А что если Господь Бог может на самом деле врачевать до полного исчезновения старые шрамы и выращивать недостающие конечности?!

У меня кружилась голова, перед глазами все плыло. Не знаю, как долго отсутствовал Козлик. Наверное, не очень долго — так или иначе, мне не хватило времени прийти к какому-то определенному выводу, мне хватило времени только на то, чтобы выйти из храма.

У Козлика был довольный вид опохмелившегося алкаша. Он облизывал губы и вытирал ладонью рот. Он схватил меня за руку и самым бесцеремонным образом впихнул в подошедший автобус.

— Посидим в поплавке, а там махнем домой. Вниз по батюшке по Дону, как поется в песне. Автобус пускай без нас пылит. Заметано? Да ты, вижу, намаялась, крошка.

Он смотрел на меня внимательно и ласково. Потом наклонился и поцеловал меня в щеку. Мое сердце забилось быстро и радостно.

Поплавок, то бишь ресторан на плаву, был забит до отказа. Козлик сунул швейцару десятку, и мы очутились за маленьким столиком в отгороженных от посторонних взглядов уголке. Очевидно, это было местечко для особо избранных.

— Выше нос, акселератка. Что это ты у меня приуныла? Ба, да сегодня же рыбный день. Официант, разноцветной икры, балычка. И пару горлышек пива. По случаю жары. Не возражаешь, крошка? Гм, почему ты смотришь на меня так сурово и праведно? Или я в чем-то перед тобой провинился?

Он сложил ладони на груди и изобразил полное смирение.

Подошел официант с пивом и салатами. Козлик собственноручно наполнил наши стаканы.

— Понятно, тут тебе не «Метрополь» с «Националем», но все равно приятно посидеть с глазу на глаз с милым сердцу человечком. Давай-ка выпьем за то, чтоб ты, крошка, не судила слишком строго бедного старого Козлика. — Он поднял свой стакан. — Милосердия не вижу в твоих глазах. Ты же все-таки только что посетила Господний храм.

— Козлик, зачем ты водишься с мошенниками вроде того инвалида из поезда? — в упор спросила я.

— Что, нашему счастью конец?

Он опустил глаза и поставил нетронутый стакан с пивом на стол.

— Я не хочу, чтоб был конец. Потому и требую от тебя честного ответа.

— Ох, вам, женщинам, все бы требовать от нас. Поначалу пустячки разные, после все остальное. А как расплачиваться — вы в кусты.

— Я готова разделить с тобой любые страдания.

Он не рассмеялся в ответ на мою отдающую средневековым душком искренность. Наоборот — Козлик сделался необыкновенно серьезным.

— Вы с ним в поезде комедию ломали. Будто между вами нет ничего общего.

— Так оно и есть, крошка.

Он посмотрел на меня долгим грустным взглядом.

— Выходит, ваши встречи лишь чистая случайность?

— Чистая случайность, — эхом отозвался Козлик.

— Если ты будешь мне врать, тогда всему конец, — решительным образом заявила я.

— Итак, Козлик, собирай монатки и мотай в первопрестольную. Прямо сейчас или сначала позволите с вами отобедать?

Я расплакалась, не выдержав непосильной для себя ноши правдокопателя.

…Мы плыли домой на речном трамвае. Нас окружала со всех сторон непритязательная красота. За каждым поворотом реки открывались безбрежные дали. Над незамутненной гладью воды лениво махали крыльями речные чайки.

После пережитых волнений и тревог минувшего дня мне с лихвой хватало всего этого для полного счастья. Черт с ним, с инвалидом. Козлик рядом. Козлик улыбается мне и время от времени крепко пожимает руку. Дома меня с нетерпением ждет Каролина, крупные яркие звезды на бархате ночного южного неба, любовные трели цикад и запах свежего сена. Все-таки я, наверное, очень счастливая…

Через три дня Козлик неожиданно снова засобирался в город. На сей раз он не позвал меня с собой, и на то были веские причины: заболела Каролина. Думаю, она попросту пере купалась и перегрелась на солнце, сопровождая нас с Козликом в путешествии на озеро. Я сидела возле ящика, в котором лежал этот маленький горячий комочек, и с трудом сдерживала слезы вины и раскаяния.

Мне кажется, Козлик не зря выбрал такой день. Ведь я была для него обузой, отказать же мне в открытую у него не поворачивался язык.

Я видела, как он вместо завтрака сорвал с дерева три груши, кинул их в свою неизменную сумку и, подняв над головой сплетенные руки в знак нашей нерушимой дружбы, зашагал в сторону пристани.

К обеду Каролина выпрыгнула из ящика, попила молока, съела целое блюдце сметаны и, как ни в чем не бывало, стала заигрывать с Мурзиком.

У меня на душе было ужасно одиноко и неуютно.

Почтальон придет не раньше пяти. Меня наверняка ждет письмо от мамы. Папуля, наверное, какую-нибудь юмореску в конце приписал. Я ужасно соскучилась по его, как называет их мама, «прибауткам одесской подворотни».

Почтальон пришел без двадцати пять. Я расположилась с письмом под старым тополем за бабушкиным двором. Отсюда был виден Дон, наш двор, а также поросший лопухами и репейником пустырь, на котором обычно разгуливали наши и соседские куры.

Я взяла Каролину к себе на колени, чтоб не отвлекала меня от чтения, и развернула страницы письма.

«Милый Кукленочек, — писала мама. — Дела задерживают нас с папой в душной и по-летнему неуютной столице. У меня сердце радуется, что ты дышишь свежим воздухом и насыщаешь свой хрупкий организм полным набором драгоценных витаминов. Прошу тебя, не забывай снимать мокрый купальник, ходи по солнцу в шляпе…»

Ну и прочий ассортимент советов, от которых разит за версту здравым смыслом и которые я, разумеется, читала вполглаза.

«…У нас потрясающая новость — наконец-то сломали бывший дом твоей задавалы Малинки. Пылищи было до самого десятого этажа. В развалинах нашли что-то интересное для наших органов безопасности, и к нам дважды заходил капитан Апухтин. Расспрашивал, не слыхали ли мы какого-то шума из этого дома или, быть может, видели, как оттуда кто-то выходил. Разумеется, нам с папулей оставалось только пожать плечами. Капитан интересовался тобой, жалел, что тебя нет в Москве, и сказал, что дети — народ наблюдательный. И что он был бы очень рад побеседовать с тобой по одному чрезвычайно важному делу. Ну, думаю, все эти дела подождут до осени, правда? Интересно, может, в подвале дома Малининых хранился старинный купеческий клад? Но при чем тогда милиция?.. Соседка с восьмого этажа сказала, что будто бы, как говорила дворничиха, под полом квартиры Малининых обнаружили краденые бриллианты. Ну да, дворники — самый осведомленный народ на свете. Твой папуля сострил по этому поводу, что там, судя по всему, нашли ночной горшок царевича Федора и клистир любимой фрейлины Александра Первого. Но вот он и сам берет слово. Целую. Целую.

Мама».

Мне в тот момент было не до папулиной приписки, в которой говорилось про ночные горшки дизайна восемнадцатого столетия с ручками внутри, хотя в любое другое время я бы наверняка обхохоталась над ней.

Я случайно подняла глаза от письма.

По пустырю расхаживал дюжий дядька и пялился через забор к нам во двор.

Мне вовсе не хотелось попадаться ему на глаза — я с первого взгляда узнала нашего незабвенного лжеинвалида. И еще мне стало страшно за бабушку.

Я подхватила Каролину и бросилась к дому кратчайшей дорогой.

Вдруг у наших ворот затормозило такси, из которого выскочил Козлик и, перемахнув через не пожелавшую открыться калитку, громко затопал подошвами по бетонной дорожке, ведущей к дому. Когда я вошла во двор, он выскочил из-за летней кухни и схватил меня в охапку.

Я совала ему в лицо мамино письмо и громко требовала «рассказать все, как есть».

— Теперь это не важно, — сказал Козлик. — Овцы не должны драться, когда возле овчарни бродит волк. Зови Пашку. Нет, лучше вместе сходим за ним — и на рыбалку. На остров. С ночевкой. Шалаш, уха и вся остальная чепуха. Свитер, кастрюльку, ключ от лодки…

— Никуда я не поеду! Я больше не верю тебе! Проваливай к своему дружку-инвалиду — вон он тебя разыскивает. Ворюги вы настоящие. И еще дешевые клоуны.