Разговор, в общем-то, был закончен и забуксовал. Возникла заминка. Но оставалось передать пистолет.

Ольга сидела, Женя стоял рядом. По коридору сновали раненые, украдкой посматривая на суровую медсестру и усатого капитана с клюкой.

– Да, – встрепенулась Феликсовна, – ты же из-за всей этой катавасии ужин пропустил!

– Ничего! – замялся Васильев, чувствуя голод. – Стройнее буду.

– Нет, ну что ты! Я сейчас раздам лекарства, организую народу «отбой», доложу дежурному по госпиталю, и мы пойдем ко мне чаю попьем. Ты не против? – Ольга опять говорила почти без эмоций, с прохладным выражением глаз. – Там и отдашь мне эту «железненькую штучку».

Женя понял, что слово «штучка» Феликсовна употребила для ушей посторонних. Поужинать у нее «дома» согласился сразу.

В фанерной комнатке голая лампочка тускло освещала три железные солдатские кровати, старый желтый платяной шкаф и стол у узкого окна с однокассетным магнитофоном на углу.

– Ты с кем живешь здесь? – огляделся Женя.

– Одна кровать была Стасиной. Это которая мужа сегодня застрелить хотела. А вторая Валина – девочка в джинсах, что за мной прибежала. Она в терапии со Станиславой работает. Кстати, подменяет ее сейчас на дежурстве.

Женя, вроде бы небрежно, внимательно осматривал жилище Феликсовны. Ольга возилась в углу за шкафом, где стояла электроплитка. Для ускорения процесса чайник не поставила, а налила воды в эмалированные кружки и воткнула кипятильник.

– Открывай консервы и порежь хлеб, – бросила она Васильеву, который стоял с клюкой посреди комнаты, не зная, куда себя определить.

Орудуя ножом, искоса поглядывал по сторонам, пытаясь по вещам узнать что-нибудь о хозяйке. Наконец, глаз зацепился. На обратной стороне шкафа, отделявшего кровать от «кухонного угла» и входной двери, Женя увидел фотографию, пришпиленную кнопкой. На снимке молодая, лет двадцати, Феликсовна стояла рядом с солидным мужчиной в морской фуражке. У мужчины те же, что и у Ольги, крупноватый нос и характерный разрез глаз.

– Это отец? – спросил Васильев.

– Хм… Так и знала, что ты начнешь шарить взглядом по хате, – весело хмыкнула Ольга. – И предполагала, что к фотографии прицепишься… «Замечательный» ты человек, в том смысле, что все замечаешь. С таким опасно.

– Опасно – что? – Женя зашевелил усами, растягивая в улыбке рот.

– Да все опасно. – Она не желала развивать эту абстрактную тему.

– Он был моряком? – Васильев не оставил надежду выковырять из Феликсовны биографию.

– Речником. Но и в море ходил. У нас в роду все моряки. – Ольга решила все же раскрыться. – Он грек по национальности. А я соответственно наполовину гречанка. Или «гречка», как говорит наш хирург. – Феликсовна, стараясь не пролить чай и не обжечься, поставила на стол кружку и, кивнув головой на снимок, добавила: – Видишь, какой у него нос? Это единственное, что и мне досталось от эллинских мореходов. Фамилия и нос. Как говорит мама, «доминанта лица». Ты знаешь, что такое доминанта?

– Ты, видимо, всех военных считаешь недоразвитыми, – с обидой вздохнул Женя.

– Почему всех? – улыбнулась Ольга. – Хотя ты прав. Я не очень высокого мнения о них.

– Кто же тебе так испортил впечатление? – громко спросил Женя, потому что Ольга возилась за шкафом в «кухонном углу» со второй кружкой.

– Был один такой…

– Который «муж – объелся груш»? – Женя от напряга дернул скулой, чувствуя, что переступает какую-то запретную черту, и убоялся захлопнуть приоткрывшуюся было дверь в Ольгин внутренний мир.

– Почему ты решил, что муж? – после короткой, но многозначительной паузы спросила Ольга, выходя из-за шкафа с кружкой.

– Потому что ты иначе не сидела бы здесь – в этой чертовой «горячей точке», в этом фанерном бараке с солдатскими койками и «командировочным» кипятильником.

– Невероятно «замечательный» ты человек.

– А фамилия у тебя мужнина?

– Нет. Я же сказала, что фамилия у меня отцовская – Триандыфилиди… Папа очень хотел сына. Впрочем, как и все мужики. А тут я на свет вынырнула. Мама говорила, что он очень расстроился. Потом ничего, привык. Но воспитывал меня как пацана… Мы с ним большие друзья… На второго ребенка не решился. Не стал рисковать. «Не дай бог, опять девка, – говорил, – что я буду с тремя бабами делать?» К тому же боялся, что найдутся шутники, которые в его фамилию в таком случае внесут поправку: после частички «Три» вставят букву «м»… Смекнул?

– Та-а-к, подожди, – напряг мозги Васильев, вставляя «м» в Триандыфилиди после первых трех букв. – Ага! Понял, – и улыбнулся. – Кстати, отчество у тебя не менее яркое. Не могу от него отвыкнуть. Так и буду называть тебя – «Феликсовна»… Да, ну и что отец?

– В общем, я понимала, что ему хочется сохранить фамилию приличной, он ею дорожит, и решила: выйду замуж, мужнину фамилию брать не буду, родится кто-нибудь – на свою запишу. Короче, сложная такая комбинация. Я надеюсь, ты понимаешь? – Ольга поставила на стол сахарницу.

– Понимаю. – Васильев посмотрел на фотографию. – А муж что?

– А что муж? Муж как муж. Был молодой офицер – широкая душа, играл на гитаре, любил праздник… Тогда мне это нравилось. Да и родителям. Папу особенно подкупило то, что Сергей был каким-то дальним родственником-потомком знаменитого Руднева, который командовал крейсером «Варяг» в Русско-японскую.

– Да ты что! – искренне изумился Васильев.

– Вот так все удивлялись, когда узнавали. – Ольга принесла вилки. – Сергей любил рассказывать про генеалогическое дерево, по полчаса рисовал схемы, кто от кого произошел. В общем, как в Святом Писании: Авраам родил Исаака, Исаак родил Якова, Яков всякого и тэ дэ, и тэ пэ…

– Но это действительно интересно, – не остывал Женя. – И потом, его только уважать можно, что предков помнит. На Руси у нас немногие могут этим похвастать.

– Ну, во-первых, помнит он их исключительно из-за Руднева. А если до конца честно, то чтобы себе козырей набрать. Во-вторых, все его экскурсы в историю интересны раз, два, ну, три. Но на пятом начинает надоедать.

– Но, видимо, это не единственный его недостаток?

– Слушай, разговор уже смахивает на допрос. – Ольга нажала кнопку, и из магнитофона тихо полилась печальная песня на французском. – Давай ешь! – и сама взялась за вилку.

– Извини, если я такой назойливый. Просто привык к тому, что раз сказали «А», нужно говорить и «Б».

– Тебе скажи «Б», ты весь алфавит затребуешь…

Несколько минут ели молча, слушая музыку и аккуратно вытаскивая из банок истекающие маслом кусочки консервированной рыбы. Хлебнув чая, Женя все же не выдержал:

– Но детей у тебя нет. Иначе была бы фотография где-нибудь на стене.

– Ладно уж, – сдалась Феликсовна, мотнув головой, – распахнусь настежь. Откровенным можно быть или с тем, с кем по жизни до конца пойдешь, или со случайным попутчиком, как в поезде, например. А у нас с тобой, по-моему, и есть купейный вариант. Дай-ка сигарету.

Васильев чиркнул спичкой, проследил за облачком дыма из полных Ольгиных губ и опять взялся за кружку с чаем.

– Детей действительно нет. – Феликсовна говорила, глядя прямо в глаза Женьке. – То в институт собиралась поступать, то ради себя хотели пожить. А Сергей праздник любил, как я уже говорила. То у него кто-то из сослуживцев звание получил, то день рождения у комбата или ротного, то проверку сдали хорошо, то награду чью-то обмывали, то день танкиста, то артиллериста, то триста лет русской балалайке, то шестьсот лет граненому стакану, то еще черт знает что. В общем, вечный праздник… Я же баба вроде как умная была: ну, как, думаю, с таким мужиком детей заводить?! Ждала, когда остепенится. А он втянулся. Может, не надо было такой умной быть: родить, и все – он бы поневоле остепенился. – Ольга глубоко затянулась. – А так, гитарочка, бутылочка, душа компании. На черта ему семья?! Гусар, широкая натура. Ну, правда, действительно не мелочился. Когда развелись – оставил мне квартиру однокомнатную почти в центре Ростова…