Благоразумный Одиссей отошел от него и сказал:

— Жаль, что твои манеры — не чета твоей красе. В чужом дому тебе жаль дать крошку от чужого изобилия, а в своем дому ты и соли пожалеешь.

Ярость объяла сердце Антиноя, и со зловещей усмешкой он обронил:

— За такую наглость, клянусь, ты поплатишься. Целым отсюда не уйдешь.

Он поднял подножный табурет и запустил в Одиссея. Табурет угодил ему в правую лопатку, но Одиссей стоял, как утес, и не дрогнул от удара. Он только покачал головой, хотя в сердце его закипала черная злоба. Одиссей вернулся к притолоке, уселся рядом с переполненной сумой и обратился к гостям:

— Послушайте, лорды — соискатели руки великой королевы, что я вам скажу. Нет большой беды и обиды в ударе, полученном в стычке за свой скот или за серых кладеных барашков. Но Антиной ударил меня из-за живота, этого неуемного проклятия людей. Если Боги и Фурии мстят за нищих, надеюсь, что Антиной не доживет до дня своей свадьбы.

— Сиди тихо и ешь, странник, — отвечал Антиной сын Евпея, — или вали отсюда, а то ребята вытащат тебя из дворца за ноги и за руки и всю шкуру обдерут.

Но гости возмутились, а один горделивый молодой удалец сказал:

— Антиной, большой грех — прибить несчастного бродяжку. Если он окажется богом с небес — ты обречен. Боги зачастую ходят меж людей в обличии заморских странников, чтобы увидеть наши добрые и злые дела.

Но Антиной не обращал внимания на их протесты, а Телемах, хоть и пожалел отца, сдержал слезы и только молча покачал головой, мечтая о мести.

Пенелопа узнала, что в ее дворце избили нищего, и воскликнула в кругу фрейлин: «Чтоб поразил тебя лучник Аполлон, как ты поразил бедняка, Алкиной!» И домоправительница Эвринома вторила ей: «Сбылись бы наши молитвы — им бы больше не видать Зари на пышном троне».

— Матушка, — ответила ей Пенелопа, — все они гады и подлые заговорщики, но Антиной — самый гнусный мерзавец, черное исчадие ада. Несчастный нищий, гонимый голодом, ходил по залу, прося подаяние, все проявили щедрость и подали ему, но Антиной запустил в него табуреткой и попал в плечо.

Благородный Одиссей ужинал, а Пенелопа побеседовала с фрейлинами и кликнула верного свинопаса:

— Мой добрый Эвмей, позови путника. Я хочу приветствовать его и расспросить, не слыхал ли он вестей об Одиссее, не видал ли его. Он, кажется, немало странствовал.

Что ты ответил ей, о свинопас Эвмей?

— О королева, если бы гости на минуту умолкли, его рассказы заворожили бы всех. Он провел три ночи и три дня на моей ферме, ведь он пришел прямо ко мне, сбежав с корабля. Но и за три дня он не пересказал всех своих приключений. Я слушал его, как зачарованный, у очага. Так слушают боговдохновенного барда, пленяющего сердце песнью. Хотелось только, чтобы он продолжал рассказ. Он утверждает, что знаком с домом Одиссея, а сам он с Крита, потомок Миноса, гонимый злосчастьем по свету. По его словам, Одиссей уже недалеко, в богатой Феспротии, жив и невредим, и скоро вернется домой с богатыми трофеями.

— Иди и позови его, — сказала Пенелопа, — пусть он сам мне расскажет. До прочих гостей мне дела нет, пусть сидят, где хотят. Им не приходится заботиться, их добро, хлеб и старое вино лежат нетронутыми у них дома, на попечении слуг, а сами они сидят у нас на шее изо дня в день, приносят в жертву наших быков, овец и откормленных коз, и хлещут наше драгоценное вино на пирушках. Наше достояние гибнет, а Одиссея все нет. Он спас бы нас от разорения. О, если бы он вернулся на родину! Он и Телемах живо заставили бы кавалеров расплатиться за свои злодеяния.

Не успела она договорить, как Телемах чихнул, так громко, что весь дом загудел. Пенелопа засмеялась и обратилась к Эвмею:

— Иди и приведи странника, — сказала она, — ты заметил, что сын чихнул, когда я это сказала? Чих — верная примета, кавалерам суждена гибель. Не забудь, скажи страннику: если я сочту его рассказ правдивым, я дам ему новую тунику и накидку.

Получив указания, свинарь оставил королеву, и приблизившись к страннику, передал ему ее слова.

— Почтенный странник, мудрая Пенелопа, мать Телемаха, зовет тебя. Она хочет тебя расспросить о лорде, во имя которого она приняла столько страданий. Если она сочтет твой рассказ правдивым, она одарит тебя одеждой, в которой ты так нуждаешься, и ты сможешь спокойно побираться в нашем городе, где люди великодушно подают милостыню.

— Я охотно расскажу Пенелопе все, что я знаю, — отвечал Одиссей, — а мне есть что рассказать, ибо я делил невзгоды с Одиссеем. Но я опасаюсь этой своры безумных юных удальцов, чья наглость и ярость вопиют к небу. Только что в меня угодили табуреткой, когда я мирно шел по залу, и никто меня не защитил. Пусть Пенелопа запасется терпеньем до заката, а тогда расспросит меня о своем муже и его скором возвращении. Пусть она прибережет для меня место у очага, потому что на моих плечах худые обноски, как ты знаешь и сам — ведь я пришел сперва к тебе.

Свинопас вернулся к королеве. Не успел он переступить порог, как Пенелопа воскликнула:

— Почему ты не привел его, Эвмей? Что мешает бродяге? Боится ли он кого-то, или стесняется ходить по дворцу? Скромность не к лицу побирушке.

— Он опасается разнузданных драчунов, — сказал Эвмей, — и просит повременить до заката. И тебе, королева, было бы лучше принять его без посторонних, чтобы расспросить толком.

— А он не дурак, этот странник, и верно понимает ситуацию, — сказала мудрая Пенелопа. — И впрямь, таких лиходеев и греховодников, как эти кавалеры, на всем свете не найдешь.

Выполнив поручение, достойный свинопас оставил королеву и вернулся на пир. Он подошел к Телемаху и прошептал ему на ухо, чтобы другие не услышали:

— Хозяин, я ухожу, надо присматривать за свиньями, ведь они кормят и меня, и тебя. А ты справляйся здесь — и в первую очередь побереги себя. Ведь юные господа не очень-то благоволят к тебе. Чтоб их разразило прежде, чем они нам повредят!

— Хорошо, отец, — сказал Телемах, — ступай к себе после ужина, но возвращайся поутру с отборным животным для жертвы. А я справлюсь с помощью бессмертных богов.

Свинопас уселся на отшлифованное сидение, а когда наелся и напился вволю, пошел к своим свиньям, а в залах в последних лучах заката танцевали и пели пирующие.

Песнь XVIII

Нищий во дворце

Тут на сцену вышел обычный бродяга, который побирался по селениям Итаки и славился своей прожорливостью и умением есть и пить весь день напролет. Несмотря на внушительные размеры, не было у него ни силы, ни смелости. Его леди-мать назвала сына Арней, но ребята дали ему кличку Ир^[79], потому что он был у всех на побегушках (подобно Ириде, вестнице богов). Он пришел, чтобы прогнать Одиссея из собственного дома. И начал он с оскорблений и ругани.

— Вали отсюда, старик, а то я тебя за ноги вытащу. Видишь, мне подмигивают, мол, выбрось его отсюда, — хотя мне это делать не хочется. Давай, вставай и проваливай, а то дело дойдет до зуботычин.

Хитроумный Одиссей мрачно глянул на него и сказал:

— Я тебе, почтенный, ничего не сделал, и ничем не обидел. Я не завидую твоей милостыне, сколько бы ты ни получил. У притолоки достаточно места для нас обоих, так что не жалей чужого добра, раз уж ты бродяга, вроде меня и мы оба полагаемся на богов, что пошлют пропитание. Подумай дважды, прежде чем лезть с кулаками, а то я забуду свои годы, рассержусь и кровянку пущу по губам. И завтра у меня будет спокойный денек, потому что ты больше никогда не сунешься во дворец Одиссея, сына Лаэрта.

Эти слова разъярили бродягу Ира.

— Чтоб тебя…! У пузана язык как помело, мелет, как старуха у печки. Ничо, у меня есть для тебя подлянка в запасе, один слева, один справа, и зубы так и посыпятся на землю, как зерна под клыками кабана^[80]. Препояшься и дай джентльменам посмотреть на наш бой — если посмеешь выйти против молодого удальца.