-Ничего, Джи… Осколок только кожу задел, внутри все цело. Заживет…

На берегу очередь полоснула. Снова все вокруг застучало, посыпалась листва, а СынХен бинтовал и бинтовал, но бинты тут же намокали от крови.

-Иди… туда иди… - с трудом сказал ДжиЕн. – Севен там…

Рядом прошла очередь. Не поверху – по ним, прицельно, только не зацепила. Чхве оглянулся, выстрелил из автомата Квона по мелькнувшей фигуре: рейдеры перешли реку.

А автомат Севена еще бил где-то, огрызался, все дальше уходя в лес. И СынХен понял, что друг, отстреливаясь, уводит сейчас чужаков за собой.

Уводит – но не всех: где-то мелькнул еще рейдер, и Чхве тут же выстрелил по нему. Надо было уходить, уносить ДжиЕна, потому что чужаки кружили рядом, и каждая секунда могла оказаться последней.

Он поднял Квона на руки, не слушая, что тот шепчет искусанными серыми губами. Захватить автомат Джи не получилось, и СынХен побежал в кусты, чувствуя, как из раненной руки капля за каплей утекают силы.

Чхве оглядывался деловито, размышляя, где можно спрятать Джи, чтобы другу помочь. Тот еще отстреливался где-то, но уходил все дальше, и пальбу было сложно расслышать.

Севен бежал, уверенный, что успел достаточно отвести рейдеров от друзей. Теперь не приходилось стрелять постоянно, чтобы привлекать внимание, и патроны он экономил. Двигался перебежками, от куста к кусту, искал место, где можно затаиться. Наконец, в заросли какие-то его занесло. Парень лег, автомат устроил удобнее, направил туда, где рейдеры мелькали, разыскивая его. Стрелять сразу и выдавать себя, он не хотел. Приходилось ждать, пока как можно больше чужаков поблизости соберется, чтобы положить всех.

Наконец, рейдеры стали к зарослям подбираться, где Севен прятался. Парень стиснул зубы и пустил очередь. Стрелял по мелькавшим фигурам, не всматриваясь, попадал или нет. Было немного стыдно за не сдержанное обещание. Тоска ела душу.

Севен, наверное, единственным был во всем разъезде, кто уже имел семью в таком молодом возрасте. Тогда все это глупо получилось. Свою будущую жену он встретил в старшей школе. Конечно, строить семью, а тем более заводить детей они не планировали. Кто задумывается о подобных вещах в столь юном возрасте? Но судьба распорядилась иначе. Его любимая девушка забеременела. Какую истерику тогда пришлось вынести парню, он и вспоминать не хотел.

Конечно, было страшно признаваться родителям. Дети были против аборта, они готовили себя к тому, что станут семьей, во что бы то ни стало, и вырастят своего еще не родившегося малыша.

В конце концов, родители, естественно, все узнали. Делать аборт было слишком поздно, и, чтобы не испортить репутацию двух влиятельных семей, детей в срочном порядке обвенчали, на публику обставив все, как выгодное партнерство.

Севена отправили в университет, его жена обучалась на дому. Родители следили за образованием своих детей: у них были большие планы на будущее молодой семьи.

Севен бы бросил это все: учебу, ответственность перед родителями. Он хотел зарабатывать для своей семьи самостоятельно, вырастить своего ребенка без подачек отца и матери. Но это было невозможно. Он понимал, что нужно выбирать лучшее будущее для детей.

Вскоре их малышка появилась на свет. Парень чувствовал себя невероятно счастливым. Он никогда не знал этого счастья отцовства. Маленькое чудо в его руках, ответственность за его жизнь и за жизнь хрупкой молодой возлюбленной: удивительно, но это приносило радость.

Малышка росла, Севен, экстерном окончив университет, собирался поступать на работу в компанию отца, его жена только поступила в университет.

Когда началась война в Корее, молодого бизнесмена не было в стране. Он не мог бросить все, и вернуться к семье. Но он верил родителям, верил, что о жене и маленькой дочке позаботятся.

Он вернулся, получив сообщение от компании. Воспользовавшись шумихой, соперники по бизнесу решили устранить преграду. Его родителей и родителей его жены убили. У них не осталось состояния, компания разваливалась – все было разрушено.

Севен больше не мог обеспечить безопасность своей семье. Им пришлось эвакуироваться вместе со всеми, и когда мост, заполненный машинами, подорвали, никто не пришел на помощь. Севен видел, как умерла его дочь, задетая осколком моста. Видел истерику жены, которая кричала, отбивалась, порывалась бежать к телу дочери, не веря, что ее уже нет. А еще он видел, как захватчики пришли на их территорию. Как они шли через разрушенный мост, добивая раненых и тех, кто не успел сбежать.

Спасательные машины подоспели как раз к этому времени. Спасатели уносили выживших с моста, пока военные отстреливались от захватчиков. В общей суматохе его жену задело пулей. Он думал: не серьезно. Чуть-чуть зацепило живот. Главное, добраться до больницы и все будет в порядке. Но когда их привезли в больницу, оказалось, что молодую девушку не спасти. В полуразрушенном после бомбежки здании сделать операцию не представлялось возможным. Его жена не пережила бы даже одной ночи. И она тоже об этом знала.

Ее последние часы Севен провел на полу, у ее кровати. Много говорил, потому что ей говорить запретили. Она слушала долго, не перебивая, иногда хрипела, дышала тяжело. Он давал ей воды и снова рассказывал что-нибудь, вспоминал дочь, и думал о том, что нельзя плакать.

Когда его прервали на полуслове, Севен почему-то решил, что – все. И, кажется, был прав.

Она сбивчиво, с трудом выговаривая слова, попросила его не воевать. Вообще не участвовать в войне, не идти добровольцем, как решил он этой ночью. Она не хотела, чтобы ее муж замарал смертью свое имя. Чтобы был повинен в смерти чьих-то детей, убил чьих-то родителей. Семья стала ее помешательством. Она не хотела, чтобы кто-то еще пережил такую боль – потерюсвоих близких.

И он пообещал. Глядя ей в глаза клялся, что не будет участвовать в боях, что ни на кого не поднимет оружия.

Первое обещание он нарушил сразу же после ее смерти. Пошел и записался в добровольцы.

Его не взяли участвовать в боях. Он не прошел проверку у психиатра и невролога. Побоялись парня в ближний бой отправлять. Записали зенитчиком. Там нервов много не надо, все равно врагов в лицо не видишь.

В ближайшее время отправляли только маленькую команду в какой-то окраинный разъезд, но парень все равно согласился. Ему, в принципе, было не важно, где биться. Просто хотелось отомстить.

Но в документы он записал свое детское прозвище – Севен. Почему его друзьятак прозвали, он и не помнил уже. Но какое это имело значение? Главное, что имя свое он писать побоялся. Хотел сохранить хоть какое-то подобие того, что выполняет обещанное. Списка убитых под его именем не появится. Никто не будет знать, кто он. И имя, хотя бы имя, которым он клялся, останется не замаранным этой мерзостью.

И он действительно держал свое обещание. Он не видел лиц летчиков, по которым палил из стволов во время бомбежек. А раз лиц не видел – будто и не убивал.

Но нельзя было обманываться долго. И сейчас, уже раскрыв СынХену свое имя, Чхве ДонУк нарушал второе обещание. Он палил по рейдерам, не жалея, и вовсе не задумываясь, есть ли у них дети, семьи. И он ощущал себя правым. Это была не месть. Он просто защищал друга и раненного ДжиЕна, которого очень хотелось спасти.

Поэтому Севен верил, что поступает правильно, а значит, все будет хорошо. И даже когда первая пуля ударила в бок, он просто удивился. Ведь не может быть, что спасая друзей, он так глупо, несуразно, напоровшись на пулю, все испортит.

А рейдеры ранили его вслепую, сквозь листву, и он бы мог затаиться среди густых зарослей, переждать и, может быть, уйти. Но он стрелял, пока были патроны, чтобы перебить как можно больше чужаков, чтобы до друзей они не добрались. Стрелял лежа, не думая убегать, ведь вместе с кровью уходили и силы. И рейдеры добили его в упор, а потом долго смотрели на гордое, проникнутое уверенностью, что все было сделано правильно, прекрасное лицо…