Он ка бы был и как бы его не было. Условность того и другого наполняла его и возбуждала странное ощущение, глубокое, радостное и тревожное: в безлунности он прозревал мир таким, каким он был до него и без него. Жутковатое переживание себя в мире до себя наполняло смыслом его жизнь. В светлые ночи он чаще обычного выдыхал скорбно-магическое, ревниво-оскорбленное: ух-х, ух-х... ух-х...

А днем он спал.

(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 12.1988г.)

Филин и Спрусник

Спрусник — глазки восторженными бусинками — нашел в ночи

Филина и кротко спросил:

— Как ты себя, Филин, чувствуешь?

Филин ответил:

— Благолепно.

Тогда Спрусник сказал:

— Я слышал от лисы, Филин, что есть СМИ и есть СПИ. Что это означает, Филин?

— Пойди и спроси у лисы, — важно отмеряя слоги, ответил

Филин.

— Я не хочу спрашивать у лисы, — капризничал Спрусник. —

Она меня обманет.

— И я тебя обману, — сказал Филин.

— Нет, Филин, ты меня не обманешь, ты бескорыстен, — настаивал Спрусник.

— Именно потому, — ответил Филин. — Все объяснения — ложь.

— А для чего же, Филин, ты мне всю жизнь что-нибудь объясняешь? — Спрусник не заметил, что сам начал говорить значительно, как Филин.

— Я объяснял тебе, Спрусник, потому что люблю искусство объяснительности, — проронил Филин, словно выдыхая черный воздух ночи.

— А что такое искусство объяснительности? — тут же вовлекся в новую тему Спрусник.

— Это дар живому от Великой Тьмы. В усладительном потоке вопросов и ответов очищается жизнь, усмиряются мудрость и глупость, любовь и ненависть, истончается ткань мира. Сама готовность объяснять — торжество, равного которому нет.

Набухающая сладость слов. Череда вопросов и ответов. Разве ты,

Спрусник, не чувствуешь празднества? Разве не почувствовал таинства? Ты несешь мне свои вопросы как дары, а я умножаю твою радость, освящая вопросы своим искусством объяснительности. Ты не идешь к лисе не потому, что она обманет. Она не любит искусства объяснительности, вот почему ты не идешь к ней со своими вопросами. Нет ни лжи, ни истины, есть мастерство объяснительности. Лиса хитрит, я же священнодействую. Когда мне настанет пора взлететь в антрацитовые небеса, когда мне, сгустку тьмы, посчастливится, наконец, проститься с подлунным несовершенством, я сотворю тебя новым. И тогда ты, Спрусник, станешь Ответом, мастером искусства объяснительности. И придет к тебе существо, которое подарит тебе свои вопросы, а ты сможешь неустанно обращать их в свежеструйное таинство неизбывной значительности. Ибо живое спасается гармонией. Ты откажешься от смысла слов и пользы фраз, потому что обретешь власть над процессом. И вы вознесетесь над сладостью диалога в бесконечность, ибо безразличие к миру освящает искусство объяснительности. А затем, исполнив положенное, немного утомленный, но умиротворенный, ты растворишься, как растворяются слова в пространстве, и благословишь своего преемника. И его найдет его Спрусник, или Вопрусник. Да не истощатся потоки искусства объяснительности.

— Боже мой, что ты, Филин, говоришь? — воскликнул Спрусник.

Каждой своей клеточкой он почувствовал нечто вечное и незыблемое в бессмысленности мира. Он впервые ощутил определенность, и ему показалось, что каждая молекула его тела устрашилась. Чтобы как-то сбросить с себя наваждение, он сделал то, чего никогда раньше не делал: Спрусник повторил свой вопрос. И Филин ему ответил, как обычно, значительно, оставляя пространство для последующих вопросов. Он сказал Спруснику:

— Есть средства массовой информации — СМИ, а есть средства персональной информации — СПИ.

(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 11.1989г.)

Цапель Йох

От рождения грациозный цапель прослышал о методе йох и мгновенно был пленен им. Безотлагательно он стал практиковать его. Длинноголенастый и долговостроклювый, горновершинной белизны, напоенной отсветами заходящего солнца, цапель мечтал о кроликовой округлости. Нельзя сказать, что цапель страдал от своей изгибисто-извивистой стати, но кроликовая комочковость его чаровала. В комочковой пушистовости воплощалась потаенная природа цапеля.

Целый жаркий и изнурительный сезон цапель Йох, как теперь именовали его местные обитатели — кто со злорадством, кто с добродушием, — цапель Йох неподвижно простоял на одной ноге, изящно поджав другую ногу под себя. Он рассчитывал вскрыть свои внутренние резервы и обрести комочковую пушистость.

Своею внешней неподвижностью он добивался внутренней неподвижности, для чего остановил свой взор на кольцах древнего мухорчатого пня, у которого муравьи, рыцари труда, некогда возвели свой вавилон, а затем по причинам, известным им одним, муравейник забросили и эмигрировали в обетованность.

Пень был так древен, что напоминал пирамиду египетскую. И не только напоминал, — в недрах пня пребывал в потусторонней жизни тутанхамон, пневое "я", оплот самонадсознательности.

Неповторимость пневого духа складывалась из причудливых соотношений, а именно: из прочной бытийности вне времени, отстраненности от самой сущности жизни и, наконец, желания показать всем и себе в том числе, что нахождение в мире - нечто крайне неприглядное, на что можно и нужно смотреть как на разновидность дурной привычки. Вот на чем невольно остановил взор цапель Йох.

Инспирированному пнем цапелю казалось, что он день ото дня мудреет, ему чудилось, что в его сознании самостоятельно зреют ориентации.

(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 12.1988г.)

Черепаха

Кротко свернувшись внутрь панциря, черепаха спала. Ей снился сон: кто-то непохожий ни на что приглашал ее прочитать лекцию о символике ее родовых роговых доспехов. В интонации предложения было нечто настораживающее. И черепаха ответила просто, большим ртом широко улыбаясь:

— Нужно ли, право?

— Очень, — отвечал некто очень уверенно. — Вы — наша история и достояние.

И вдруг вспомнилось. Сквозь сон пробился другой, давний.

Сквозь размываемую трепетную лохматую давность вытвердилась клювность. Тогда в давнишние стуки клюва о панцирь вмешалась неуверенность и желание черепахи понять себя.

— Как ты? — спрашивал тогда клюв, долбая.

— Неуязвимо, — отвечала черепаха.

— Так ты согласна? — спрашивало теперь приснившееся нечто.

— Весьма, знаете ли, прозрачно будущее. Клюв, можно сказать, некоторая клевательность... Хотелось бы подумать о вашем предложении... — черепахе показалось, что ее глаза приоткрылись. — Хотелось бы собраться.

— О, несомненно. Подумайте. Мы желаем только добра и знаний всем. И друг другу. И вам, уважаемая черепаха, — ответил уверенный голос.

Пока черепаха думала, истаяли и предлагательность, и клювность.

Остались лишь сны, облаченные в панцирь.

(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 12.1988г.)

Эхолов

Даже с луны было слышно задумчивое шарканье ног эхолова.

Так было тихо вокруг.

Эхолов в движении разборчив не был. Он то вздымался вместе с гребнями гор, то низвергался в бездонные расщелины. И так непрестанно. Потому что такова была его земля — набегающие друг на друга кряжи скальных волн, а меж ними пропасти. И никаких равнин, нигде.

Эхолов время от времени издавал звук, который, излетая,

ударяясь о скалы, изменялся и возвращался эхом.

Эхолов сортировал умноженные звуки, различая белое эхо и черное. Белое эхо он не замечал, а черное съедал. Впрочем, от времени и ландшафта белое эхо становилось черным.

Больше у эхолова никакой жизни не было.