Эта глава вроде бы разрывает повествование, однако в значительной мере её содержание связано с Ростовом, так как в момент моего перевода туда институт стал головным по пятой проблеме среди противочумных учреждений. Кроме того, она является прелюдией последующих событий. Впервые с "пятой проблемой" — кодовое название противобактериологической защиты — я столкнулся в начале 50-х годов, во время работы еще в Институте "Микроб": передо мною была поставлена задача разработать быстрый (экспрессный) метод выявления чумного микроба. Задача казалась очень почетной; (еще бы, ведь она касалась обороны!) и я с удовольствием взялся за её решение. Но что только я тогда не перепробовал! Пытался даже использовать изотопы, которые только-только стали доступными. Меня послали на изотопные курсы в ЦИИУВ, где я пробыл почти четыре месяца (благодаря этому я успел апробировать мою докторскую диссертацию у А. Е. Браунштейна, о чем уже говорил выше). Однако положительных результатов получить мне так и не удалось. Наконец в голову пришла мысль попытаться использовать нарастание титра фага [Фаги или правильнее бактериофаги — вирусы бактерий.]. Идея оказалась плодотворной, но возникла новая проблема: учитывать нарастание его титра в жидкой среде было очень трудно. Случайно проф. Б. К. Фенюк в Сочи познакомился с Д. М. Гольдфарбом и рассказал ему о моих исследованиях. Гольдфарб тоже занимался фагами и через Б. К. Фенюка пригласил меня в лабораторию В. Д.Тимакова, где он тогда работал. Я с удовольствием вспоминаю пребывание в Фуркасовском переулке! Там я познакомился со многими интересными людьми и освоил методику титрации фага по методу Грация (2-х слойным методом).
Когда я вернулся в Саратов, метод был готов! Помню ту радость, которую испытали я и мои сотрудники, когда уже через 2–3 часа мы впервые увидели на чашках негативные колонии чумного фага.
На основе этой методики была составлена специальная инструкция, но с грифом "секретно". Однако по молодости лет грифам я не придавал значения и, став директором Иркутского противочумного института, издал инструкцию в виде отдельной брошюры. Тогда это сошло мне с рук и не вызвало никаких осложнений по службе, но зато методика попала потом во все руководства по противобактериологической защите. Однако, к сожалению, из-за этой методики отношения с Гольдфарбом у меня испортились, поскольку он считал, что приоритет должен принадлежать ему. Сейчас у меня есть справка, подтверждающая то, что я опубликовал (доложил) эту методику раньше, но отношения между нами так и не наладились. Впрочем, возможно, что в какой-то мере Гольдфарб был и прав, поскольку без стажировки у него у меня могло бы ничего не получиться.
Вообще же Гольдфарб отличался вздорным характером и очень большим, я бы сказал гипертрофированным, самомнением. Испортив отношения с Тимаковым, относившимся к нему очень хорошо, и пару раз провалившись на выборах в АМН СССР, Гольдфарб перешёл в ряды "инакомыслящих", а его сын эмигрировал в США. Гольдфарб несколько раз ездил к нему, но там не остался. Возможно, несмотря на свои стычки с Советской властью, он помнил о войне, в которой потерял ногу и не утратил остатки патриотизма.
С Гольдфарбом связано еще одно событие, к которому я, слава Богу, имел лишь косвенное отношение. Весной 1984 года, при досмотре вещей в Шереметьевском аэропорту у него изъяли пачку сигарет, показавшуюся таможенникам подозрительной. Почему именно, я не знаю. Может быть причина была как-то связана с работой Гольдфарба в Институте генетики АН СССР. В конечном итоге, сигареты переслали во ВНИИ ПМ (см. ниже) с просьбой провести бактериологический анализ. Как заместитель директора института в поручил эту работу моим сотрудникам и из сигарет они выделили измененные культуры кишечной палочки — обычный объект генетических исследований.
По-видимому, культуры представляли определенный научный интерес и просто так, без особого разрешения, их вывезти было нельзя. Поэтому-то Гольдфарб и придумал столь оригинальный способ контрабанды. Однако, как мне рассказали позднее, Гольдфарб категорически отказался от "авторства", и заявили, что, ничего не зная о культурах, не мог не выполнить просьбу "одной знакомой" передать сигареты в США. Так или иначе, но эта история получила широкую огласку и о ней говорил "Голос Америки" (11 или 12 мая 1984 года) в обычной для периода "холодной войны" манере.
Из числа работ по "пятой проблеме", которые были сделаны в ростовский период с моим участием, лучшей я считаю получение штамма EV, устойчивого к наиболее употребляемым антибиотикам, и создание на его основе сухой вакцины, которая в последующем получила "права гражданства". Преимущества новой вакцины перед существующей заключается в том, что её можно применять одновременно с экстренной профилактикой с помощью антибиотиков (обычная же вакцина при этом погибает). Сведениями о наличии подобной вакцины за рубежом я не располагаю. Надо сказать, что создание полирезистентного штамма EV стало возможно благодаря тому, что в то время мы всерьез занялись генетикой чумного микроба. Некоторые итоги этих исследований, равно как и биохимических, явились основой для написания книги "Биохимия и генетика чумного микроба", изданной в Москве в 1974 году (книга написана в соавторстве с моими сотрудниками Е. П. Голубинским, С. А. Лебедевой и Ю. Г. Сучковым).
Еще к одному достижению по линии "пятой проблемы" я отношу создание СПЭБ'ов — специализированных противоэпидемических бригад, которые, как мне кажется, сыграли (и продолжают играть) большую роль в борьбе с особо опасными инфекциями. Идейным вдохновителем и непосредственным участником организации СПЭБ'ов стал мой друг проф. Г. М. Мединский. Собственно СПЭБы по первоначальному замыслу Союзминздрава (1964 год) были созданы как подвижные, невоенизированные формирования гражданской обороны, предназначенные в основном для военного времени, что ограничивало круг их обязанностей специфической индикацией бактериологического (биологического) оружия. Однако, как писали Г. М. Мединский и Ю. М. Ломов (1992), "вскоре сама жизнь внесла существенные коррективы как в предназначение и задачи СПЭБов, так и в их штатно-организационную структуру и оснащение". [Холера. Материалы Российской научной конференции. Ростов-на-Дону. 18–19 ноября 1992.]
Как я понимаю, все сказанное, наряду с моими "подвигами" в борьбе с холерой, сначала, в 1965 году в Нукусе, а в 1970–1971 годах в Махачкале, Донецке и других городах, послужило одной из причин перевода в Москву на работу в Главмикробиопром (за участие в противоэпидемических мероприятиях я был награжден орденом "Знак почета" и орденом Ленина, а также получил почетное звание "Заслуженный деятель науки и техники Кара-Калпакской АССР").
Зимой 1972 года, когда я отдыхал в санатории под Москвой, за мной неожиданно прислали машину и привезли в МЗ СССР к Бурназяну, который мне объявил о решении инстанций перевести меня в Москву. Поговорив с кем-то по телефону, он повез меня в Кремль и представил заведующему одним из отделов ВПК Д.П.Данатову. От него я и узнал впервые о создании новой Организации при Главмикробиопроме при Совмине СССР. Объясняя причину указанного решения, он сказал, что им нужен, в частности, человек с моим опытом работы, гарантией чего является рекомендация Бурназяна. При разговоре присутствовал начальник Главмикробиопрома В. Д.Беляев.
Затем, когда уже мы с Беляевым выходили через Спасские ворота на Красную площадь, он поинтересовался, умею ли я писать. Я не смог скрыть удивления и стал перечислять все мои работы и книги. В ответ Беляев усмехнулся, но промолчал. Смысл этого мне стал ясен позднее, когда мне пришлось приносить на подпись Беляеву соответствующие бумаги. Как правило, ни одна из них ни по стилю, ни по содержанию его не устраивала.
Оказалось, что писать я действительно не умею, а смысл того, что ему нужно, Беляев не всегда мог четко изложить. Помню, что с одним и тем же проектом письма в МО СССР я ходил к Беляеву много раз, но угодить ему я так и не смог; Беляев умер, а письмо осталось неотправленным. Потом я понял, что причина этого крылась в конъюнктурных соображениях, о которых мне было не положено знать.
