Может, пришелец тоже искал в Буре полезные элементы и пищу?

Любопытно, чем питаются чужаки? И чем дышат? Возможно ли обучить их Речи? – гадал Бурегон.

С каждым разом, как он поглядывал вверх, киль матери оказывался все ниже. Наконец ее щупальца занавесили горизонт, а выгнув шею, Бурегон различил двойной ряд супругов, присосавшихся к ее брюшинам как дополнительные брюшные щупальца. Десятки супругов. Старейшие уже утратили изначальную форму и выглядели просто гладкими пупырышками на плоти Матери Могил. В новых еще можно было различить индивидуальность.

На животах малых матерей, сопровождавших ее, тоже болтались супруги, но их оказалось намного меньше… да и сами матери, даже самые большие, были на треть меньше ее.

От горького разочарования Бурегон скорчился в своем панцире. Еще бы немного! Он был так близок. А теперь ему нечего предъявить, кроме разбитого скифа и блеющего пришельца. Теперь все начинай заново…

Можно было бы попросить Матерь Могил передать его приданое меньшей матери. Он вполне достоин внимания любой из ее сестер или дочерей.

Однако никто из них – не она.

Оставалось надеяться, что Бурегон не прогневил ее, пожертвовав добычей ради спасения пришельца. Этого бы он не перенес. Хотя, если она решит возместить потерю ценой его трупа, он, по крайней мере, умрет недаром… и быстро.

Приемник снова заквакал. В голосе чужака послышалось что-то знакомое – должно быть, Бурегон понемногу привыкал.

Несколько щупалец Матери Могил коснулись его – долгожданное, желанное прикосновение. Какая горькая ирония – и все же наслаждение от этой ласки позволило вынести горечь. Он приготовился встретить боль, паралич – но она отвела жало. Болели только синяки, натертые ремнями и набитые ударом о переборку.

Теперь он напрямую слышал ее голос. Тот наполнял воздух кабины и вибрировал в пустотах панциря ласковым громом. К изумлению Бурегона, она обратилась к нему с ритуальными словами, со словами, которые он надеялся и не чаял услышать. Не обманывает ли его слух?

Она сказала:

– Ради благоденствия целого, что принес ты нам, Бурегон?

Он не успел ответить, потому что снова заблеял приемник. На этот раз в голосе слышалось некое подобие Речи – искаженный до невразумительности, с неслыханным акцентом, голос выговорил:

– Алло, ты нас понимаешь?

– Я слышу вас, – ответила Матерь Могил. – Чего вы хотите?

После долгой паузы послышался ответ:

– Это мы чиним. Меняем науку. Уйти. Место дашь для починки?

У чужаков – объект оказался действительно скифом, и членов команды на нем было по числу глаз Бурегона – имелась машина, переводившая их блеяние в Речь, если ей давали несколько простых образцов. Набираясь опыта, устройство работало все точнее, и Бурегон все больше времени проводил в разговорах с А-лиис, которая в их команде отвечала за переговоры. Имена пришельцев ничего не значили, в них не было слов, и Бурегон все удивлялся, как они разбирают, кто есть кто. И разделение труда у них было странное – роли определялись не строением и наследственностью, а личной историей жизни. Они много рассказывали о себе и своей удивительной биологии – он отвечал менее увлекательными подробностями о собственном мире. А-лиис, кажется, особенно заинтересовал тот факт, что он скоро станет Супругом. Она жадно слушала все, что он мог рассказать об этом процессе.

Пришельцы скрывались в маленьких гибких убежищах-панцирях – и неспроста, поскольку состояли в основном из воды, изливали воду из своих тел, а давление и температура мира погубили бы их так же верно, как глубины небес сокрушили бы Бурегона. Их атмосфера состояла из инертных газов и взрывчатого кислорода, и, как только их скиф посадили на свободный участок для починки, утечка кислорода и водяного пара из их шлюзов отравила растительность на спине матери на длину тела во все стороны. Бурегон, ведя разговоры с чужим скифом, держался на расстоянии.

Разговоры с пришельцами были и радостью, и обузой. Матерь Могил желала, чтобы посредником стал именно он. У него уже был опыт общения – и опыт, который пришельцы высоко оценили, – а после Брака его опыт перельется в коллективный разум Матери Могил, станет частью ее и всего ее будущего потомства.

Она сказала ему – ритуальными словами – что это знание, это открытие – великое приданое, какого еще не бывало. Что возможность общения с существами иного мира для нее важнее органики, металлов и прочих веществ, которые она в своем огромном теле превращала в скифы, паруса и прочие технологии. Что она принимает его взнос и чтит отвагу, с которой он добывал это приношение.

Именно поэтому долг стал обузой. Потому что, общаясь с пришельцами, пока те занимались ремонтом, – разыгрывая дипломата (их слово), – он вынужден был откладывать момент радостного соединения. Откладывать снова и снова. Побывав так близко, и так отдалившись, и снова приблизившись…

Муки предвкушения и страх, что награда снова ускользнет от него, стали пыткой.

А-лиис вышла из чужого скифа в своем герметичном панцире и села у края отравленного водой круга, обхватив передними членами подогнутые колени. Удобно устроившись, она рассказала Бурегону, что она – женского пола, Матерь. Но Матери ее вида не так сильно отличаются от супругов, которые даже после брака остаются в мире отдельными индивидуумами.

– Как же они передают свой опыт потомству? – спросил Бурегон.

Пауза длилась долго.

– Мы обучаем детей, – сказала А-лиис. – А ваши наследуют воспоминания?

– Не воспоминания, – поправил он. – Опыт.

Она снова помолчала.

– Так ты станешь частью матери. Как… симбионт. И ваши отпрыски получат весь ее опыт и твой тоже? Но… не воспоминания. Как это получается?

– Разве знание в памяти? – спросил он.

– Нет, – уверенно ответила она. – Воспоминания можно уничтожить, а навыки останутся. О… я думала… понимаю.

Они еще немного поговорили о структуре сетей и балдахинов, однако Бурегон видел: для А-лиис разговор о памяти не окончен. Наконец она издала шипящий звук сброса давления и снова вернулась к этой теме.

– Мне грустно, – сказала А-лиис, – что, когда мы, починив свой зонд, соберем новую миссию и вернемся, ты уже не сможешь с нами поговорить.

– Я буду здесь, – озадаченно возразил Бурегон. – В браке с Матерью Могил.

– Это не… – Транслятор запнулся на незаконченном слове, а потом она поправилась: – Не то же самое. Ты нас не вспомнишь.

– Матерь Могил вспомнит, – заверил Бурегон.

Она словно сжалась в комок.

– До нашего возвращения пройдет много времени.

Бурегон подобрался к самому краю выжженной зоны. Впрочем, он не протянул манипуляторов через границу. Скоро те атрофируются за ненадобностью, но он не видел нужды обжигать их раньше времени.

– Все будет хорошо, А-лиис, – сказал он. – Мы запомним вас по этому шраму.

Звук, которым она ответила, транслятор перевести не сумел.

Ускорение бросает Соломона на спинку капитанского кресла и тяжело наваливается на грудь. Правая рука падает на живот, левая – на обивку подголовника около уха. Лодыжки вдавливаются в подножку. Это как удар, как нападение. Мозг, продукт миллионов лет примитивной эволюции, к такому не готов. Он принимает это за атаку, потом за падение, потом за страшный сон. Яхта – не продукт эволюции. Ее сигнал тревоги – строго информационное устройство. Кстати, мы ускоряемся на четырех гравитационных. Пять. Шесть. Семь. Больше семи. На экране наружной камеры проносится Фобос, а дальше – только звездное поле, неизменное с виду, как неподвижный кадр.

Только через пять минут до Соломона доходит, что это было, и тогда он пытается улыбнуться. Натруженное сердце от восторга начинает биться еще быстрее.

Отделка яхты в кремовых и оранжевых тонах. Панель управления – простой сенсорной модели. Поверхность по углам поблекла от старости. Не нарядно, зато функционально. Основательно. Вспыхивает тревожная лампочка – нет сигнала от восстановителя воды. Соломона это не удивляет – восстановитель не входит в спецификацию – однако он перебирает в уме возможные причины отключения. Предположительно, перегрузка, направленная вдоль основной оси корпуса, повредила клапан резервуара – после испытания надо будет проверить. Соломон пробует пошевелить рукой и поражается ее тяжести. Рука у человека весит граммов триста. Даже при семи g – это чуть больше двух кило. Вполне можно поднять. Он толкает конечность к приборной панели, мышцы дрожат от напряжения. Прикидывает, сколько сверх семи g успел набрать. Все сенсоры заблокированы, придется проводить расчет после испытания. Зная, сколько длился разгон и какова конечная скорость, – простейшая арифметика, тут и ребенок бы справился. Он не тревожится. Снова переносит руку к панели – напрягая уже все силы – и в локте что-то влажно, болезненно сдвигается.