"C этими словами Победитель Аргуса вырвал из земли обещанный мне корень. Боги называют его "моли^[60]", его корень черный, а цветок белый, как молоко. Его нелегко выкопать человеку и смертному, но боги могут все. Гермес покинул лесистый остров и вернулся на высокий Олимп, а я с тяжелым сердцем подошел к дому Кирки. Я остановился у ворот и окликнул ее. Богиня услыхала, открыла двери и пригласила меня войти. Я нехотя вошел. Она усадила меня в подбитое серебром кресло со скамеечкой для ног, работы умелых мастеров. Она смешала напиток в золотой чаше, бросила туда губительное зелье и протянула мне. Я взял чашу и выпил ее безвредно. Она встала и стукнула меня волшебной палочкой, выкрикнув: "Проваливай в свинарник, валяйся в грязи со своими друзьями!" Но я выхватил меч и вскочил, как бы собираясь проткнуть ее насквозь. Она завизжала, бросилась мне в ноги и обхватила мои колена, обливаясь слезами и пронзительно причитая:

— Что ты за человек, какие родители породили, какой город взрастил такого мужа? Это чудо, что ты отпил мое зелье и не поддался ворожбе. Никогда я не видала, чтобы человек устоял перед этой отравой, коль она прошла сквозь губы и пересекла ворота горла. Твои ум и сердце, видимо, неуязвимы для волшебства. Наверняка ты — хитроумный непобедимый Одиссей! Мне говорил носящий золотой жезл Аргусобойца, что ты появишься здесь по пути из Трои на своем добром черном корабле. Я умоляю, спрячь свой меч в ножны, ляг со мной, переплетем наши тела и научимся доверять друг другу в любви и соитии.

«Но на ее слова я отвечал:

— Как ты смеешь просить моей милости, когда ты превратила моих вассалов в боровов? Ты зовешь меня в постель, чтобы хитрой уловкой раздеть меня, искалечить и лишить мужества. Поэтому я не пойду с тобой в постель, богиня, если ты не соблаговолишь поклясться великой клятвой, что ты не готовишь мне новой беды.

«Так я сказал, и она немедля принесла требуемую клятву. А когда она поклялась, я поднялся на роскошное ложе Кирки.

«А четыре девы, работавшие в дому у Кирки, были заняты по хозяйству. Это были дочери Источников и Рощ и священных Рек, впадающих в соленое море. Одна накрывала сидения благородными пурпурными коврами поверх тонкой драпировки. Вторая ставила серебряные столы возле кресел и ставила на них золотые корзинки. Третья смешивала медовое вино в серебряном кувшине и ставила золотые кубки. Четвертая принесла воды и поддерживала огонь под тяжелым медным котлом, пока вода не согрелась.

"Наконец полированный котел задымился от жара. Дева усадила меня в ванну и омыла водой из треногого котла, разбавленной до приятной теплоты. Она лила воду на мои плечи и голову, пока смертельная усталость не оставила мои члены. Она умыла меня, умастила чистым елеем, облачила в тунику и мантию, и усадила на инкрустированное серебром кресло со скамеечкой для ног. Подошла еще одна дева и принесла воду в восхитительном золотом кувшине. Я умыл руки, а она подставила серебряную посуду, куда стекала вода. Она подвинула ко мне полированный столик, а почтенная домоправительница предложила мне пшеничного хлеба и всяческих угощений. Она уговаривала меня поесть, но еда не шла мне на ум. Я сидел и тонул в горьких помыслах.

«Когда Кирка увидела, что я сижу и не прикасаюсь к еде, она поняла, что меня гложет, подошла, и сказала мне прямо:

— Почему, Одиссей, ты сидишь, как немой, грызешь себя, и не ешь мясо с вином? Боишься моей ловушки? Не бойся, я поклялась, что не причиню тебе вреда.

— Кирка, — ответил я, — какой честный человек на моем месте мог бы есть и пить, пока не освободит своих товарищей и не увидит их снова? Если ты на самом деле хочешь, чтобы я пировал, освободи их и дай мне снова увидеть моих верных спутников.

«Кирка вышла из дома с волшебной палочкой в руках, открыла дверь свинарника и выпустила оттуда стадо девятилетних боровов. Она прошла меж ними и смазала каждого особой мазью^[61]. И тут же отпала щетина, покрывшая их тело из-за ядовитого снадобья богини. Они снова обратились в людей, но моложе, красивее и куда выше, чем были раньше. Они узнали меня, подошли и схватили меня за руки. Они так расчувствовались, что их рыдания огласили большой дом. Даже богиню тронуло это зрелище. Потом она обратилась ко мне:

— Августейший сын Лаэрта, ты показал свое умение справляться с трудностями. Иди к кораблю, вытащи его на сушу, спрячь снасти и карго в пещеру и возвращайся с верными товарищами.

«Я был того же мнения. Я пошел на берег, где мои матросы горевали и проливали неутешные слезы. Увидев меня, они кинулись ко мне, как телята в стойлах к коровам, когда насытившееся стадо возвращается в усадьбу с пастбища. При виде своих матерей телята так мечутся, что их не удержишь в загонах, они вырываются, сшибая заслоны, брыкаясь и мыча. Так и мои спутники с криками сгрудились вокруг меня. Они растрогались, как будто вернулись домой и стояли на улицах родного города на гористой Итаке, где родились и выросли. Их печаль прорвалась трогательными словами:

— Мы рады твоему возвращению, Небеснорожденный, как будто снова увидали Итаку, нашу отчизну. Но расскажи о них, о наших товарищах, как они погибли.

«Я утешил их:

— Нет, сначала закатим корабль на берег и сложим снасти и груз в пещерах. А потом пойдете за мной, и увидите, как ваши товарищи пируют и веселятся в священном дворце Кирки. Там они катаются как сыр в масле.

«Я сказал, и все мне поверили, кроме Эврилоха, который попытался их удержать. Он резко упрекал их:

— Дурачье, куда вы? Не хватает вам несчастий, что вы хотите идти к ведьме в ее вертеп, чтобы она превратила вас в свиней или волков и львов — караулить ее большой дом? Вспомните историю с Циклопом, когда наши товарищи пошли в пещеру с неуемным Одиссеем. Из-за этого сорвиголовы они поплатились жизнью.

«Его слова так взбесили меня, что я собрался сорвать длинный меч со своего мощного бедра и снять ему голову с плеч, хоть он мне и родич. Но товарищи встали между нами и успокоили меня, говоря:

— Командир, твой приказ — закон, но почему бы нам не оставить этого парня караулить корабль, пока мы идем за тобой в зачарованный замок Кирки?

«Мы повернулись спиной к морю и кораблю и пошли вглубь острова. Эврилох не захотел оставаться один у корабля, и пошел с нами, дрожа от страаха перед моим яростным гневом.

«Тем временем Кирка распорядилась искупать матросов, оставшихся во дворце, умастить елеем и одеть в мохнатые туники и накидки. Такими мы их встретили — празднично одетыми и пирующими в зале. Когда матросы увидели друг друга, снова потекли слезы, и от всхлипов дрожал большой дом. Богиня обратилась ко мне:

— Cын Лаэрта, уйми эту истерику. Конечно, я знаю, как вы жестоко страдали в обильных рыбой морях, и как с вами обошлись кровожадные дикари на берегу. Но что было — прошло. Ешьте снедь и пейте вино, пока не станете вновь отважными, как в час отплытия с гористой Итаки. Ваши силы на исходе, и дух сломлен, вы только и думаете, что о минувших несчастьях. Вы так долго и беспрерывно мучились, что разучились радоваться и веселиться.

«Моих лихих матросов было нетрудно убедить. Так мы провели целый год, день за днем пировали за ее столом, и поедали массы мяса и запивали выдержанным вином. Но когда год миновал, и круговорот месяцев и времен года свершился, отозвали меня мои товарищи, и сказали с укором:

— Командир, пора бы вспомнить родную сторону, если ты вообще собираешься вернуться в отчий дом на Итаку.

«Мое гордое сердце согласилось с ними. Напоследок мы сели и пировали до заката, тешась горами мяса и реками вина. А когда солнце село, и спустилась ночь, мои товарищи улеглись в темных покоях, а я пошел к роскошному ложу Кирки и, припав к ее ногам, обнял ее колена с мольбою. Богиня выслушала мои пылкие речи:

— Кирка, — сказал я, — исполни свое великодушное обещание, помоги мне вернуться домой. Мне не терпится отплыть, и моим людям тоже. Когда тебя нет, они не дают мне покоя и пристают со своими жалобами и уговорами.