить меня обратно, но нас не должны были видеть вместе. Я осторожно выскользнула из его студии и поспешно зашагала по улице. Солнце уже садилось, закат заливал стыдливым румянцем половину неба. Весь город, все здания и перекрестки покраснели от стыда. Канал превратился в огненную лаву. Вода алыми бликами плясала на кирпичных стенах. Окна охватило пламя.

Любовь влажным сгустком еще находилась у меня между ног. «У нас есть час, только один час». Господи, но что был за час! Даже если он никогда больше не повторится, я запомню его на всю жизнь.

Опустив голову, я прошла по Западному рынку и свернула в переулок. Я чувствовала себя убийцей, бегущим с места преступления. Нижняя часть домов казалась отбеленной водой, только вокруг дверей и окон ярко полыхали остатки краски. Если бы и я могла так же отбелить свои грехи…

– София, дорогая! Не ожидала вас здесь встретить.

Я невольно отшатнулась: мы едва не столкнулись нос к носу.

– Значит, вы бываете в этом районе. Какое милое платье, расскажите, где брали материал?

Это была госпожа Майхтинс, жена нашего стряпчего. Она зашагала со мной рядом.

– Вы должны открыть мне свой секрет.

– Какой? – испуганно спросила я.

– Тот, что вы хорошо скрываете. Всегда обещаете рассказать, но потом молчите.

– О чем?

– О вашей портнихе, конечно. Помните наш разговор на музыкальном вечере? Моя совсем ничего не умеет, мне ее рекомендовала миссис Овервалт, но она едва может сделать простой шов. К тому же у этой неумехи всегда простуда. А вы выглядите великолепно! Вам так идет бордо, и ткань отличная – подчеркивает цвет лица. Хотела бы я, чтобы мои дочери выглядели как вы… Ох, помедленнее, пожалуйста. Я едва за вами поспеваю.

Живопись равносильна одержимости. Все предметы, даже самые скромные, она видит одинаково сочно и ярко. Животные, овощи или минералы – все для нее равны; выпуклость глиняного кувшина она рисует так же любовно, как женскую грудь. Страсть художника воистину бесстрастна.

Но теперь все изменилось: Ян стал одержим иным. Сегодня их третий и последний сеанс; потом он отнесет холст домой и закончит его в студии. После того как он трогал ее тело, скрытое под тканью, как сжимал в своих объятиях обнаженную Софию, – его словно парализовало. Эта скромная и целомудренная жена, сидящая на стуле с неприступным видом, – его любовница. И он больше не может видеть в ней только сочетание кобальтово-синего платья, подбитого мехом жакета и бледной кожи. Гармония и равновесие были разрушены его любовью.

София сияет, просто источает свет. Неужели ее муж этого не чувствует? Вероятно, Корнелис старый педантичный идиот, но как он может не замечать напряжения, разлитого в комнате?

Все эти вопросы отвлекали его от дела. Ян сообразил, что уже несколько минут молча стоит с кистью в руке. Корнелис, наверное, что-то заподозрил. Даже две фигуры на полотне: блеклые тени, наполовину существовавшие только в его воображении и лишь отдаленно схожие с реальными людьми, казалось, смотрели на него с презрением, словно он их предал. Ударами кисти Ян наполнял Софию жизнью и в то же время навеки заключал ее в образ добропорядочной жены – тихой женщины, послушно сидящей рядом с мужем.

Ничего другого ему не оставалось. Но теперь его преследовал страх, что портрет окажется фальшивым, он не справится со своей задачей. Ян проклинал ловушку, в которую попал, и твердил себе, что, будь он великим художником, София ожила бы на его полотне, излучая свет и любовь для каждого, кто ее увидит. Он может, он обязан это сделать, если хочет оправдать ее доверие.

Продолжая работать, Ян слышал ее голос: «Я полюбила тебя сразу, как только увидела».

Сколько в ней неожиданного, непредсказуемого! Он боялся, что Софию будут терзать раскаяние и муки совести.

«Нет, теперь уже слишком поздно. Я хотела сюда прийти. И я желаю находиться здесь. Больше ничего не имеет значение, только это».

Когда они легли в постель, Ян был так взволнован, что вначале у него ничего не получилось. «Значит, я зря пожертвовала всем?» – прошептала София, смеясь.

«Я не могу поверить, что ты здесь», – пробормотал он.

Она взяла его руку. «Я просто женщина – вот, смотри… из плоти и крови».

Мир полон хаоса. Все художники это знают, но стараются найти в нем смысл. София дала ему этот смысл. Связала его в единое целое, соткала из своей любви, словно чудесную накидку, под которой они могли укрыться от людей. И там уже никто не мог им помешать.

Если, конечно, не считать того, что вместе они находились только час, у Софии совсем другая жизнь, и Корнелис постоянно рядом с ней, и почему бы ему не умереть?

Комната в библиотеке была выложена черными и белыми клетками. Шахматная доска для игры в жизнь. Ян прищурился, и комната стала расплываться. Он поднял свою королеву – Софию. Поставил на клетку рядом с мужем. Потом взял мужа и выбросил его с доски.

Ян собрал вещи. Корнелис попрощался и вышел в другую комнату. Они услышали, как затихли его шаги. Где-то вдалеке хлопнула дверь. София проводила Яна до двери.

– Меня чуть не застукали, – прошептала она. – Я столкнулась с женщиной, которая меня знает.

Они резко обернулись. Мария шла через комнату со слезами на глазах. Она держала за ноги птицу.

– Ее убил кот. Посмотрите – тот самый дрозд, который недавно пел на яблоне.

– Бедняжка. – София взглянула на птичку. – Не надо плакать.

– Он для меня так много значил, – рыдала служанка. – И вы знаете, что бывает, когда умирает дрозд…

– Мария! Перестань.

София вывела Яна на улицу.

– Завтра утром в одиннадцать, – прошептал тот.

Он уронил на землю свою сумку. София нагнулась вместе с ним, чтобы поднять ее.

– У моста на…

Ян произнес название улицы.

– Я закопаю его в клумбе, – пробормотала служанка.

Льет дождь. Я быстро иду по Сырной улице в сторону гавани. В магазинах лежат огромные сырные головы, они словно провожают меня осуждающим взглядом.

Наверное, сегодня он не придет – в такой дождь. Может, совсем меня не любит? Плохо, что на улице мало прохожих. В толпе всегда безопаснее, а теперь я одна и беззащитна. И все-таки мое сердце колотится от радости.

За последнюю неделю город изменился. Даже если Ян сегодня не придет, все равно он существует, дышит воздухом, ходит по этим улицам. Каждый дом мне дорог потому, что его видел он. Но город полон опасностей. Здания конвоем выстроились вдоль улиц: они просматривают их из конца в конец. Столько окон, дома буквально кишат окнами: большими окнами вровень с улицей, рядом со мной. Окнами, сгрудившимися в верхних этажах. Целые ряды шпионских окон и смотровых люков на самом верху, у гребешков крыш. Некоторые ставни закрыты, другие открыты. В сумраке невидимых комнат мелькают чьи-то тени. За открытой створкой – почему она открыта? – шевелится занавеска.

А еще есть перекрестки. Они будто начинены порохом, опасность поджидает за каждым углом. «София! Не ожидала увидеть вас здесь». Как легко меня может выдать даже тот, кто не желает никакого вреда.

Я свернула за угол. Ветер хлещет мне в лицо. Я упрямо нагибаю голову, но он толкает меня назад, обратно в Геренграхт, где живу. Сейчас март, но зима вернулась: мое лицо немеет от холода. Я быстро иду вдоль канала, соленый воздух щекочет ноздри. Дома торговцев высокие, в шесть этажей. Наверху открыта дверь, под ней висит лебедка. Она болтается на крюках у меня над головой.