Как я говорил, вначале Организация п/я А-1063 и мой отдел находились на ул. Лестева в помещении Главмикробиопрома, но уже осенью 1973 года мы получили здание, до того принадлежавшее Академии химзащиты, на ул. Самокатная, 4а (рядом с известным ликеро-водочным заводом). Здание обнесено глухим забором и окружено парком, а единственный приличный подъезд идёт со стороны Яузы, но его трудно заметить.
Уже вскоре после появления на свет новой организации начались трения с военными, которые относились к нам очень ревностно. С одной стороны, мы должны были готовить для них "базу", но с другой — Организация п/я А-1968 считалась нашим заказчиком и строго требовала выполнения всех "ТЗ", даже если в процессе предварительных проработок они оказывались невыполнимыми (иногда у меня создавалось впечатление, что такие задания давались умышленно). Каждый год издавалось специальное постановление, в котором формулировались основные фундаментальные и прикладные задачи. Их проекты готовил мой Отдел, а согласование их превращалось в муку, поскольку каждое ведомство тянуло "одеяло на себя". Нужны были огромное терпение и дипломатия, которыми я не обладал. Поэтому часто вместо себя я посылал своих заместителей, что не могло не вызывать недовольства начальства. Однако это касалось не только проектов больших документов, но и проектов каждого решения Совета; их надо было согласовывать со всеми членами Совета до заседания и после него. Кроме того, их "неофициально" надо было согласовывать с ВПК и ЦК КПСС, где каждый измывался над нами, как хотел, не гнушаясь мата. Не помогала и Организация п/я А-1063, сотрудники которой не допускались до дел Совета. С их стороны все время слышались насмешки: "Поживем — увидим, чему вы нас научите" или "Посмотрим, что у вас получится!".
Особенно большие трудности возникали у нас при дележе валютных средств — 10 млн. долларов в год. Львиная доля средств отходила Организации п/я А-1063 (40–45 %), чуть меньше АН СССР (тут академики были очень активными, чего нельзя сказать о их научных результатах; в последующем, в значительной мере на эти деньги, Овчинников построил новое здание Института биоорганической химии, роскошное, как дворец, а Скрябин оснастил свой институт в Пущино). Остальные средства распределялись между МО, МЗ СССР и Минсельхозом, которым доставалось по 1–1,5 млн. Тем не менее, один институт, Институт им Д. И. Ивановского, закупил столько оборудования, что оно долго валялось под открытым небом и вызывало скандал. В общем все ведомства старались урвать для себя как можно больше, нисколько не опасаясь того, что за эти деньги надо было отчитываться каждый год.
Часть денег пошла на привлечение к Проблеме, хотя и по легенде, противочумных институтов в Саратове, Волгограде и Ростове. Если бы я мог это предвидеть, то вряд ли бы согласился на перевод в Москву, поскольку в Ростове появились такие возможности для работы, о которых даже здесь я мог только мечтать!
При оценке сказанного надо иметь в виду однако, что существовавший строй вынуждал талантливых и честолюбивых людей искать выход своим силам. Для этого нередко приходилось идти на сделку со своей совестью и добиваться постов: которые могли бы помочь им раскрыть свои таланты или помочь людям достичь каких-то результатов в науке. При этом иногда разбираться в средствах не приходилось (помните один из постулатов иезуитов — цель оправдывает средства). И действительно, таким путем многие добивались желаемого. [По-видимому, к категории таких людей и относились Овчинников, Скрябин и Жданов.]
Заседания Совета проходили в специальном "белом", звуконепро-ницаемом зале, на которые военные должны были приходить в штатском.
Что было хорошо, так это то, что каждый член Совета получал в течение ряда лет ежегодно по 500 долларов на выписку литературы. Журналы и книги в то время стоили намного дешевле, чем сейчас, и я мог выписывать тогда очень много.
В 1975 году произошла реорганизация Совета (вышло новое постановление). Жданова из Совета убрали (говорили, что причиной или поводом "отлучения" Жданова от Проблемы послужило бегство за границу первого мужа его жены, А. Букринской). На самом же деле была какая-то другая причина, но во всяком случае никак не "бездействие" Жданова, в чем его упрекнуть было трудно. Председателем стал сам В. Д. Беляев, а меня понизили до должности Учёного секретаря-начальника отдела Совета, сохранив впрочем прежний оклад, персональную машину и "кремлёвку" (телефон). Взамен выбывших, членами Совета стали Смирнов и Огарков.
Labor est etiam ipse voluptas (Манилий) Труд уже сам по себе — наслаждение
Моя лаборатория и программа "Плазмида" [Плазмиды — внехромосомные генетические элементы, играющие большую роль в физиологии бактерий и широко используемые в генноинженерных работах.]
Сразу же после перевода в Москву В. Д. Беляев дал мне небольшую комнату в здании Главмикробиопрома. Никто из сотрудников этого учреждения, кроме, пожалуй, ближайших помощников его начальника, да спецотдела, не знал кто я и чем занимаюсь. А дел у меня тогда вообще не было никаких. По словам В. Д. Беляева, они должны были начаться после выхода в свет нового Постановления партии и правительства. Поэтому "дела" я придумывал сам, так как сидеть в четырех стенах "от звонка до звонка", после многих лет активной деятельности, было выше моих сил. Первое, что я сделал, это написал письмо, естественно, через спецотдел, Министру обороны маршалу Гречко, которое начиналось словами: "Глубокоуважаемый Андрей Антонович!". Далее, сославшись на документы, которые мне были доступны, я "убедительно" просил его выслать годовой отчет о работе по соответствующему направлению. Узнав об этом, В. Д. Беляев долго смеялся, поскольку к столь высокой персоне в такой форме, а тем более с просьбами представить отчеты, никто никогда не обращался. Но ко всеобщему удивлению отчет был получен! Правда, суть дела из него понять было трудно или даже невозможно, но факт остается фактом.
Затем я принялся за АН СССР и направил письмо её Президенту Келдышу с предложением рассмотреть вопрос об организации в системе Академии института, который бы занимался изучением фундаментальных проблем иммунологии. Напомню попутно, что к тому времени Ф. Бернетом уже была разработана клонально-селекционная теория, а мы в основном занимались различными усовершенствованиями серологических реакций и, в лучшем случае, если были возможности, иммунохимией. В общем в этой области биологии мы отставали от Запада почти так же, как и в области молекулярной биологии и генетики. На этот раз ответ был подписан уже человеком на два ранга ниже по должности, нежели Президент, а именно академиком-секретарем одного из отделений АН СССР Баевым. Ответ гласил (цитирую по памяти), что "рассмотрев этот вопрос, АН СССР считает иммунологию сугубо медицинской проблемой и рекомендует мне обратиться в АМН". Институт иммунологии (клинической) все же был создан, но в системе Союзмиздрава и примерно только через пять-шесть лет. Затем возник еще один институт, о котором речь ниже. Заслуга их создания принадлежит безусловно Петрову, который занял место Овчинникова в качестве вице-президента РАН. Как я понимаю, теперь РАН иммунологию чужеродным образованием для себя уже не считает!
Чтобы наверстать упущенное, а в Ростове и других периферийных городах с литературой было плохо, все свободное время я проводил в библиотеках и даже начал писать книгу по генетике холерных вибрионов. В библиотеках просиживал и мой заместитель проф. Ключарев, которому также больше делать было нечего.
Еще до переезда в Москву я просил В. Д. Беляева о возможности продолжать научную работу. Мою просьбу он удовлетворил и осенью 1973 года во ВНИИсинтезбелке я организовал себе первую в стране Лабораторию внехромосомной наследственности микробов. Институт находится буквально в 10 минутах езды на машине от Организации п/я А-1063, и я пользовался любой возможностью, чтобы улизнуть в лабораторию.
