— Капитаны и советники феакийцев, внемлите словам, идущим от сердца. Странник пришел в мой дом, мне он незнаком, и никто за него не ручался, неизвестно даже, откуда он родом — с Восхода или Заката. Он просит доставить его домой и умоляет оказать ему эту милость. Я предлагаю, согласно обычаю, отправить его на родину. Никогда не тосковал у нас гость из-за того, что не мог отплыть домой. Давайте же пошлем черный корабль в славное море в первый рейс, и выберем из горожан пятьдесят два молодых гребца, доказавших свою доблесть. Пусть команда вставит весла в уключины и поспешит на берег, в мой дворец на пир.
«А вам, державные владыки, я скажу: милости просим в мой просторный дом. Мы радушно примем Странника в большом зале. И пусть никто не пренебрежет моим призывом. Кликнем и нашего божественного менестреля Демодока; Бог послал ему дивный дар очаровывать слушателей своим пением».
Король смолк и вышел. За ним шли державные владыки, герольд поспешил за богоравным певцом, в то время, как выбранные юноши направились к кромке соленой пустыни. Придя на берег, они спустили черный корабль в спокойное море, подняли мачту, занесли на борт паруса и вставили длинные весла в сыромятные уключины. Они оснастили корабль, подтянули белый парус к рее и поставили судно на якорь на рейде. Затем они поспешили во дворец великого Алкиноя. Все дворы, залы и галереи были полны народу. Для угощения Алкиной посвятил дюжину овец, восемь боровов с блестящими клыками и двух тяжело ступавших быков. Их освежевали и приготовили для пира — услады сердца.
Подошел герольд и привел их любимого менестреля, превыше всех возлюбленного Музой. Но нет добра без худа: Муза дала ему талант гармонии и лишила зрения. Понтоной прислонил подбитый серебряными гвоздями стул к высокой колонне посреди зала, и усадил певца, подвесил звучную лиру на колышек над его головой и положил на нее руку певца, чтобы тот сумел ее найти. Перед певцом стояла корзинка со снедью, и узорный столик, и полная чаша вина, чтобы он мог пить, когда его душе угодно. Сотрапезники набросились на выставленное угощение, пока не насытились мясом и вином. Муза вдохновила барда воспеть подвиги героев. Он выбрал известную на земле и на небе песнь: песнь о распре Одиссея и Ахилла, сына Пелея.
Однажды на роскошном пиру в честь богов два героя обрушили друг на друга ужасные обвинения. Король мужей Агамемнон был втайне рад ссоре ахейских вождей: ее предсказал Феб Аполлон, когда Агамемнон переступил голую скалу Пифийского святилища и обратился к оракулу. Это было еще до той волны злосчастий, что затопила троянцев и данайцев по воле всемогущего Зевса.
Знаменитый бард пел, но Одиссей натянул мощными руками пурпурную мантию на голову и укрыл пригожее лицо. Он стыдился плакать прилюдно, при феакийцах. Всякий раз, когда божественный певец прерывал песнь, Одиссей утирал слезы, высвобождал голову из-под мантии и возливал из двуручной чаши Богу. Но как только Демодок, поощренный феакийскими лордами, продолжал любимую ими песнь, вновь прятал лицо Одиссей и глушил рыдания. Сотрапезники не замечали его слез, но Алкиной обратил внимание, потому что он сидел рядом и невольно слышал подавленные стенания Одиссея. Когда представилась возможность, он сказал веслолюбивым феакийцам:
— Капитаны и советники, мы насытились пирушкой и лирой, спутницей прекрасного обеда. Выйдем же на площадь и потешимся играми. Пусть Странник расскажет друзьям в своем дому, что мы, феакийцы, всех лучше в борьбе и кулачном бою, и в прыжках, и в беге.
Он вышел, и все последовали за ним. Герольд повесил звучную лиру на колышек, взял Демодока за руку и вывел его из зала вслед за феакийской знатью, шедшей на состязания. Огромное множество, тысячи человек сопровождали их к месту игр.
Вперед выступили доблестные юноши: Акроней, Окиал с Элатреем, Навтий, Примней с Анхиалом и Эретмеем, Понтей, Прорей, Фоон и Анабесионей с Амфиалом, сыном Полинея, внуком Тектона. Был там и Эвриал, сын Навбола, — в бою он мог потягаться со смертоносным Богом войны, а красой и смелостью превосходил всех феакийцев, кроме несравненного Лаодама. Вышли вперед и три сына короля Алкиноя: Лаодам, Галий и принц Клитоней.
Первым было состязание в беге. Старт брали прямо от столба, чтобы не терять времени. Бегуны рванули разом по ровному пустырю в пыльной буре. Всех превзошел благородный Клитоней: он вернулся к толпе зрителей, обогнав прочих бегунов на ширину поля, вспаханного за день упряжкой мулов. Затем они схватились в борьбе, и чемпионом чемпионов стал Эвриал. Амфиал победил в прыжках, а Элатрей — в метании диска. В кулачном бою взял верх Лаодам, могучий сын Алкиноя. Пока шло веселье, сказал Лаодам, сын Алкиноя:
— Пошли-ка, друзья, спросим Странника, силен ли он в спорте, и сможет ли побить наши рекорды. Он неплохо сложен: его бедра и голени, бычья шея и мощные руки — залог немеряной силы. Он еще в цвете лет, но надломлен лишениями и испытаниями. Море крушит сильных мужей и сильные сердца.
— Лаодам, — ответил ему Эвриал, — мне по вкусу твоя мысль. Иди же, назовись и брось ему вызов.
Честный сын Алкиноя проложил себе путь сквозь толпу и обратился к Одиссею:
— Не попробуешь ли, отец-странник, блеснуть перед нами в играх своей сноровкой? Славу при жизни завоевывают силой и умением в спорте. Ни о чем не заботься, покажи свою удаль, — ведь ты скоро отплывешь домой. Корабль уже спущен на воду, и команда получила приказ.
— Лаодам, — ответил лукавый Одиссей, — да ты издеваешься надо мной? Мне не до игр. Я слишком долго страдал. Все мои помыслы — лишь о доме. Я сижу здесь, как проситель пред королем и народом, в надежде вернуться на родину.
Эвриал насмешливо бросил в лицо Одиссею:
— И впрямь, Странник, не думаю, что ты силен в спорте, как настоящий джентльмен. Ты, скорее, шкипер каботажного судна, гоняешь на тяжело груженном купце вдоль берега, заботишься о карго, беспокоишься о фрахте, считаешь первым делом прибыль. Нет, на атлета ты не похож.
Быстрый Одиссей в гневе прогрохотал в ответ:
— Кто бы ты ни был, а речи твои подлые, и дураком сказаны. Они доказывают, что боги не посылают одному человеку все дары: и красоту, и ум, и красноречие. Один с виду замухрышка, но оратор от бога и движет глаголом сердца людей. Он выступает уверенно, но с пленяющей скромностью, в собрании на него устремлены все взоры, и по городу он идет, как бог. А другой — прекрасен как бессмертный бог, но речи лишены очарования. Вот ты, например: твое тело и боги не смогли бы улучшить, а мозгов нет. Ты рассердил меня своим злобным карканьем. Я не слабак в спорте, что бы ты ни говорил. В свое время я был одним из чемпионов, пока играла юная сила. Но я испытал много лишений и мук в битвах с мужами и с враждебным морем. И все же, несмотря на удары лихой судьбы, я приму твой вызов помериться силой. Твоя издевка меня возмутила, и твои слова задели меня за живое.
Сказал он и вскочил на ноги. Не снимая плаща, он схватил огромный каменный диск, куда тяжелее тех, что метали феакийцы. Одним махом он выпустил его из могучей руки, и диск загудел в полете. К земле припали феакийцы, мастера долгих весел и владыки моря, под свистом пролетающего камня, который легко взвился из руки героя и упал дальше всех прочих отметок. Афина в человеческом облике отметила место падения диска и крикнула в голос Одиссею:
— Странник, даже слепец нашел бы шарящей рукой вмятину от твоего диска! Все отметки легли кучно, а эта — гораздо дальше. В этом виде спорта, — можешь не беспокоиться, — ни один феакиец не побьет твоего рекорда.
Крикнула богиня, и обрадовался великий Одиссей, что в этом собрании у него нашелся надежный друг. С веселым сердцем он вызвал феакийцев:
— А ну, молодые атлеты, побейте мой результат! Я смогу и подальше метнуть диск. Прочие виды спорта меня не страшат. Пусть любой, кому не терпится, выходит состязаться со мной в кулачном бою, в борьбе или даже в беге. Вы меня так раззадорили, что я готов соревноваться с любым феакийцем — кроме Лаодама, потому что я у него в гостях. Только безголовый дурак или безумец станет бороться со своим благодетелем. Вызвать хозяина, щедро принимающего тебя в чужой земле, — себе во вред. Но за этим исключением — я никого не отклоню и ни от чего не откажусь. Я готов принять любой вызов. Ни в одном виде мужского спорта я не осрамлюсь. Я хорошо владею гладким луком. В бою я первый пускал стрелу и валил врага, быстрее моих соратников. На полях Трои, когда ахейцы соревновались в стрельбе, только Филоктет превзошел меня. Я владею луком, наверное, лучше всех, кто ест еду живых. С героями прошлого я не берусь равняться, ни с Гераклом, ни с Эвритом из Охалии, — они могли потягаться с бессмертными богами. От того безвременно погиб юноша Эврит: его сразил Аполлон, разгневавшийся за вызов на состязание. Да я метну копье дальше, чем любой из вас пустит стрелу. Только в беге, боюсь, некоторые из вас смогут меня обогнать, ибо меня порядком потрепали бурные волны на утлом судне, и колени мои ослабли.
