Может быть, я слишком много уделяю внимания особе Уракова, но без этого трудно понять весь ход событий, так как в таком закрытом городке, как Оболенск, от людей, подобных Уракову тогда зависело все (изменилось ли что-либо сейчас, я просто не знаю). Ведь каждый из них был "царь, Бог и воинский начальник". Без них не решался ни один вопрос, будь — то бытовой (квартиры, распределение машин, дачных участков и пр.)), научный, режимный и даже партийный. Пока наверху они кому-нибудь не насолили, а это случалось редко, справиться с ними никто не мог, включая местное партийное начальство. Интересно поэтому, как Ураков решал свои вопросы на партийных собраниях. Поскольку допущенных к секретным делам на них было мало (из 500 с лишним присутствующих примерно десятка три) и среди коммунистов преобладали строители и работяги, все говорилось эзоповским языком, особенно, если речь шла об итогах научной работы. Например, о якобы разработанных новых вакцинах или методах лечения опасных болезней, о чём я уже писал. Поэтому директор всегда имел большой численный перевес. То же было на всяких "партийных активах", общих собраниях коллектива. Споры и скандалы, если и возникали, то в основном по бытовым, чаще квартирным вопросам.

Если кто-то подумал, что история с Анисимовым была забыта, то глубоко ошибается. Несмотря на то, что вроде бы правда восторжествовала и работа стала налаживаться, обстановка не разрядилась. Мелочные придирки и интриги продолжались. Теперь уже все события привязывались к новому корпусу (основному), для сдачи которого требовалась масса всяких инструкций. Стремясь ускорить события, Ураков не брезговал никакими средствами, сплошь да рядом заставляя составлять "липовые" документы для Саннадзора. В Организации п/я А-1063 об этом знали, но смотрели "сквозь пальцы", так как окончание строительства первой очереди ВНИИ МП сильно затянулось, а наверху требовали рапорт о его завершении. Возражать или спорить было бесполезно, хотя спешка в таком важном деле грозила неприятностями. И они не заставили себя долго ждать: появились случаи внутри лабораторных заражений, к счастью не имевшие серьезных последствий, и не связанные с моими "подразделениями".

Так в трудах и заботах с событий, связанных с Анисимовым, прошло больше года. И тут неожиданно снова грянул гром. Непосредственным поводом для этого послужили очередные выборы в АМН. Моими постоянными конкурентами на выборах были Огарков и Воробьев, хотя членами корреспондентами они оба стали совсем недавно (последний лишь за два года до этого). К тому же у обоих почти не было открытых работ. Ставка делалась на огромные связи, укреплению которых помогало их высокое номенклатурное положение. Замечу, что в это время "специальных" мест по линии Проблемы при выборах членов АМН и не давали (или я не знал об этом).

Вернувшись как-то во вторник из Москвы, я узнал, что накануне состоялось заседание НТС, на котором по предложению директора на вакансии действительных членов АМН единогласно были выдвинуты Огарков и Воробьев (обо мне и речь не поднималась). Однако выдвижение нужно было и мне. Поэтому вопрос был включен в повестку дня очередного НТС, в чем отказать мне не могли, но Ураков воспользовался этим, чтобы свести со мной счеты и избавить своих собратьев по "оружию" от конкурента. Зачитав "коллегам" мое заявление, он высказал сомнения в моих научных заслугах, напомнил о "деле со штаммами" и без обсуждения поставил вопрос на голосование. Вопреки здравому смыслу и несмотря на явную подтасовку фактов, решение "коллегии в этом случае оказалось единодушным: выдвижения я не заслужил. Была состряпана и соответствующая характеристика, подписанная "треугольником" — директором, секретарем партийного бюро и председателем месткома (тогда без этого дела в Академии не рассматривались). В ней, наряду утверждением, что "за четыре с половиной года работы во ВНИИ ПМ т. Домарадский не проявил необходимых для руководителя такого ранга организационных способностей", указывалось также, что "в деятельности т. Домарадского имели случаи преувеличения и искажения результатов научных исследований.

Абсурдность действий Уракова была настолько очевидна, что Начальник Организации п/я А-1063, кстати недолюбливавший моих конкурентов, выдал мне новую характеристику, последовавшую в АМН вслед за первой.

Вскоре состоялись выборы, на которых никто из нас троих в академики не прошёл и место пропало!

Все это переполнило чашу терпения и я решил пойти "ва-банк".

Тогда по линии Политбюро нас курировал Зайков, к которому я обратился с пространным заявлением. В этом заявлении я попытался дать объективную картину положения во ВНИИ ПМ и обращал внимание на неудовлетворительный ход работ по выполнению соответствующих заданий, что во многом зависело, как я считал, от неблаговидной роли директора института. Подавая заявление, я в общем знал на что иду, поскольку обращение такого рода в столь высокие инстанции всегда затрагивало большой круг людей, включавший и непосредственное начальство лица, на которого была направлена жалоба. Тем самым, косвенно жалоба затрагивали и начальников. В то же время я прекрасно знал ход подобных бумаг; обычно они возвращались в соответствующие ведомства с требованием "тщательно разобраться в существе, принять меры и доложить". Однако где-то внутри теплилась надежда, что может быть дело примет другой оборот. Эта надежда зиждилась на наивной вере в силу моих научных, административных и общественных заслуг, которых действительно было не мало, а также того, что я стоял у истоков Проблемы и назначался на ряд должностей именно Политбюро. Так или иначе, но в начале я чуть было не поверил в чудо. Со мной пожелал встретиться помощник Зайкова. Как это тогда практиковалось, прием был назначен на поздний вечер. Помощник Зайкова довольно внимательно выслушал меня, но по отдельным репликам я понял, что он успел уже навести кое-какие справки. Поэтому разговор закончился ничем. "Зачем нам беспокоить по этому вопросу Льва Николаевича? (т. е. Зайкова, И. Д.) Если Вы не настаиваете, пусть в этом деле сначала разберется Ваш министр" — сказал он.

В конце 1984 года Рычкова сняли, и он исчез с горизонта. Вместо него назначили В. А. Быкова, который был сначала директором завода БВК в Киришах (с этим заводом было связано нашумевшее несколько лет назад дело с аллергизацией жителей города), а затем секретарем ГК КПСС. Работая в Киришах, Быков каким-то образом умудрился защитить кандидатскую диссертацию. Потом его взяли в ЦК. Став начальником Главмикробиопрома, в 1985 году Быков добился превращения его в Министерство микробиологической и медицинской промышленности, а Калинин занял место одного из заместителей Министра.

К Быкову меня вызвали буквально через день-другой после беседы с помощником Зайкова и разговор начался с упреков по поводу обращения в ЦК. Пришлось все рассказывать заново. Но выяснилось, что и Быков был подготовлен к встрече со мной. По его мнению, большая доля вины за происходившее во ВНИИ ПМ лежала на мне; оказывается, я слишком много времени уделял московской лаборатории и мало помогал директору! Поскольку с этим согласиться я никак не мог, Быков решил, что без комиссии не обойтись. и в качестве её председателя предложил Бургасова, который к тому времени уже потерял пост заместителя министра МЗ СССР и стал консультантом Организации п/я А-1063, т. е. лицом целиком зависимым от Быкова и Калинина.

Комиссия, составленная преимущественно из сотрудников Организации п/я А-1063, появилась во ВНИИ ПМ неожиданно, когда рабочий день уже закончился. Вместо Бургасова, председательствовал некий Барков, ранее бывший одной из пешек в ВПК. В противовес сторонникам Уракова (а о приезде Комиссии он не мог не знать заранее) из числа преданных мне людей в тот вечер осталось лишь несколько человек. [Из их числа я помню Г. Н. Митрофанову, Б. Н. Сокова, О. В. Дорожко, А. Никитина, И. Шемякина]. В общем все было обставлено так, что сразу стало ясно: на Комиссию рассчитывать бесполезно. Сначала приступили к опросам сторонников директора, а затем уже, поздно вечером, моих. Поэтому для разговоров с каждым их них пришлось по несколько минут. Меня вызывали последним. По реакции членов Комиссии трудно было что-либо понять, но все прояснилось через день или два. Приехал кто-то из Комиссии, не помню точно кто, и Ураков срочно собрал заседание НТС, на котором вкратце была изложена сущность моего письма в ЦК. После этого членам НТС раздали заранее отпечатанные вопросы. Из них я помню такие: "Известны ли Вам случаи преувеличения полученных результатов со стороны Домарадского?" и "Как Вы оцениваете роль Домарадского в организации научных исследований во ВНИИИ ПМ?". Для придания большей "объективности" устроили тайное голосование", в результате которого почти на все вопросы были получены нужные ответы (в мою пользу из 26 человек высказалось 7).