– Вот тебе и весточка, – покачал головой Соймонов. – Согласен я с Петром Аркадьевичем, да отчего ж так поздно? – он взглянул на вестового Данненберга. – Отчего?!

– Не могу знать! – выпалил вестовой. – Лошадей не жалели, – бойко говорил тот. – Получили пакет, ваше превосходительство, и тотчас к вам! Прямиком из ставки!

– Опоздал ты, голубчик из ставки, – разочарованно покачал головой Федор Иванович и обратился к Вильбоа. – Вот послушай, любезный Андрей Арсеньевич. «Генерал-лейтенанту Соймонову. Имею все основания пожелать изменить диспозицию главнокомандующего пресветлого князя Меншикова и приказываю не переходить Килен-балку, а идти по правой стороне на противника. Полагаю также полезным иметь за правым флангом вашим главные резервы вверенных вам войск, ибо левый фланг их будет совершенно обеспечен оврагом Килен-балки и содействием войск генерал-лейтенанта Павлова, которые переправятся через Черную речку. Предписываю начинать военные действия часом ранее назначенного времени, а именно в 5 часов, чтобы менее подвергаться огню английских осадных батарей в начале движения. Генерал от инфантерии Данненберг».

– Да-а, – выдохнул Вильбоа. – Воистину – дела!

И впрямь «голубчик из ставки» опоздал. Было поздно: большая часть отряда Соймонова уже перешла Килен-балку. На возвращение и следование новым инструкциям времени никак не оставалось!

– А жаль, Андрей Арсеньевич, ох как жаль! – Соймонов вновь разочарованно покачал головой. – А то ведь будем еще толкаться с Павловым между Черной речкой и Килен-балкой, тереться друг о друга боками, пока англичане лупить по нам картечью станут. Да что толку теперь мучиться! Будем следовать первоначальному плану – Петру Андреевичу Данненбергу стоило быть расторопнее! Отправляйтесь, капитан, в ставку, – обернулся он к вестовому, – и скажите: поздно. Теперь, если поползем обратно через овраг, с рассветом будем перед англичанами как на ладони. Встретим осеннее солнышко как раз под огнем батарей генерала Бентинка – он ближе всех к выбранному Данненбергом коридору. С Павловым некому будет объединяться – на подступах к Сапун-горе все и поляжем. Езжайте, капитан, поторопитесь!

Вестовой козырнул, махнул рукой казакам, и вскоре их отряд поглотила сырая крымская ночь. Все еще стояло тепло, хоть давно вступила в свои права осень, и утро обещало быть туманным…

…Спустя два часа, в начале шестого, восемнадцатитысячный отряд генерала Федора Соймонова был на расстоянии мили от позиций англичан. Русские двигались осторожно через вязкий приморский туман. Солдаты второй роты Томского полка, как и другие, шли, затаив дыхание. Глядели под ноги, чтобы лишний раз веточка не хрустнула! Эта спасительная пелена и таявшая ночь были их главными защитниками, их надеждой. Лошадям артиллерии перевязали морды и те недовольно раздували ноздри, но терпели. Ржание тотчас выдаст, продаст врагу с потрохами! Но шли тяжело, вязко. Размокла глина от проливного ночного дождя. Хлюпанье и шлепанье только и разносилось. И шепоток – тесный, сжатый, гулкий. От шеренги к шеренге, от полка к полку. Но большинство молчало. Впереди – великий труд.

– Что, шутник, отпала охота шутить? – тихонько спросил Гаврила Мошкин у Ивана Журавлева. – Скукожился, а?

– Отчего ж отпала-то? – ответил тот вопросом на вопрос. – Отчего ж скукожился? – Говорил он шепотком. – Нельзя, господин рядовой, шутить в этот ранний час! Никак нельзя! Боюсь, вытащат из строя, назад, в Севастополь, на гауптвахту отправят. Придется баланду лопать да тараканов не стенке считать. Вот радость! – Он подмигнул ближним солдатам, физиономии которых уже вовсю расплывались. – А я с вами хочу! И на кого я тебя оставлю, а, Мошкин? Я ж без тебя затоскую!

Скрипели колеса повозок и пушек, чавкали в грязи солдатские сапоги и конские копыта. Но шепоток то и дело переползал от одного ряда к другому, возвращался вновь. Кто-то хохотнет, другой – тоненько себе одному затянет песню. Офицеры сдерживали коней – те точно чувствовали близкую беду! Федор Соймонов зорко оглядывал все вокруг, ничего не упускал. За серой завесой русским уже грозили по фронту пока еще невидимые, но уже близкие пушки Лэси Ивэнса; артиллерия дивизии Бентинка по правому флангу – слава богу! – оставалась все дальше. Но рассвет, застигни он нападавших на середине пути, все равно оказался бы губительным! Кряхтя, солдаты из артиллерийских нарядов выправляли пушки, торопились не отстать от стрелков. Нападение должно было стать внезапным, ошеломляющим, громоподобным.

– Что с вами, Федор Иванович? – удерживая коня вровень с конем командира, заботливо спросил у генерала начальник штаба Вильбоа. Он постарался улыбнуться как можно веселее. – Мрачный вы нынче…

– Как тут не быть мрачным, Андрей Арсеньевич, – покачал головой Соймонов. – Диспозицию Данненберга мы отвергли – так теперь все от нас зависит! А где Павлов? Прокофию Яковлевичу уже следовало подойти от Инкермана. Да и сам генерал Данненберг, наш знаменитый полководец, где? А ведь ему должно было взять командование в свои руки: распорядиться нашими жизнями, стало быть. А так что же получается? – за саркастическим тоном Соймонова скрывалось истинное негодование и непонимание одновременно. – У пресветлого князя Меншикова своя диспозиция, у Данненберга – своя. И у меня, коли пошла такая пляска, должен быть свой план сражения, – нет, скажете? Может, теперь и каждому полку свою диспозицию придумать? Так как тут не быть мрачным, я вас спрашиваю? А рассвет поджимает, Андрей Арсеньевич, еще полчаса – и как на ладони окажемся перед Лэси Ивэнсом! Берите нас, кушайте с потрохами, ваши мы!

– Стало быть, атаковать самим? – нахмурился начальник штаба.

– Именно так, голубчик, именно так. – Соймонов оглядел двигавшуюся в тумане армию: тысячи солдат, которым уже скоро предстояло чудовищное испытание на подступах к Сапун-горе, а с ними уморенных лошадей артиллерии и ползущие за ними пушки. – Мы стоять и ждать никак не можем. Никак! – Генерал неожиданно грозно кивнул он. – Атаковать, и немедленно! Никого ждать не будем!

Еще через четверть мили, когда заметно посветлело, а туман стал еще более зыбким, вокруг Соймонова уже сидели на похрапывающих лошадях генералы и полковники – командиры его подразделений.

– В первой линии, по центру, четыре батальона в ротных колоннах, – тихо, но грозно скомандовал генерал-лейтенант. – По центру – двадцать два орудия из десятой и шестнадцатой бригады. Бить по артиллерии противника прицельно – не дать англичанам пристреляться! И снаряды беречь. Во второй линии по центру четыре батальона в колоннах. Идти, не кучась: так больше дойдет до редутов. Ничего не перепутайте, господа: времени на передислокацию не будет. – Весь этот путь до редутов Лэси Ивэнса генерал Соймонов только и думал, каким боевым порядком ему подойти к противнику. Павлова не было! Предыдущие диспозиции Меншикова и Данненберга летели к черту. В этом тумане, который вот-вот рассеется, оставалось рассчитывать только на свой полководческий опыт. – Соймонов серьезно оглядел своих командиров и продолжал. – Стрелковой цепи из двух рот шестого стрелкового батальона прикрывать нападающих. Томский полк вывести на правый фланг, идти редкими колоннами, так меньше поляжет, Колыванский – на левый, в том же порядке. Екатеринбургский, как и был, оставить в резерве. Кто еще знает, когда подойдет Павлов? Готовьтесь к атаке, господа. Да поможет нам Бог!

Едва стало светать, на одном из отрогов Сапун-горы появился статный английский офицер в окружении немногочисленной свиты. Английские сторожевые видели его тут каждое утро. Солдаты в черных шапках тотчас же вытягивались по струнке, прижимая к себе ладные ружья и стряхивая сон, мигом – хочешь не хочешь! – обретая бодрый вид. Этим впередсмотрящим был бригадный генерал Кадрингтон. Молчком он доезжал до края своих позиций и зорко оглядывал местность: Севастополь – слева, Килен-балку – прямо перед собой, и часть Сапун-горы – справа, где стояло соединение его старшего товарища по оружию – вторая дивизия Лэси Ивэнса. Кадрингтон знал, что сам дивизионный генерал лежит сейчас в лазарете, а его замещает бригадный генерал Пеннифазер. Утро 5 ноября было чрезвычайно тихим, туманным. Все тонуло в сизоватой зыбкой мгле, поднимавшейся от земли. Казалось, даже слова вязли на языке. Только серые отроги Сапун-горы четко выходили из тяжелого тумана, да еще далекие строения Севастополя читались на фоне едва светлеющего неба.