Рыбеха официально пока не пред-оп, но я знала, что никто лучше Голубы не поведает дурехе, с чем та столкнется, если на это дело решится. Голуба отлично представляет себе, что именно двоеходики хотят услышать, и говорит то, что им надо знать, так, чтобы они дослушали до конца. Я думала, это психология, но Голуба говорит, что скорее уж лингвистика.

Как сказала бы Шире-Глюк: меня не спрашивайте, я тут всего лишь шныряю во мраке.

Назавтра я заявляюсь под руки с Голубой, и Спископроверяльщица глазеет на нас так, будто в жизни ничего похожего не видела. Записывает наши имена, но как-то не радуется, что меня огорчает. Проверка Списка – работа, проявления эмоций не требующая.

– Вы адвокат? – вопрошает она Голубу. Глаза у них на одном уровне; щупальца Голубы убраны, чтобы никто не возбух.

– Если надо, просканьте меня еще раз, – отвечает Голуба добросердечно. – Я подожду. Мама всегда говорила: семь раз отмерь, один раз отрежь.

Секунду-другую Спископроверяльщица не понимает, что ей вообще делать, потом сканит нас обеих наново.

– Да, вот ваши имена. Просто… ну, она сказала «адвокат», и я думала… мне казалось, что вы… э-э-э…

Она мекает и бекает так долго, что ее всю перекашивает, и тут Голуба, смилостивившись, говорит:

– Двуногая.

Голуба по-прежнему добросердечна, но щупальца ее змеятся в открытую.

– Вы не местная, не так ли? – спрашивает она приторно-сладко, и я чуть не лопаюсь от смеха.

– Нет, – отвечает Спископроверяльщица тонким голоском, – я дальше Марса в жизни не летала.

– Если двуногий на другом конце портала настолько же провинциален, лучше предупредите его сразу.

Мы идем через портал, и Голуба добавляет:

– Поздно!

Нас ждет все тот же парень с палками, но, когда Голуба его видит, она издает свой безумный судорожный клич и врезается парню в лицо, да так, что щупальца пляшут на его коже.

– Сукин ты сын! – говорит она, абсолютно счастливая.

И палколюб ей отвечает:

– Привет, мамочка.

– Оу. Ке-ей, – говорю я, обращаясь к кому-нибудь во Вселенной, кто может меня услыхать. – Я вот думаю про церебральную клизму. Самое время – нет?

– Расслабься, – говорит Голуба. – «Привет, мамочка» – это ответ на обращение «сукин сын».

– Или «привет, папочка», – говорит палколюб, – в зависимости от.

– Да вы все для меня на одно лицо, – отвечает Голуба. – Вселенная похожа на чемодан, Аркеечка. Нас с Флорианом когда-то вместе брали в заложники – давно, я была еще двоеходицей.

– По чесноку?

Я удивлена до чертиков. Голуба никогда не говорит о своей двуногой жизни – собственно, как и все мы. И я не знаю случаев, чтобы суши чисто случайно встречали кого-то, с кем были знакомы до перехода.

– Я был ребенком, – говорит палколюб. – Десять грязючных дней. Голуба держала меня за руку. Я рад, что мы познакомились, когда у нее еще была рука.

– Противным он был ребенком, – говорит Голуба, пока мы идем в Рыбехину палату. – Я держала его за руку, чтобы он не испугал похитителей – те могли нас шлепнуть.

Палколюб фыркает.

– Тогда почему ты писала мне письма, когда все кончилось?

– Думала, если я помогу тебе стать менее противным, ты не вдохновишь никого на новые похищения. Вдруг спасу чью-то жизнь.

В жизни не слыхала о дружбе суши с двуногим после перехода. Пытаюсь осмыслить происходящее, пока мы движемся по второму порталу.

Завидев нас, Рыбеха на долю секунды приходит в ужас, потом улыбается. Улыбкой человека, которому страшно. И тут уже становится страшно мне. Я сказала ей, что приведу суши-законника. Дуреха ни разу при мне не колдобилась, даже с желейками, а это о чем-то да говорит. Даже зная, что все до одного желейки – ИскИны, ты какое-то время привыкаешь к ним, будь ты любой формы, двоеходик или суши.

– Слишком червячно, да? – спрашивает Голуба, сворачивая щупальца и усаживаясь на кровать на почтительном расстоянии от Рыбехи.

– Извините, – говорит та, корча гримасу от боли. – Я не хочу выглядеть грубой или нетерпимой…

– Забудьте, – велит Голуба. – Ящеркины мозги срама не имут.

«Червячины Голубы задевают Рыбеху сильнее, чем мои присоски? – изумляюсь я. – Ящеркины мозги еще и логики не имут».

– Аркеечка говорт, вы хотите податься в суши, – продолжает Голуба непринужденно. – Что вы знаете о переходе?

– Я знаю, что нужна туева хуча операций, но, думаю, у меня хватит денег, чтобы оплатить большую их часть.

– Возможен кредит на чрезвычайно благоприятных условиях. Вы сможете жить на эти деньги и платить за операции…

– Я бы хотела выплатить как можно больше, пока мои средства еще ликвидны.

– Опасаетесь, что ваши активы заморозят? – Непринужденность Голубы моментально сменяется резвостью. – Тут я могу вам помочь, даже если вы решите не переметываться. Просто скажите, что я – ваш юрист, хватит и устной договоренности.

– Но деньги-то в Грязюке…

– А вы здесь. Вся штука в том, где вы. Я бацну вам инфу насчет кредитов и хирургии… почти все знают, к какой форме стремятся, может, вы из большинства, но не помешает узнать обо всем спектре…

Рыбеха поднимает руку:

– Эмм, Аркея… Не возражаешь, если я побеседую с моим новым адвокатом наедине?

Я готова разозлиться не на шутку, но тут Голуба говорит:

– Разумеется, не возражает. Она же в курсе, что присутствие третьей стороны сводит конфиденциальность на нет. Верно, Аркеечка?

Я разом ощущаю себя идиоткой и чувствую облегчение. Потом гляжу на лицо Рыбехи и понимаю, что все сложнее, чем я думала.

Назавтра команду вызывают прополоть и перезасеять Гало. По нам опять бьет кометная лихорадка. Мы шлем Рыбехе глупое бодрящее видео – до скорой, мол, встречи.

Лично я считаю, что сеять сенсоры в пыли, когда у нас полно глазков на Главном кольце, – зряшная работа. Львиная доля сенсоров скопытится до истечения срока годности, а те, что не скопытятся, не сообщат нам ничего такого, чего мы не знаем. Прополка – извлечение мертвых сенсоров – не в пример интереснее. Распадаясь, мертвинка смешивается с пылью, обретает странную форму, текстуру и куда более странную расцветку. Если попадается что-то напрочь дикое, я прошу разрешить мне оставить мертвинку себе. Обычно отказывают. Без переработки здесь-у-нас нет жизни: масса в минус, масса в плюс; создал, рассоздал, пересоздал, всяко-проче. Но изредка возникает переизбыток чего-то – ничто ничему никогда не равно тютелька в тютельку – и я увожу в свой угол маленький талисман на удачу.

Мы почти добираемся до Гало, когда желейка сообщает, что команда, сеявшая тут в последний раз, не выполола мертвинки. Вот тебе и масса в минус, масса в плюс. Мы все удивлены: никто из нас не мотает домой, бросив работу на половине. Значит, теперь нам надо зависнуть в желейкиной бадейке над Севполюсом и отсканить это стебаное Гало на предмет материальных маркеров. Что типа просто, однако на деле куча всего не ловится в принципе. Трижды Фред применяет глубокий скан, но на Метиде шаром покати – и нет никаких следов того, что мертвинки просочились в Главное кольцо.

– Видать, все попадали на Большой Ю, – говорит Наживчик. Он смотрит на мерцающее полярное сияние внизу как под гипнозом, а может, он под ним и есть. Полярный шестиугольник Наживчика завораживает.

– Вся туева хуча? – спрашивает Бульбуль. – Ты же знаешь, что нам скажут: многовато мертвинок для простого совпадения.

– Мы знаем, почему последняя команда не извлекла мертвинки? – Тетя Шови уже на взводе. Если постучать по ее башке, услышишь до-диез пятой октавы.

– Нет, – отвечает Фред. – Я даже не знаю, что это была за команда. Не убрали – и все дела.

Дюбонне велит желейке выяснить. Тот говорит, что запрос отослан, но приоритет у него низкий, а значит, надо подождать.

– Стебаные трубные червяки, – рычит Бульбуль, сплетая щупальца чуть не морским узлом. – Лишь бы показать, какие они крутые.

– Трубные червяки – ИскИны, у них нет чувств, – говорит желейка с ИскИнной безмятежностью, которая может вмиг снести крышу. – Как и желейки.