Итак, мы снова вернулись к этой книге. «Край бесконечности», как и свидетельствует из названия, во многом перекликается с антологией «Конструируя бесконечность». Это книга четвертого поколения. В ней собраны истории, действие которых неизменно происходит в индустриальной и колонизированной Солнечной системе во времена, когда полеты к далеким звездам еще только маячат на горизонте, а жизнь существует пока только в самых теплых уголках близ нашей звезды, а также в самых холодных и удаленных точках нашей собственной планеты. И притом что отдельные истории могут показаться вам более светлыми, а другие более мрачными, все они – признание в любви нашему дому, нашему будущему и научной фантастике. И наверняка не последнее признание.

Джонатан Стрэн,

Перт, Западная Австралия

На девятой деце своей второй ноль-весомки Рыбеха протаранила берг в Главном кольце и сломала ногу. Расщеплением кости дело не ограничилось – дуреха заработала сложный перелом! Йау! Вот делища! К счастью, мы успели обслужить почти все глазки, а это, как по мне, больше сам-дурак-работа, чем труд-работа. Шли последние децы перед ударной встречкой с Океке-Хайтауэр, и кометная лихорадка косила всех подряд.

Наблюдабельных встречек на Большом Ю не бывало без малого три сотни (грязючных) лет – Шумейкер-Кактотамкер, – но во время оно никто на встречку не глазел, потому что и рядом не летал. Теперь всякие ньюз-каналы, институты и деньгомешки со всех закоулков Солнечной отстегивали Юпитер-Операциям за вид вблизи. Все до единой бригады ЮпОпа работали не покладая конечностей – размещали камеры на камерах и резервкамеры на резервкамерах: оптические, инфракрасные, рентгеновские и всяко-прочие. Рыбеха была на седьмом небе, все болтала о том, какая это круть – увидеть событие своими глазами. Лучше бы дуреха смотрела по сторонам и не перлась куда не надо.

Я сама была в одежке и знала, что костюм Рыбехи сдюжит, но вот незадача – бесперые двуногие, когда повреждаются, склонны к головокружению. Потому я надула пузырь, вместивший нас обеих, зачехлила ей ногу, до отказа накачала дуреху веществами и вызвала «скорую». Желейка с остальной командой уже были на той стороне Большого Ю. Я сообщила им, что мы вне игры и кому-то надо доделать пару-тройку глазков в нашем радиане. Дуреха, как принято у двоеходиков, стиснула челюсти и держалась так, будто мы с ней травим конец смены. В тупик ее ставило, кажись, только О. Рыбеха просекла консенсусную ориентацию быстрее всех двоеходиков, с которыми мне доводилось впахивать, но ориентироваться на веществах – это совсем другое. Я старалась отвлекать дуреху, пересказывая всякие слухи, а когда они кончились, стала городить чушь.

И тут она вдруг сказала:

– Ну вот, Аркея, время мое пришло.

Звучало это чертовски окончательно, и я решила, что она увольняется. И сдулась, потому что наша дуреха мне нравилась. Я сказала:

– Эх, дорогуша, мы здесь-у-нас будем по тебе скучать.

А она засмеялась:

– Не-не-не, я не ухожу. Я подамся в суши.

Я похлопала ее по плечу, решив, что слышу мусор в ее системе. Рыбеха наша хоть и дуреха, но далеко не простая – она и здесь-у-нас круче многих, и всегда была особенной. В Грязюке она была умницей, выдающимся ученым и королевой красоты. Именно так – бесперая двуногая гениальная королева красоты. Либо верь, либо в дверь, как говорит Шире-Глюк.

Рыбеха провела с нами три с половиной децы и только тогда проговорилась насчет королевы красоты. Наша команда травила конец смены – она, я, Дюбонне, Шире-Глюк, Тетя Шови, Бульбуль, Наживчик, Глынис и Фред – и мы все чуть не потеряли нашу О.

– Вау, – сказал Дюбонне. – А за хмырь во всем хмыре ты выступала?

Я не поняла вопроса, но уловила, что это типа подколка. Трижды шлепнув Дюбонне, я предложила ему уважать чужую культуру.

Но Рыбеха ответила:

– Эй, все-подряд, спрашивайте сколько влезет. Это на деле такая глупость. Чего люди запариваются по такой фигище, я вообще не втыкаю. Мы должны быть прогрессивными и просвещенными, а нам по-прежнему важно, как женщина выглядит в купальнике. Прошу извинить: двуногая женщина, – добавила она, усмехнувшись. – И – нет, хмырь во всем хмыре как-то не по моей части.

– Если ты так к этому относишься, – сказала Тетя Шови, уставясь на Рыбеху серьезными глазищами и переплетя все восемь рук, – зачем тебе это было надо?

– По-другому сюда-к-нам было не выбраться, – ответила Рыбеха.

– По чесноку? – спросил Бульбуль за секунду до того, как я выпалила то же самое.

– По чесноку. У меня в загашнике ценный металл за внешний вид и аттестацию качества продукции плюс полная оплата обучения, мой выбор вуза…

Рыбеха улыбнулась, а я думала, что она ровно так должна была улыбаться, когда ее объявили Королевой Бесперых Двуногих Гениальных Леди, или как там у них это называется. Не то чтобы неискренне, нет, но лицо двоеходика – всего лишь группа мышц, и я могла поклясться, что Рыбеха своей улыбке научилась.

– Я копила деньги как одержимая, чтобы получить после вуза еще одну степень, – продолжала она. – Геология.

– Грязючная геология, м-да, – сказала Шире-Глюк. Когда-то ее звали Шерлок, но Шире-Глюк первой признает, что ума ей недодали, зато глючит ее не по-детски.

– Вот поэтому я и стала копить на второе образование, – сказала Рыбеха. – Чтоб добиться максимума имеющимися инструментами. Вы в курсе, каково это. Все-подряд в курсе, верно?

Верно.

До нас Рыбеха впахивала с другими ЮпОповскими командами, и все они были смешанными – двоеходики и суши трудились рядышком. Полагаю, она им всем нравилась и наоборот, но с нами она была как дома, что не очень-то обычно для двуногой в сплошь осьминожьей бригаде. Мне она пришлась по душе сразу, и это о чем-то да говорит – как правило, чтобы срезонировать даже с суши, мне требуется изрядно времени. Ничего не имею против бесперых двуногих, честное слово. Многие суши – сознаются далеко не все – косоурятся на этот вид из базового принципа, но у меня всегда получалось ладить с двуногими. Не скажу что здесь-у-нас командиться с ними – это для меня супер-шмупер. Обучать их тяжелее, и не потому, что они тупые. Просто двоеходики не приспособлены для этого дела. Не так, как суши. Но они все летят и летят, и большая часть хоть квадродецу, но выдерживает. Здесь-у-нас ведь столь же красиво, сколь и опасно. Я каждый день вижу несколько наружников, неуклюжих, как морские звезды в скафандрах.

Это не считая тех, которые пашут в клиниках и больницах. Врачи, сестры, фельдшеры, техники, физиотерапевты, санитары – все они стандартные бесперые двуногие. По закону. Факт: не нарушая закона, нельзя заниматься медициной в любой форме, отличной от базовой человеческой, даже если у вас уже есть диплом врача, – якобы потому, что все оборудование заточено под двоеходиков. Хирургические инструменты, операционные, стерильная одежда, даже резиновые перчатки – и на тех пальчиков не хватает, а те, что есть, коротки. Ха-ха – немного юмора от суши. Для вас это, может, и не смешно, но свежаки ржут до помутнения.

Не знаю, сколько двоеходиков подаются в суши за год (грязючный или юповский), а уж графиков с их мотивами я не видала и подавно; мы здесь-у-нас живем повсюду, Статистика не по моей орбите, но я точно знаю одно: полдюжины двоеходиков ходатайствуют о переходе каждые восемь дец. Бывает, понимаете ли, всяко-разное.

В прежние дни, когда переметывалась я, никто не шел в суши, пока не припирало. Чаще всего ты или болел чем-то неизлечимым, или становился физически недееспособен до конца дней своих по двуногому стандарту, то есть на уровне моря на третьей планете. Временами инвалидность была социальной, а точнее, уголовной. В Исконном Поколении здесь-у-нас среди калек хватало каторжников, иным из которых оставалось всего ничего.

Если спросить суши, мы скажем, что ИП длилось шесть лет, но нам всем положено использовать грязючный календарь, даже когда мы говорим друг с другом (здесь-у-нас каждый приучается конвертировать время на лету), а по летоисчислению Грязюки это чуть больше семидесяти лет. Двуногие утверждают, что речь о трех поколениях, а не об одном. Мы с ними не спорим, потому что хрена они аргументируют. Что бы то ни было. Такими уж они сделаны. Двуногие строго бинарны, они только и могут, что выбирать из нуля и единицы, да и нет, правды и лжи.