– То-то, здесь тебе не террариум, чтобы на экзотику пялиться, – смягчилась она и выставила обратно бутылку.

– Так и быть, селёдки мне взвесьте, – решил слесарь.

Продавщица с большой неохотой надела резиновую перчатку и полезла в стоящую у прилавка деревянную бочку.

– Мне бы с икрой! – размечтался Кузьмич.

– А не треснет? – что именно, она не уточнила, и добавила, продолжая гонять по кругу мутную жидкость: – На всех барышень не напасёшься.

Слесарь хотел было блеснуть остроумием, но, памятуя недавнюю шутку продавщицы, промолчал.

После долгих усилий продавщица наконец выловила ускользающую от неё селёдку и, посмотрев ей в глаза, заключила:

– Тебе повезло – это девочка.

– Жирна, – довольно сказал Кузьмич и ткнул пальцем в костлявое тело рыбы женской особи.

– Что нагуляла, – оскалилась продавщица.

Взвесив её и рассчитав Кузьмича, она оторвала кусок газеты и, скомкав в него селёдку, вручила покупки слесарю. Сложив весь товар в авоську, Кузьмич, радуясь жизни, поспешил обратно.

Подходя к дому, он вдруг подумал, что авоська пропахнет пряным селёдочным рассолом, щедро сочащимся через набухшую газету. Вынув покупку, и дабы освободить её от обильной влаги, Кузьмич тряхнул свёрток. Газета лопнула, и скользкая особь распласталась на дороге. Кузьмич отлепил от асфальта ускользнувшую беглянку и обтёр носовым платком. Оглядев результат, и решив, что это более несовместимо с товарным видом, в сердцах запустил её с газетой в кусты.

За его спиной скрипнули тормоза машины.

– Что соришь, гражданин? – окликнул его строгий голос.

Обернувшись, Кузьмич обомлел. На дороге стоял грузовой фургон с надписью: «Мебель». Приоткрыв дверцу кабины, к нему обращался офицер с погонами комитета госбезопасности.

– Да я тут кошечкам покушать дал, – промямлил слесарь.

– А сам, что уже накушался? Или, я смотрю, всё мало.

– А, это… – Кузьмич потряс авоськой. – Так это на примочки, захворал малость.

– Слышь, хворый, где здесь дом с номером «8»? А то полчаса уже кружим.

– Да вот он! – Слесарь махнул рукой на фасад своей пятиэтажки.

– Как туда заехать? – спросил офицер, поправляя кобуру на поясе.

У Кузьмича кольнуло под ложечкой.

– За углом, – простучал он зубами. – Там ворота.

– Понятно… – сказал офицер и, оглядев слесаря с головы до ног цепким взглядом, добавил: – А ты, мужик, не создавай толпу, а то примочки не помогут.

Не чувствуя под собой ног, Кузьмич метнулся в переулок и на одном дыхании долетел до подъезда, в подвале которого располагалась мастерская Погодина. Не до конца прикрывая дверь, он выглянул наружу – машина въехала во двор. Из кабины выскочил офицер и, выхватив пистолет, скомандовал:

– Окружить дом, взять этих мерзавцев тёплыми или холодными.

Двери фургона распахнулись и оттуда посыпались вооружённые автоматами солдаты. К офицеру подскочил сержант. Козырнув, он передёрнул затвор автомата.

– Так каких брать-то? – спросил он.

Больше слесарь ничего не слышал. Внутри у него словно что-то оборвалось, в глазах потемнело, он кубарем скатился в подвал и ворвался в мастерскую с зажатой в руках авоськой, где обречённо трепыхалась бутылка «Столичной».

Художники переглянулись и с нетерпением уставились на слесаря. Немая сцена затягивалась, и с ней нарастал страх в глазах Кузьмича и бьющая его как током нервная дрожь, передаваемая содержимому авоськи.

Первым нарушил молчание Погодин.

– Да-а-а… – протянул он. – Это достойно сцены МХАТа.

Слесарь медленно обвёл взглядом присутствующих.

– К нам гости. Сейчас штурмовать начнут, – почти беззвучно прошептал он.

– Какие гости, что произошло? – встрепенулся Стародубцев.

Кузьмич «пожевал» нижнюю губу. Его ладонь скользнула по седому виску и опустилась к сердцу. Оно билось так, что бой кузнечного молота в сравнении с ним был тихим постукиванием чайной ложечки о стенки гранёного стакана.

– Влипли… – выдохнул слесарь.

– А точнее? – в один голос спросили художники.

– Куда уж точнее, дом окружён гэбэшниками.

На улице раздались крики команд и топот сапог. И вслед за недолгим затишьем, в громкоговоритель забасил гнусавый голос:

– Дом окружён. Предлагаю сдаться. В случае сопротивления будем стрелять. Даю минуту на размышление.

– Может, это учения какие идут? – авторитетно предположил Стародубцев. – И вовсе не нас это касается. Отсидимся здесь, пока всё не кончится.

– Вы с ума сошли? – запротестовал Кузьмич, лихорадочно тыча пальцем себе в висок, но чаще попадая в ухо.

– Отсидимся! Как же, размечтались! Тоже мне подпольщики… Это вам не шалаш Владимира Ильича Ленина на озере Разлив. Хватит играть в марксистов. Вы ещё скажите, что с семнадцатого года здесь «Искру» печатаете. Да вас даже до Лубянки не довезут – тут же к стенке поставят.

– А может, обойдётся, – всё ещё впадал, но уже слабее, в оптимизм Стародубцев. – За окном всё же шестьдесят второй год, а не тридцать седьмой. Объясним, что мы законопослушные граждане, художники-соцреалисты.

– Ха, обойдётся! Видали, а? Может, конечно, сначала и обойдётся, шлёпнут не сразу, а прежде с большим пристрастием поинтересуются о ваших дальнейших творческих планах. Эх, был бы у меня сейчас пулемёт «Максим»!

– Чего мелочиться-то, тогда уж броневик, а лучше крейсер «Аврора», – съязвил Стародубцев.

Слесарь сверкнул на художника глазами.

– Как же всё-таки вам не даёт покоя моё пролетарское происхождение. Вот такие, как вы, реалисты, исказили дело и заветы Ильича, а теперь по подвалам прячемся. – Кузьмич сел на пол и, обхватив голову руками, почти застонал: – Ну почему всё это происходит именно сегодня, а не завтра?

– А почему не вчера? – перебил его стенания уже пессимистичный Стародубцев.

– Да бросьте вы! – безнадёжно махнул рукой слесарь. – Почему, почему? Да потому, что вчера нас здесь не было, а завтра могло не быть вовсе. Так что весь этот волюнтаризм мог быть без нас.

– Что вы, в самом деле, уважаемый, заладили – «Быть или не быть?» – вмешался в разговор Погодин. – Берите уж лучше пример с наших бессмертных классиков, скорее – «Что делать?»

– Бежать, чёрт возьми! Неужели вы ещё не поняли? – задохнулся от возмущения Кузьмич.

– Глубокая мысль, – ожил угрюмый Стародубцев. – Осталось дело совсем за малым – куда? Может вы, милейший, укажете нам этот светлый путь.

Слесарь покосился на живописца так, что без слов стало ясно, куда в данный момент он указывает путь.

Вдруг на лице Кузьмича отразилось удивление.

– А это что за дверь? Её вроде бы здесь не было.

– Какая такая дверь? – непонимающе переспросил Стародубцев.

Боясь спугнуть подарок судьбы, который вот-вот может исчезнуть, Кузьмич показал глазами за спины художников. Они оглянулись и увидели то, что не поддавалось объяснению. На холсте картины, где был изображён портрет, материализовалась дверь. Буквально на их глазах произошло очередное чудо.

– Что здесь, в конце концов, происходит? Может мне кто-нибудь объяснить? – взмолился Стародубцев.

– Свято место пусто не бывает, – взволнованно ответил Погодин.

Вдруг дверь отворилась, легко, воздушно, как перевёрнутый лист календаря, закрывающий чёрную дату, оставляя в прошлом суету безумного дня, приближая загадочное будущее, сотканное из паутины забот и проблем. Отворилась, открывая протянувшийся куда-то длинный коридор. И это необыкновенное, необъяснимое чудо впускало их в свою тайну, не оставляя выбора.

Наступившую тишину в мастерской разорвал мегафон:

– Ваша минута истекла.

Отдаваясь в подвале эхом, по бетону загрохотали сапоги.

Замешательство развеял Кузьмич.

– Как говаривал великий полководец: «По коням!» – ободряюще крикнул он и буквально влетел в открывшийся коридор.

– Стойте! – окликнул его Стародубцев.

– Что такое? Хотите остаться и сообщить товарищам чекистам о своих творческих планах? – поинтересовался слесарь.