— Позитивный путь отпадает, — сказал Никифор Передрягин. — Во-первых, Сеня не станет тянуть мазу за Осю, потому что он не любит евреев. Но, допустим, он полюбит его за деньги. Так надо такие деньги, чтоб они сумели пробудить любовь хохла к еврею. Сеня очень осторожный человек. Сеня не возьмет у Оси денег. Потому что Ося много не даст. Сто, двести долларов — это не разговор… Заради такой суммы Сеня не станет вязаться в базар. И зачем ему сложности, зачем вести переговоры с ментами? Можно заплатить прямо ментам.
— Менты у Оси денег ни за что не возьмут, — сказал Поль Папюсов. — Они ему не доверяют. И они тоже не любят евреев. Они могут позволить себе такую роскошь за сто долларов. И даже за двести… И потом, зачем? Карен за нелегальный лоток на месте Осиного лотка отстегивает им в день сто рублей. В месяц это та же сотня баксов. Причем регулярно. А у Оси легальный лоток. Ну отобьют они его, договорятся с кем надо в управе, зарядят Моисейкина. А дальше? Что они будут иметь дальше? Легальные лотки им не нужны, как не нужен Ося. Никто из законников и легалов ментам не нужен. Никто, никто, никто… И выходит, что легальный путь — это тупиковый путь. Без криминала не обойтись… Чистые деньги — это блеф. Значит, в интересах дела надо устроить войну между ментами. Войну между ОВД «Арбат» и честными ментами из ГУВД, из главка, из Управления потребительского рынка, где сидит замечательный, смелый и принципиальный мент товарищ Ножкин. Кстати, непьющий. И его начальник, прекраснодушный, неподкупный, доблестный товарищ Певз, работающий под руководством самого генерала Карноухова. Разве я не прав?
— Да, из их отдела мы не лечили от пьянства ни одного мента, — сказал Фемистоклов. — Певз даже не курит. Более того, он читает книги. Он на редкость интеллигентный мент. Странно, что он вообще стал ментом. Вот ты говоришь, что надо развязать войну. Но главк войны не допустит. Война, как ты знаешь, у ментов не приветствуется. Иное дело неприязнь…
— Ну не настоящую же войну с перестрелками, — засмеялся Поль Папюсов. — Я имел в виду маленькую войнюшку… войнюшечку… бумажную перестрелку. Смывание нелегальных лотков с Нового Арбата и Никитского бульвара. Смывание хлебных ментовских местечек, смывание блатных лотков. А заодно надо прижопить Карена за нелегальные точки с конфетами.
— И кто поднимет топор войны, кто издаст первый клич? — спросил Никифор Передрягин.
— Я это могут организовать, — сказал тихим голосом Ося. — Конечно, если очень нужно. Мне лично войны не надо. Я устал… Просто я устал от унижений… Меня все на Арбате затрахали с вопросами: когда я верну этот проклятый лоток? Я готов от него отказаться. Но теперь нельзя. Это позор, и я должен его смыть. Скажу вам как на духу — я твердо решил дать при всех пощечину Моисейкину и вызвать его на дуэль. Поль, прошу тебя, будь моим секундантом! И тогда не надо никакой войны. Я лишусь лотка, но, если останусь живым после дуэли, надо мной не будут смеяться. Я докажу им, что я человек чести и могу любого хама поставить на место.
— Да ты рехнулся! — воскликнул Папюсов. — Ты же лишишься не одного, а всех лотков. На что ты будешь жить? Дуэли не может быть! Потому… потому… Да ты рушишь к черту все наши задумки. Мы тут сидим, ломаем головы над стратегическими планами, а он выдумал дуэль… Ты лучше скажи, чем можешь помочь в развязывании войнушечки между ментами?
— Все очень просто, — ответил бестрепетно Ося. — Вспомните, в каком здании мы находимся. Это же Союз журналистов. Я завязал в баре кучу знакомств. Журналюги даже денег не возьмут. Их надо только подзавести. Посидеть с ними вечерок, угостить выпивкой и все рассказать… про нелегальные лотки. Но только не про то, что у меня забрали лоток. Это личный интерес. Они этого не любят.
— О, если журналюги размусолят в печати про нелегальные лотки на Новом Арбате и про цветочные балаганчики Нурпека, Карена, Закии и Садира, то слух может дойти и до мэра, — заговорщицки подмигнул Фемистоклов.
— Чушь! — отрезал Поль Папюсов. — Он не читает газет. Да и плевать ему на Арбат. На все эти нелегальные лотки. Ты же сам говорил, что, пока не будет задета его воля, его самолюбие, он и пальцем не шевельнет…
— Как знать, — покачал головой Фемистоклов. — Это будет зависеть от того, что напишут журналюги и как напишут. Надо иметь дело с теми, которые не работают в лужковских газетах, а это «Вечерняя Москва», «Московская правда», «Версты», «Алфавит», «Литературная газета», «Россия с точкой»… Я ведь тоже бываю здесь в баре… Наслушался всего… Сейчас у них идет война за передел сфер влияния: Москомимущество хочет забрать у журналюг России Центральный дом журналистов… Любимов организовал с Альфредом Кохом «Медиа Союз»… Они упрекают Союз журналюг России, что те сдали все помещения в аренду и бюрократическая верхушка жирует.
— Статья статьей, а важно, что журналюги начнут теребить ментов, — сказал Никифор Передрягин. — Они пробудят их от спячки, они пощиплют их, обзвонят начальство, начнут клевать телефонными звонками главк. А ментовское начальство трусовато… Оно побаивается прессы даже сегодня, когда все остальные начхали на печать. И нелегальные лотки овэдэшники вынуждены будут убрать… Нелегалы тихо уйдут до поры до времени в подполье… Все будут заранее информированы. Никто не пострадает… Лотки, словно по мановению волшебной палочки, исчезнут в один день. Но надолго ли? Проявят ли настырность журналюги? Нельзя же тормошить полковников и генералов изо дня в день. Всякая тема теряет злободневность… И тут лоточники выныривают снова. Все устали от минувшей борьбы… Возникает перекур… Потом начинается процесс обвыкания — дескать, так было, так есть и так будет… Ничего нельзя изменить, такова русская действительность… На это мафия и делает расчет…
21
Здесь следует глава, где действующими лицами должны стать два умных, два влиятельных, два слегка продажных журналиста: Бобчинский и Добчинский, два характерных представителя самой древнейшей профессии в мире, которые, как вы сами понимаете, являются проповедниками добра и справедливости, они очень болеют за городскую чистоту и порядок на улицах Москвы и на президентской трассе. Они очень переживают за безопасность президента. И пока эти правдоборцы, эти правдокопатели, правдобурители и разгребатели говна висят на телефонах и тормошат полковника Певза, капитана Ножкина, генерала Карноухова из ГУВД, пока они берут вживую, преодолев преграду пресс-центра ГУВД, интервью у полковника Таратонкина и начальника МОБ ОВД «Арбат» Огрызкина, пока они выводят их на чистоту, мы избавимся от общества этих персонажей и предадимся миросозерцанию, понимая, что писатель ничего не может изменить в сложной и устоявшейся арбатской жизни, а лишний раз испачкаться — претит. Да и грех оставлять из-за парочки мерзавцев в погонах в забвении героев повествования, достойных пера. Героев, оставленных на произвол судьбы и, можно сказать, вышвырнутых из жизни на обочину. Удача так переменчива в этом совершеннейшем мире несовершенств, в этом запутанном нами мире, где неудача — краеугольный камень, а удача — лишь нелепый случай, проигрыш Бога, постоянно возводящего преграды на нашем пути, чтобы не дрябли мозги людишек, не заплывали жирком, не слабели мускулы карабкающегося по склону Сизифа, который живет в каждом из нас. Писательство сродни труду Сизифа: обозначься какая-то конкретная цель повествования, какая-то звездочка или созвездие истин, которых можно было бы достичь, какой-то решительный разворот событий, какая-то окончательная революционная завершенность, вершина добра, где можно было бы сделать привал и поставить жирную точку — искусство бы умерло.
Автору ничего не стоит соврать и навести образцовый порядок на Арбате, наказать всех мерзавцев, и даже префекта, даже мэра, женить в седьмой раз писателя Аполлинария Дрыгунова, изобразить дуэль Моисейкина с Осей Финкельштейном. Но это ли наша с вами цель? И имеем ли мы право изменять суровой и неприхотливой правде жизни? Не дороже ли нам сама ее пусть изорванная, пусть линялая, пусть без блесток, но правдивая ткань? Возведи Сизиф свой камень на вершину горы, пусть хоть на вершину Олимпа, о нем не сочинили бы мудрые греки легенды, его героизм покорителя вершин был бы забыт. Он вызывает в нас сострадание именно потому, что безнадежное дело его не завершено, а мы по недомыслию и скороспешности молодости так жаждем завершенности, так хотим все расставить по своим местам и лишить себя загадки, запутанности событий и очаровательной туманной неясности, без которой немыслима настоящая проза, да и ни одно серьезное произведение.
