Она взвывает, и я наслаждаюсь звуком в течение половины дыхания перед тем, как моя голова врезается в стену позади меня. Искры взрываются в моих глазах, мой рот заполняет вкус крови.

— Фредерик! — визжит она.

Дверь распахнулась, и Фредерик забежал в комнату.

— Миледи, что произошло?

— Оно укусило меня, Фредерик, — сказала графиня, надув губы, как маленькая девочка, но с блеском в глазах. У меня есть некоторое ощущение, что она этим наслаждается. Рассматривая ее руку, Фредерик делал цокающий звук.

— Не беспокойтесь, моя леди, — говорит он. Он берет бутылку той самой жидкости, которую Эмиль использовал на моей ноге и взял малое количество. Рана пропадает. Фредерик целует её руку, — Уже лучше.

— Спасибо, мой милый, — отвечает графиня.

— Мы должны наказать ее? — Спрашивает, Фредерик.

Я обернула руки на груди, как будто это каким — то образом защитит меня. Наручников лязг против цепей связывают меня.

Графиня делает вид, что задумалась на мгновение, но я пощадила ее ответ, когда Эмиль нёсся обратно в комнату.

— Моя госпожа, — говорит он. — Срочное сообщение только что прибыло. Курфюрстина требует вашего присутствия в Королевском Дворце немедленно.

Намек досады вспышки на лице графини, и она смотрит на стену пыток. Потом она вздыхает.

— Эта ненормальная, — бормочет она, — Фредерик, возьми автомобиль и отправь Уильяма и Бернарда в мои покои. Что — то в моих цветах. — Она смотрит на меня с тоской: — И скажите врачу быть готовым, когда я вернусь.

Мои внутренности съежились на слово «доктор».

Фредерик уже ушел, но графиня останавливается у двери.

— Она остается там, где должна находится, Эмиль, — говорит она, с предупреждением в голосе.

Он кланяется.

— Да, моя леди.

Только после того, как она ушла, я поняла, что я дрожу. Так сильно дрожу, что зубы стучат, и мое зрение размыто. Я тону спиной к стене и скольжу на жесткий холодный пол. Моя голова пульсирует. Я до сих пор могу чувствовать вкус крови графини у себя во рту.

Я даже не вижу Эмиля, но чувствую его цветочный аромат. Он нежно вытирает кровь с моего рта.

— Я не могу дать тебе одеяло или одежду или еду, — говорит он тихо. — Но я могу дать тебе подушку на некоторое время.

Я яростно верчу головой, и продолжаю вертеть, как его руки слегка коснулись моих плеч. Он наклоняет меня ближе к полу, пока моя голова не поражает что — то теплое. Его ляжки.

Он сглаживает мои волосы от моего лица, и я вдруг вспомнила первую ночь Вайолет в Южных Воротах, после того, как она провела весь день, пытаясь превратить этот глупый блок желтый. Я слышала, как она плакала, и пробралась в ее комнату, качала ее взад и вперед, и она рассказала мне о Хэзел, Охре и ее отце, и как теперь она оставила свою мать с единственным членом семьи, и она просто хотела домой.

Я никогда не думала, что вспомню Южные Ворота и подумаю о них, как о доме. Но я хочу домой.

Я лежу на холодной земле и пытаюсь вызвать в воображении каждую хорошую память о Вайолет, которые я имею. Как я услышала её игру на виолончели в первый раз. Выражение на ее лице, когда она откусила лимон, хотя я сказал ей не делать этого. Как она просила меня сыграть Уголки с ней и Лили, потому что иногда, хоть она никогда это и не признавала, она просто любила выигрывать. Как она расчесывала свои волосы в ночное время. Как мы вместе смеялись.

Я так отчаянно хочу, чтобы она была сейчас здесь. Она всегда точно знала, что сказать, чтобы заставить меня чувствовать себя лучше. Я хочу сказать ей об этом ужасном дворце. И может быть, она обнимет меня и скажет, что всё будет в порядке. Даже если этого не будет.

— Что произойдет со мной? — Спрашиваю шепотом у Эмиля.

Глава 6

Должно быть, я задремала, потому что кода открываю глаза, Эмиля уже нет.

Свет в комнате отличается. Темнее. Богаче. День, я думаю. Мои кости болят, как я заставляю себя принять сидячее положение. Мой желудок урчит. Я прижимаю колени к груди.

И жду.

Я не слышу ничего, кроме случайного чириканья птиц или жужжания насекомых извне. Но шум настолько слабый, что думаю, это мерещится.

Я тщательно изучаю цепи, которые держат меня, каждое соединение, винты, с помощью которых цепи закреплены на стене, наручники вокруг моих запястий. Я искала слабости. Ни одной. В отличие от блестящих инструментов пыток, эти цепи старые. Но крепкие. Интересно, сколько суррогатов было привязано к этой стене до меня.

Но лучше не думать об этом, потому что это просто сдавливает мою грудную клетку и сжимает мой желудок, и это не имеет никакого значения, в любом случае. Я сейчас здесь.

Когда я не могу больше выносить молчание, я начинаю тихо петь — глупую песню «Болота», которую пела Лили в поезде идущий на аукцион.

«Внимайте, милые юные леди,

Мудрым советам поживших на свете…»

Я пою всю песню, придумав слова, где я забыла их. Потом я опять ее пою. Снова и снова.

Я уже в четырнадцатый раз спела ее, когда дверь открывается. Сразу же, больные мышцы в моем теле напрягаются — это предупреждение.

Фредерик входит в сопровождении четырех слуг. Я обнимаю колени крепче.

Он несет сложенный кусок ткани в руке, и это приносит мне боль с тоской.

Пожалуйста, я думаю, пусть это будет для меня.

— Встать, — говорит он. Я подчинилась без колебаний. — Если ты удумаешь драться или бежать или двигаться, ты не получите этого.

Он держит ткань, которая разворачивается в мантию. Я только коротко кивнула.

— Хорошо.

Два лакея подходят и снимают с меня кандалы. Я не понимала, сколько металла причиняло боль моим запястьям, пока его не сняли.

— Снять с нее платье, — инструктирует Фредерик. Я стараюсь бороться с хныканьем в моем горле. Фредерик усмехается, как молния сверкнула в мою спину, и до того, пока платье полностью не снялось, я потянулась за халатом.

Фредерик держит платье, и я схватываю его, прежде чем он может забрать, боюсь, что это может быть просто еще один трюк. Я надела халат на плечи, благодарна за тепло и защиту, которые он обеспечивает. Сразу же, я чувствую себя сильнее. Больше похоже на себя.

Я так увлечена, что я не вижу поводка, пока он не закрепил на моей шее.

Самое ужасное, что у меня нет сил бороться. И даже если я попыталась, они могли бы отобрать мою мантию.

— Ну, — говорит он, таща меня на поводке, как собаку. Мы выбираемся из подземелья, два лакея впереди, два сзади. Я скрещиваю свои мизинцы и надеюсь вопреки всему, что мы возвращаемся к этой красивой комнате, в которой я была вчера. Я помню постель, она такая мягкая и плюшевая.

Мы идем вверх по лестнице и повернули вниз по коридору, который я не видела раньше: он не такой, какие я видела обычно в большей части этого дворца. Коридор увенчан вдоль стен зеркалами всех форм и размеров, некоторые как малые, как почтовые марки, другие почти достигают от пола до потолка. Вперемежку между ними букеты цветов, ирисов и роз, и гортензий, и подсолнечника, и ромашки. Они чувствуют, что здесь что — то не так, слишком веселые для этого злого места. Я мельком увидела себя в овальное зеркало с медным каркасом и содроганием. Я выгляжу маленькой и слабой, и напуганной, как я и чувствую. Я была благодарна, когда этот зал остался позади нас, и мы направились на другой набор лестниц. Мы достигаем бледно — деревянную дверь, и Фредерик открывает её в то время, как лакеи остаются позади.

Фредерик ведет меня в комнату, дергая излишне поводок.

Это медицинский кабинет.

Мышцы в моих бедрах затянулись, судорогой дошла до губ.

Нет. Я не могу быть здесь так скоро.

Это, безусловно, самый роскошный медицинский кабинет, который я когда — либо видела. Гораздо приятнее крошечной клиники, где мне поставили диагноз, и даже лучше, чем нетронутые помещения в Южных Воротах. Это почти напоминает мне о фантастической спальне из прошлой ночи, медицинская кровать плюшевая и обита белым бархатом с золотой отделкой, поэтому больше похожа на шезлонг. Изысканные светильники свисают с потолка, словно прилепленные шары, излучающие теплый свет. Стены окрашены в дружественный цвет персика, и есть картины, похожие на те, которые выровняли наши общие залы на Южных Воротах. Мазки цветов, пейзажей, приглушенных тонов. Мягкое кресло с соответствующей подставкой для ног в одном углу, и письменный стол из красного дерева и кожаным диваном. Это похоже на очень дизайнерски хорошо обставленную лабораторию безумного ученого.