Хозяин пригласил Авердо и его людей войти. Внутри было натоплено и пахло съестным. В камине горел огонь безо всякой там светочной крошки, самый обычный – древесный. Впереди утопала в темноте лестница, ведущая на второй этаж.

Все расположились за большим столом в общей комнате, и Синль, помолчав, начал:

– Грун говорит, ты продал ему не меньше десятка голов. Стало быть, ты опытный охотник. Я плачу в пять раз больше за одного гронула.

– И в чём подвох? – Главарь нахмурился и скрестил руки на груди, глаза его в свете пламени походили на два топаза.

– Гронул нужен мне живым.

– Живым?! – Авердо от удивления подался вперёд. – Ты, видно, рехнулся, Синль. Как, по-твоему, я притащу тебе эту тварь целиком, когда одна её голова каждый раз стоит жизни кому-то из моих людей?

– Это уж не мои заботы, – спокойно отозвался язычник. – Смастери ловушки, купи у Еноа сонной травы или возьми побольше верёвок. Я раздобыл кое-что для этого дела. – Он выставил на стол пузырёк из чёрного стекла. – Двумя каплями можно приманить любого гронула.

Авердо глянул на Летфена, тот презрительно фыркнул и спросил:

– Для чего тебе такая зверюга? В сани по зиме запрягать будешь?

Синль нахмурился. Лицо его как будто вытянулось. Выглядело так, будто вопрос его оскорбил.

– Твоё дело привести гронула, а не спрашивать, – сказал он, чеканя каждое слово.

– Ещё чего, – возмутился Летфен. – Да я за это страшилище собственной шкурой отвечать буду! Я тут главная приманка, а ты хочешь, чтоб я от любопытства умер?

Авердо шлёпнул его по затылку, и Летфен замолчал.

– В самом деле, зачем тебе зверь? – спросил главарь.

В воздухе повисло напряжение, и воцарилась такая тишина, словно в комнате не было ни единой живой души.

– Я где-то слышал, что язычники умеют заговаривать гронулов, и те становятся послушней собаки, правда это, Синль? – Летфен прищурился.

Все взгляды тотчас обратились к нему, затем переметнулись в сторону побледневшего хозяина.

– Правда, – вздохнул Синль, обведя взором присутствующих. – Во всяком случае, было правдой много лет назад. Моя прабабка заговаривала гронулов, сам я её не застал, но многое слышал. Передаётся это по женской линии, а в нашем роду долго девок не рождалось. Теперь у меня есть дочь, Эна, на днях вот в девицы перешла. По прабабкиным записям умение заговаривать с первой кровью приходит. Я не так давно был в Пранте, слышал всякое. Что, мол, власти готовят какую-то отраву для гронулов. Если от них леса почистят – в Эдосе житья не будет ни нам, ни вам.

– Эй, Синль, а если их заговорить, можно потом верхом кататься как на лошади? – спросил Летфен, ничуть не взволнованный тревожными вестями.

– Откуда мне знать? Столько лет этим никто не занимался, а при нынешней власти тем более боятся. Я сохранил кой-какие свитки от прабабки, но не уверен, хватит ли этого.

Летфен, зевая, откинулся на спинку стула и замер с открытым ртом, заметив выглянувшее из-за перил круглое личико. Девчонке было лет шестнадцать, она робко смотрела на собравшихся и, поймав взгляд Летфена, тотчас нырнула назад в безопасную темноту лестницы. Разговор меж тем продолжался. Десяток человек с разными историями и укладом жизни постепенно сплачивались и сходились на мысли, что отступать и прятаться дальше некуда: скоро придётся давать властям отпор.

Дочка Синля опять выглянула из темноты как пугливый птенец из гнезда. Летфен заметил её краем глаза и широко улыбнулся. Эна съёжилась, но осталась на месте, уголки её губ чуть приподнялись в ответ. Летфен про себя вздохнул, что девчонка наверняка видит в нём сопливого ребёнка, а не юношу, потому миловаться с ней он и не думал, но не мог отделаться от мысли, что она очень даже хорошенькая – розовощёкая, с длинной косой русых волос и красиво очерченными губами цвета вишнёвой настойки в питейной Груна. Такую и гронульей ведьмой не назовёшь.

Отца не было четыре дня. Он редко уезжал так надолго, и Аринд здорово волновался. Благо, Саор помогал, чем мог. Без обязательной печати Аринд считался вне закона и не мог посещать людные места. Мать долго прятала его в подвале, а к тому времени, когда о нём узнал Редорф, Аринду было уже пять, и краска попросту не прижилась бы.

Отец частенько повторял, что у Энсердара два рока – чёрный и красный. Первым значилось тюремное клеймо, вводимое под кожу преступникам, а вторым – обязательная печать, из-за которой островитянам был закрыт путь на материк.

Саор сходил за Редорфа на рынок, заплатил подслеповатому Греду, чтобы тот пару дней поработал за прогульщика, даже побывал в закусочной «У Араля», но ничего толком не разузнал и бранился, называя отца дураком, не отпустившим грязное прошлое. Должно быть, он загулял, ударившись в тоску по времени, проведённом в наёмничьих рядах; весёлой, сытой и пьяной жизни; молодости, здоровью и женщинам. Редорф любил вспоминать эти дни.

Аринд вошёл в лабораторию, смахнув пот с раскрасневшегося лица, и поставил в угол ведро с водой. Учитель ворошил стопку листков, что-то перечёркивал, барабанил пальцами по краю стола.

– Закрой дверь, – потребовал он, – всё тепло выпустишь. И оботрись, пока болячку не подхватил. Лучше бы над книгами сидел, а не тело своё худосочное мучил. Папаша твой ума недалёкого, раз думает, что ты ему под стать вырастешь. Много ли он убийствами заработал, кроме хромой ноги?

– Отец сказал, из меня не выйдет наёмника, – возразил Аринд, снимая мокрую рубаху. – Он говорит – я крыса.

– Мой Создатель! – Саор всплеснул костлявыми руками. – У тебя дар речи появился, мальчик? Я уж и не надеялся, что ты когда-нибудь сумеешь связать больше трёх слов.

Аринд так редко отвечал, что Саор порой забывал, как звучит его голос. Только беспокойство делало ученика разговорчивей.

– И правильно говорит, в кои-то веки. Какой из тебя душегуб, когда ты людей чураешься, а подземелья тебе милее дома родного? Подсунули мне ведьмино отродье, а ты вместо того, чтоб помогать, занимаешься невесть чем. Хорошему травнику сила нужна только на то, чтоб варево в котле мешать, а ты все деревья избил, все заборы поколотил, ни одной щепки не принёс! Людей убивать – не мешки с соломой протыкать. И травника из тебя не выйдет, так и знай.

Аринд поставил котелок на светочные камни, зачерпнул ковшом воды из ведра.

– Я плохой ученик? – спросил он.

– Стал бы я тебя учить, будь ты дураком? – Саор хлопнул его по затылку. – Ишь, разговорился. Стой тут и за отваром следи, а я ещё раз попробую краску для печати сделать. В прошлый раз цвет вышел похожий, правда, держался недолго.

Аринд невольно взглянул на запястье учителя. Обязательная печать считалась пропуском в селения и знаком того, что человек родился и вырос на тюремном острове. Эта метка не позволяла простым жителям покидать пределы Энсердара. Свободными считались только представители высшей знати, имевшие подписанные самим королём пропускные грамоты. До сих пор никто, кроме отца и Саора, не знал, что Аринд беспечатный, но решись он наведаться в деревню или на рынок, его бы казнили.

Предчувствие чего-то дурного всегда приходило неожиданно. Так случилось и в этот раз. Воздух пропитался тревогой. Сердце забилось чаще, а по спине поползли мурашки. Аринд напрягся и прислушался. Учитель перемалывал в ступке красные соцветия, брюзжал, чихал от пыльцы. Он был туг на ухо и не слышал поднявшегося в коридоре шума, топота шагов и голосов. Так многолюдно бывало только в дни, когда привозили новых заключённых, но срок для этого ещё не подошёл.

– А ну мешай как следует! – завопил Саор. – Горелым воняет! Что ты встал?

Спустя мгновение дверь распахнулась, и в лабораторию ворвались солдаты в белых плащах. Аринд шарахнулся к шкафу с порошками. Такую одежду носили чистильщики, о которых часто рассказывал отец. Их отряды занимались поимкой беглых каторжников и беспечатных, вырезанием строптивых язычников и наёмничьих шаек острова.