Отец тоже увидел Каулсов.

— Ишь как шагает! — сказал он про Андриса. — Не отстает. Вылитый отец. И роста будет такого же.

В этот день Андрис уже не приходил, а когда Игорь хотел сбегать к Каулсам, мама воспротивилась его намерению.

— Посиди дома! — сказала она. — А то мы не видим тебя по целым дням.

— Что верно, то верно! — сказал и отец.

И Игорю пришлось подчиниться.

Мама Галя затеяла длинную прогулку по берегу. И они ушли далеко от своего привычного места. У нее было хорошее настроение, и она, как девочка, веселилась так, как умела мама Галя веселиться: ни от чего! Она вдруг пальцем подняла нос Игоря и сказала:

— Чем нос на квинту вешать, Игорешка, лучше догони меня!

И она помчалась по берегу, — стройные ноги ее так и замелькали, оставляя небольшой след на песке. Игорь полетел за нею вслед, но мама вдруг остановилась, пригнулась, и, когда Игорь, не сдержавшись, проскочил мимо, она небольно хлопнула его по затылку и сказала:

— Когда бежишь, рот не надо раскрывать, человек! А то ворона в рот залетит, что тогда делать будем? — И опять обогнала его, словно подхваченная ветром, который распахивал ее цветастый халат и то гнал его впереди мамы, то вдруг совсем открывал ее смуглые ноги, словно хотел стащить эту мешавшую маме Гале одежду.

Папа Дима, ощутив небывалый подъем, тоже побежал. Ему казалось, что он может вот так же, как мама Галя, бежать без конца. Но ему было труднее, скоро он задохнулся и с бега перешел на смешную рысь, сильно двигая руками и не очень-то быстро передвигая ногами. Задохнулся и Игорь. Он обернулся и, видя, как пыхтит отец, остановился, подождал его и побежал так же небыстро рядом. У папы Димы, хотя он и задыхался, было очень довольное выражение лица. Он оглянулся назад и хлопнул сына по плечу.

— Порядок, Игорешка! — крикнул он. — Полгода назад я свалился бы у того вон кусточка, не пробежав и десяти шагов. А теперь, ого-го! Прямо марафонец. Ай да мы! Ай да Рижское Взморье! Посмотрел бы на меня сейчас профессор, а!

Щеки папы Димы разрумянились. Но это был не тот лихорадочный румянец, который появлялся у него иногда, во время обострения, румянец, увидев который мама махала рукой и шептала: «Ну, поздравляю вас с очередной пневмонией. Этого только не хватало!» Сейчас он был совсем молодец, папа Дима! Молодец, и к тому же он так глядел на маму Галю, со смехом летевшую впереди и время от времени оглядывавшуюся на своих мужчин, что едва шевелились позади… Ах, как папа Дима глядел на нее! Как глядел на нее! Ведь не напрасно там, на высокой скамейке, он сказал ей, что любит ее, только ее одну!..

Мама Галя вернулась. Она, раскрыв руки, мчалась к ним, и обхватила обоих своими горячими руками, и всей тяжестью опустилась на них, хохоча над их видом. Грудь ее высоко вздымалась, и в глазах мелькали те золотые искорки, которые так любил Игорь и от которых папа Дима был без ума, — именно эти золотые искорки и не давали ему узнать, какого цвета глаза у мамы Гали.

— Ах вы, тихоходы! Увальни! Сони! Медведи! Копуши! — ругала она их. — Разве так бегают? И вы думали за мной угнаться? Вы знаете, что я в техникуме, где училась, бегала быстрее всех. Наш преподаватель физкультуры говорил, что я прирожденный стайер. Пророчил мне спортивную будущность… А до чего он был хорош! Мы все по нему с ума сходили!

— Слышали мы это! — ревниво сказал папа Дима. — Картинка! Сколько лет не можешь забыть его. Хоть бы мне взглянуть на него, что ли!

— Ага, задело? — сказала, смеясь, мама. — Так тебе и надо! Так тебе и надо!

— Обрадовалась! — сказал папа и отвернулся.

Но он не мог долго сердиться на маму. Через минуту он обнял ее за талию. А Игорь обнял с другой стороны. И они долго-долго ходили по берегу, следя за тем, как белые чайки становятся синими в опускающихся на море сумерках, как плещутся, словно расплавленный металл, тяжелые ленивые волны, как пустеет постепенно берег, как гаснут розовые блики на соснах, как темная ночь стирает со всей окрестности живые, яркие ее краски, погружая и море и землю в тихий, покойный сумрак…

Только тогда, когда они вернулись очень поздно домой и когда папа стал вдруг растирать свои натруженные ноги, сказав с удовольствием маме: «Интересно, господин стайер, сколько километров мы сегодня отмахали с вами?» — Игорь почувствовал, что и его ноги нестерпимо болят и ноют от усталости.

Борясь со сном, он подозвал маму Галю к себе и, когда она опустилась рядом на его постель и он почувствовал родное, милое тепло ее тела, Игорь сказал:

— Мама Галя! Я тебя очень люблю. Очень-очень-очень! Только тебя одну. И никогда никого не любил и любить не буду. Как папа…

Папа Дима и мама обменялись быстрым взглядом. Мама мягко, одним пальцем закрыла ему рот, сказав:

— Спи! Не болтай!

Папа Дима положил руку на колени мамы и долгим взглядом посмотрел в ее ясные глаза, в которых опять мелькали те хорошие золотые искорки.

Глаза Игоря слипались, но он все еще таращил их, сопротивляясь сну. Отец выключил верхний свет, оставив лампочку на столике возле кровати. Тотчас же тени родителей подпрыгнули вверх, уродливо переломившись на стыке стены и потолка. А на стене вдруг появился кто-то в рыцарском шлеме с опущенным забралом и с пучком страусовых перьев на шишаке. Это обрисовалась на желтой стене тень вазы с цветами, что стояла на столике вблизи лампы. Тут в глазах Игоря все поплыло, желтая стена почудилась ему желтым песчаным берегом моря, и на этот берег легла длинная черная тень.

Черная тень легла на берег…

Северный холодный ветер прилетел из Скандинавии и всю ночь метался над побережьем, атакуя зеленую стражу, которая прикрывала берег от его вторжения. Всю ночь глухо шумели сосны и, сталкиваясь вершинами под напором ветра, теряли свои ветви, падавшие на родную землю, вскормившую эти сосны. И вся ярость ветра пропадала, разбиваясь об их стволы и кроны, стонавшие всю ночь напролет…

И когда тень падает на лицо мамы Гали, Игорь жалеет ее.

— Мама! Ты не беспокойся! — говорит он неожиданно.

— О чем ты? — поворачивается мама к нему.

— Да я насчет папы. Он вовсе не с Петровой гуляет…

Мама невольно округляет глаза и задерживает дыхание.

— У него просто тайна! — успокоительно говорит Игорь.

Мама еще шире открывает глаза.

— Какая тайна? — испуганно говорит она.

— Да он просто с деревьями разговаривает! — говорит Игорь.

— С деревьями?

— Да. К сожалению, ничего тебе больше сказать не могу, но ты не беспокойся.

— Ты бредишь! — недовольно говорит мама.

— Просто тайна! — упрямо твердит Игорь. — Обыкновенная тайна. Как у тебя, как у меня, как у всех…

— Болтушка ты, — говорит мама, переводя дыхание. — И вот что я хочу тебе сказать, — ты уж лучше меня не успокаивай, раз сам ничего не знаешь, а то от твоих успокоений у меня просто глаза на лоб лезут.

Но Игорь не сердится на окрик. Она вовсе не злая, а просто так.

…Влага из песка уходила вместе с этим ветром, и город, выстроенный Алей и Лялей, город, в котором Мишенька устроил революцию, покончившую с пашами и беками, осыпался. Обвалились высокие минареты, осыпались углы дворцов, и струйками песка пролились на землю возле крепостных стен угловые башни. Лишь мазанки выглядели по-прежнему.

Папа Дима только ахнул, увидев, каким разрушениям подвергся их город. Он долго качал головой, озирая город то с одной стороны, то с другой, и был искренне опечален зрелищем, открывшимся его взору. С искренним сожалением смотрел и Игорь туда же. Мама Галя, которая устраивалась на длинной скамейке, подставляя свое тело под лучи солнца, тем более приятные, что ветер был прохладный, сказала:

— Вот, друзья мои, что значит строить из песка!

Отец поправил ее:

— Если строго разобраться, моя дорогая, то все в мире строится если и не из песка, то без него не может обойтись никто и ничто, в том числе и железобетон, который простоит тысячелетия. Ты имеешь в виду совсем другое — строить на песке!