— У ангелов не бывает аберраций, — серьезно сказал ангел.

— Значит, ты — моя аберрация, — грустно решил воробей и, не прощаясь, вяло полетел прочь.

(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 12.1993г.)

Горный козел

Когда задние копыта уже оттолкнулись, а передние еще не ощутили первое, едва уловимое касание опоры, когда тело вытянулось и расслабилось в парящем движении, горный козел испытывал всепоглощающее блаженство.

Козел тяжко страдал. И преодолевал он свою боль, распластываясь над безднами. Козел ревновал себя к скальным утесам. Их непоколебимая недвижность должна была принадлежать ему, а не горным хребтам. Временами он утешался, уверяя себя, что он и есть часть утеса, только подвижная часть, разновидность отделенной души, внутреннее ставшее внешним.

Уверения были напрасны. Потому что скалы имели-таки настоящую душу. И козел в отчаянии застывал на вершине скалы в последней надежде окаменеть, хотя бы на миг превратиться в скальный утес.

(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 07.1990г.)

Дракончик и петух

Чешуйчатый, прозрачный и очень уязвимый дракончик одинок жил на горе. Он себе выбрал маленькое плато, на котором не умещался даже его собственный хвост, но так высоко, что выше ничего уже не было. Он грустно смотрел вокруг и незаметно толстел. Теперь уже никто не догадался бы, что дракончик легкое и прозрачное существо. А некогда оно взмывало над своим лежбищем, сверкая ликующими брызжущими красками, и фейерверком опаляло восхищенных. Вольная красочная неустрашимая живая гирлянда устремлялась навстречу жизни. Или просто вверх, сколько хватало сил.

Петух, живший у самого подножья драконьей горы, томился в курятнике и брезгливо отрясал с себя повседневность. Он любил себя, презирал мир и ревновал себя к себе.

Дракончик помнил петуха, любил и ждал его. Очень ждал. А у петуха не было сил подняться к дракончику: все силы выклевывались ревностью и брезгливостью.

Дракончик прозрачнился и толстел в одиночестве. Они всегда будут помнить друг друга, но никогда не встретятся. Они обитатели разных грез.

(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 02.1990г.)

Дрозд

Дрозд перелетал с ветки на ветку и не мог найти себе места. Все ветки казались ему чужими. И не было у дрозда места покоя.

— Да успокойся ты, — ревел медведь, оказавшись поблизости.

— Не могу, не могу, — суетился дрозд. — У всех есть пристанище, а у меня нет. Нет Никакого.

— Ну, миленький, — посочувствовала бежавшая мимо лиса. —

Вон там посмотри, какая дивная веточка. Присядь, отдохни.

Измаешься ведь.

— Да, — ответил дрозд, — спасибо тебе, лиса, замечательная веточка.

Дрозд подлетел к ветке, на мгновение замер и отлетел прочь:

— Не моя это веточка.

— Шалый какой-то дрозд, — сказала себе лиса и растворилась в презрении.

Дрозд уже изнемогал от усталости. Он метался с места на место, все больше теряя силы.

Сумерки вдруг выглянули филиновыми глазами из ниоткуда.

При более внимательном рассмотрении взгляд филина высвечивался из вечной нескрываемой и неодолимой отстраненности. Когда измученный неприкаянностью дрозд оказался в поле внимания филина, с ночной птицей произошло нечто небывалое и неизъяснимое: сначала филин воспылал сочувствием к дроздовой бескомпромиссности, затем разом пережил оскорбленность всеобщей неуместностью и, наконец, в необъяснимом сальто души филин повеселел:

— Давай-ка я тебя обвенчаю вон с той веткой, — предложил филин дрозду.

— Зачем? — мрачно спросил самоуничижающийся дрозд.

— У тебя, может быть, обретется мотивация к преданности и постоянству, — объяснил филин.

Дрозд на мгновение замер, но от усталости сорвался с очередной веточки. Крылья едва удерживали его.

— Нет, — сказал дрозд. — Я буду искать только свою веточку. Я хочу, чтобы она была мне предана, как я ей. Во мне есть несказанный идеал моей веточки. И никакой другой. Все они не мои. Моя веточка ждет меня. Может быть, она сохнет без меня.

— Да, — полуответил филин. — Весь мир высох без нашего участия.

Что имел в виду филин? Ответила ли мудрая ирония? Или же отстраненная вежливость? Теперь уже трудно догадаться.

А дрозд метался, пока вовсе не обессилел. Тогда в забытьи он слился со случайной веткой. Она же щедро отдала ему силы и покой. А впоследствии он свил на ней гнездо.

(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 12.1991г.)

Из воспоминаний Россинанта

Клянусь копытами, как четырьмя основаниями, что мы ходили по земле. И наше странствие покрывалось небом.

Клянусь двумя основаниями — небом и землею, — что вокруг были трава и камни. Два ездока на двух животных, на сером осле и ребристой кляче, ходили внутрь неведомого.

Были два светила — солнце и луна. И было третье — незримое. Нас было двое и их было двое. И мы любили друг друга. Но между четырех было пятое. И оно было первое, как трава небесная, — некая Дульцинея Тобосская. Мы жили травой видимой, а он — травой невидимой.

А вокруг были камни.

Камни бессчетные, как звезды — холодные и мерцающие. Это камни преткновения. Это камни спотыкающие, как отвердевшие сердца. Это были разбросанные на пути сердца жизни мертвой, камни противления.

Ибо звезды преграждают путь в небо.

Поверьте мне, старой ребристой кляче по имени Россинант, поверьте мне, что всякое движение — это стремление к одной лишь только любви. И чтобы преодолеть камни, надо хотеть травы. Чтобы попасть к траве, нужно преодолеть камни, а чтобы попасть в небо, надо не замечать звезд.

И еще — чтобы обрести день, надо полюбить ночь, но это другое, это несказанное.

А главное, я вам хочу сказать, иметь терпение и дождаться, когда очнется хозяин. Вы, может быть, думаете, что хозяин в небе, а он на земле. Он побит и распластан. Он непонятен в неподвижности, он непонятен и в движении. Он есть.

И верность непонятному, как иноходь.

Четыре копыта — это одно копыто, которое верность непонятному в преданности.

Дон Кихот, Санчо, осел и я — мы попирали камни ради травы, землю ради неба. И там, в касании солнца и луны, был образ дивный, как цокот по небытию.

(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 12.1988г.)

Козлёнок

- «Жил-был у бабушки серенький козлик. Бабушка козлика очень любила. Вздумалось козлику в лес по...» Помнишь? - спросил козлик, выводя меня из недоумения грёз.

- Помню, - ответил я, - «...в лес погуляти». Сказка.

- У бабушки на огороде капуста росла, умная-преумная. Всё наперёд знала. Пристал я однажды к капусте: расскажи, умная-преумная капуста, что со мной будет, когда я, козлёнок, вырасту. Не долго думая капуста мне проговорила, что перво-наперво меня перестанут называть козлёнком, потому что я вырасту в козла. Затем меня перестанут в огород пускать, потому что козлов не любят. А не любят потому, что от козла молока не бывает. И что козёл - не козёл, а нарицательное. И что больше отрицательное, чем нарицательное. Даже и ругательное. Слушал я капусту, слушал и заплакал. Решил я тогда, что уйду в лес навсегда. Раз так, то и мне никто не нужен! - исповедовался козлёнок.

Во мне же тем временем накипала горечь и слёзы, боль и жалость. Я уткнулся в шею козлёнка и рыдал, рыдал-приговаривал:

- А потом... потом волки. Волки потом... Оставили-л-л-и-и вол... у-у-у-у, волки ро... ай-ай-ай, ой-ой-ой. Рожки да нож... у-у-у-у, рожки да ножки.

- Да нет же! Нет! И не так вовсе, - успокаивал меня козлёнок, но я от слёз не понимал. - Да вот же я! Вот!