Над хребтом только-только заалело туманное небо. Река дымилась разорванными клочьями тумана и в тальниках еще было тихо. Милитина вскочила со своего места и стала торопливо оправляться. Она сходила к реке и, ежась и вздрагивая, сполоснула лицо и руки. Потом взошла на лодку, захватила свой посох и котомку, наладила ее за плечи, посмотрела на спящих Верхотуровых. Сжав губы, которые дрогнули от сдержанной обиды, она оглядела Иннокентия, раскинувшегося в крепком сне. Было у нее мгновенье, когда пальцы впились в посох и она вся подалась к мужику. Но прошло оно, и она только тяжко вздохнула.

Перекрестившись на восток, Милитина, легко опираясь на посох, пошла своей дорогой, по местами подсохшему и освобожденному от запоздавших грязных льдин и воды бечевнику...

Немногим позже Милитины проснулся Степан. Он заметил отсутствие женщины не сразу. Но, оглядевшись, придя в себя после крепкого бодрого сна, он сообразил, что что-то случилось. Первым движением его было — кинуться на лодку и оглядеть поклажу. И только убедившись, что там все в порядке, что тюки с соболями на месте и все остальное, по-видимому, в целости, Степан вернулся к братьям и растолкал их:

— Эй, вы! — крикнул он им: — Чего спите? Бабу-то проспали!..

Иннокентий вскочил и, сразу сообразив в чем дело, стал притворяться не понимающим.

— Чего орешь-то! — вяло огрызался он и яростно скреб лохматую голову: — каку бабу?..

— Каку?! — передразнил Степан: — Да связчицу-то нашу! Вот каку!..

Клим, еще не стряхнув с себя крепкого сна, поглядывал мутными глазами на братьев и громко сопел.

Степану скоро удалось растолковать им, что случилось. И тогда Клим заволновался. С него быстро и без остатка сполз недавний сон.

— Пошто она ушла-то? — недоуменно и тревожно спросил он и посмотрел на Иннокентия. Тот отвел свои глаза в сторону и неопределенно хмыкнул.

Степан тоже поглядел на него.

— Гляди! — заволновался Иннокентий и рванулся к лодке: — Да она, падла, не стащила ли что?

— Стой, — махнул рукою Степан: — глядел я уж... Все в справности...

Иннокентий быстро заморгал глазами.

— Как же?.. — беспомощно развел руками Клим: — кто ее гнал?..

— Кто! — засмеялся Степан: — Это ты, поди, Кеха, бабу спугнул!.. Знаю я тебя!

— Ничего ты не знаешь!..

— Я, братки, догоню ее! — не слушая их и точно отвечая на свои мысли, робко вскинул Клим на братьев свои глаза: — я ворочу ее!..

— Да ты чаю сперва напейся!.. Успеем догнать... Лодки-то ей не опередить... Рази, что мегом[5] пойдем...

— Не маленькая!.. — вмешался Иннокентий: — Коли ушла, чего ей кланяться!.. Пушшай пешедралом идет!..

— Нет, я без чаю!.. Я схожу за ней... — Клим торопился и плохо слушал братьев.

Иннокентий язвительно расхохотался.

— Бабу, Климша, захотел!?.

Клим, не слушая, и торопливо вскидывая за плечо ружье, уже шагал по четким и свежим следам Милитины.

Если б его спросили, зачем он идет догонять Милитину, Клим вряд ли смог бы ответить. Да он и не задумывался над своими действиями. Просто, чувствовал он, что Милитина ушла не зря, не без причины. И жалко было ему, что такая ласковая и веселая баба из-за чего-то, что неизвестно ему, а что наверное совсем ничего не значит, — что она теперь шлепает по рыхлой побереге, вместо того, чтобы спокойно сидеть в лодке.

Он шагал быстро, твердо ступая крепко обутой ногою по влажной тропе. Часто он ловко перепрыгивал встречные лужицы или обходил маленькие овражки, наполненные темною водою.

Солнце — сияющее и прорвавшее окончательно легкую пелену тумана — выкатилось над лесом и воздух был согрет ласковым теплом. Климу стало жарко и он на ходу распоясался.

Идти было привольно и радостно. Только бы скорее догнать — думал Клим, — а дальше все будет хорошо.

В одном месте набережку сжал к самой воде молодой ельник. Пришлось продираться сквозь густые ветви, которые упрямо цеплялись за платье, били по лицу. Но ельник скоро кончился и, когда Клим снова вышел на широкую наберегу, ушедшую далеко гладкой лентой возле реки, то он издали увидел быстро уходящую Милитину.

Он радостно крикнул.

— Эй! погоди!... Постой!

Женщина быстро обернулась и остановилась.

Но, увидав Клима, она снова и еще быстрее пошла вперед.

— Да стой же ты! — крикнул Клим и кинулся бегом за нею: — Ах, зловредная! Куда же ты? — кричал он на бегу, и в его голосе было столько беспокойства и огорчения, что Милитина задержалась, пошла тише, а потом и вовсе остановилась.

— Зачем догоняешь? — хмуро спросила она, когда Клим, запыхавшись, остановился возле нее: — Чего еще тебе надоть?..

— Ты пошто ушла? — Заглянул ей в лицо Клим.

— Стало быть, надо, что ушла! — неохотно и зло ответила Милитина.

— Тебя обижал кто, што-ли?

— А, может, и обижал?.. Ты почем знаешь?..

— Я не знаю... Ты скажи...

— Тебе какая беда? — Милитина сверкнула глазами: — Печальник какой выискался!.. Коли по-людски обошлись бы, я рази стала бы уходить?.. Да только вы — не люди...

— Да ты за что это? — удивился Клим и посмотрел на женщину недоумевающим и ясным взглядом. Милитина уловила этот взгляд и в сердце у нее что-то дрогнуло. Чуть-чуть отошла обида и она уже проще и с горечью сказала:

— Братка твой... Обидел меня!.. Знашь, поди, как нашу сестру обидеть можно... Ну, вот.

Клим широко раскрыл глаза и, не мигая, уставился на Милитину. Потом лицо его покраснело и, пряча свой взгляд и отведя его куда-то в сторону, он смущенно крякнул.

— Видал ты... — некстати вырвалось у него и он еще сильнее покраснел: — Акентий, значить?..

— Он!.. — зло кинула Милитина и отвернулась.

Некоторое время они помолчали.

В нерешительности и смущении Клим повозился с поясом, поправил шапку и бесцельно огляделся вокруг.

Но какая-то новая мысль блеснула в его голове. Он украдкой поглядел на Милитину. Скользнул взглядом по ее груди, по бедрам, по ногам. В углах его губ что-то дрогнуло и он с усилием проглотил почему-то набежавшую во рту слюну.

— Ты вернись, — глухо сказал он, и голос его странно дрогнул: — Плюнь на него... Больше он не станет...

— Не станет! — горько передразнила его Милитина: — Эх ты! не станет... А обида-то?.. Обиду-то мне за что сносить?

Она всхлипнула и стала тереть глаза кончиком головного платка. Плечи ее вздрагивали и Климу стало еще больше не по себе.

— Перестань плакать-то, — угрюмо сказал он, но сквозь эту угрюмость скользнула неуклюжая, смущающаяся ласковость: — Обо всем плакать — слез не хватит, — чужими, где-то слышанными словами, утешал он, и в чужие слова вплетал свою хмурую и робкую ласковость.

Милитина тихо плакала. Слезы лились свободно и не хотелось удерживать их. Пусть текут. Хорошо так вздрагивать и слегка покачиваться и плакать неудержимыми слезами. Сердце отходило. С каждым мгновением, с каждой слезой кусок за куском отваливалась с сердца та страшная тяжесть, что навалилась со вчерашней ночи.

И сквозь слезы, бессвязно и путаясь, говорила она о своей обиде. Говорила прозрачному и зыбкому воздуху, напоенному солнцем, говорливой и движущейся воде, всему, что трепетало, сверкало и многозвучно и многокрасочно жило вокруг. И молчаливому, точно чем-то испуганному Климу.

— Баба я... а обида-то меня, как девку, ударила. Стыд-то какой! Стыд-то, милый!.. Ведь блюла я себя... в чистоте жила, а он... Как собака кинулся... Милый, стыд-то мне какой!.. Рази я гулящая какая?.. У меня дома муж... Какой ни на есть, а муж...

Она опустила руки и глубоко перевела дух. Слезы застыли на ее глазах. Крупные капли дрогнули на ресницах и медленно упали на щеки. Она не вытерла их, и солнце сверкало в прозрачных каплях.

— ...Плохой у меня муж, — сурово продолжала она: — Да коли бы я согрешить захотела, так я бы вольна была грешить!.. А он — насильничает!.. Я. может, сама бы пошла, коли приглянулся бы мне кто... А он — силком... Бесстыжий, не ласковый... Собака!