Всё то время, пока Уштымцев был на краткосрочных артиллерийских курсах, она готовила ему этот кисет, расшивала почти идеально ровными васильками и маками.
А уже спустя трое суток их накрыл на марше немецкий десант. Кусок свинца ударился в левую сторону груди, где в кармане гимнастерки положено было находиться партбилету. Но он был беспартийный - у него там был спрятан кисет Калерии.
Свинец врезался-вплавился в расшитую кожу (он показал товарищам - сапёр недоверчиво цокнул языком, таёжный человек скользнул равнодушным, как обычно, взглядом). Это было немыслимо и неправдоподобно, но кисет задержал пулю, спас ему жизнь. И с тех пор (лейтенант в это твердо верил) спасал даже не раз, даже под Курском, где ему досталось изрядно, но все-таки вот он, стоит перед ними, живой и невредимый. И вот кисет, который подарила ему жена, которой он толком и не успел узнать, потому что началась война, но которую, как ему теперь казалось, понимать и чувствовать.
***
- Жена твоя удаган, лейтенант. Ресница у нее белий, волос чёрний?
Артиллерист и сапёр, вовсе не ожидавшие этой реплики, не сговариваясь, обвели взглядами пустырь за госпиталем, кривоватые кусты сирени, поглядели на ржавую бочку и сломанную телегу, и лишь потом - на своего товарища. Таёжный человек молчал так долго, что они и не ожидали его услышать.
- Белий, черний, - подтвердил лейтенант и переспросил, - Удаган?
- Женщина очень большой сила. Дома старики так говорят. Удаган зло не пускает, волю Урун Айыы Тойона исполняет. Богатырей Айыы оберегает. Сила в ней большой.
- Кто таковы эти богатыри? - ухмыльнулся сапёр.
- Ну как же, - таежный человек затушил сигарету о подметку сапога. - Мы и есть Айыы. Фашиста бьем. Гитлера не пускаем. Зло в мир не пускаем.
- Тебя как же звать, товарищ дорогой?
- Петр я. А фамилия Иванов. Так в паспорте написали.
- А чего ж раньше молчал?
- Говорить надо, когда есть что сказать. Теперь есть что сказать.
- Что ж ты хочешь сказать, Петя?
- Товарищ сержант... шнапс еще остался?
Иванов улыбнулся такой широкой улыбкой, что узкие глаза его превратились в две тоненькие щелочки. Все трое расхохотались. А, отсмеявшись, они вновь свели с глухим стуком жестяные кружки. На этот раз уже за знакомство.
***
Таня разгладила пальцем вышивку на кисете. Поблёкла, но цветы - как настоящие. Это у неё в прабабушку - тоже ненавидит шить, но может, если очень надо. Она всё может, прабабкина кровь. Она тоже немного... железная.
В коробке остался только один нетронутый предмет - большая белая пуговица. Таня чувствовала, что именно за ней скрывается история, которая даст ей ответы на все вопросы.
Последняя история. Первая история.
1. Пуговица
Каля делает мощный гребок обеими руками и уходит с головой под воду. Вдох-выдох. Каждое утро в любую погоду, пока Москва-река не замёрзнет, она проплывает три километра. В выпускном классе сложно учиться, она готовится к поступлению в МГУ, но каждое утро ровно в шесть звенит металлический будильник. Подъем, зарядка, обливания ледяной водой, пробежка до реки. И - три обязательный километра кролем, брассом, баттерфляем. Кале пророчат большое спортивное будущее, а она ненавидит воду.
Со стороны этого не скажешь. Выныривая из реки, облитая водой, как маслом, она похожа на касатку.
Гребя на пределе сил, Калерия никогда не вспоминает себя семилетнюю, она вообще почти забыла ту историю. Калька была самая маленькой в десятом отряде, отдыхавшем в пионерском лагере на щедром южном берегу.
В тот день никто не смеялся. Калька сидела, сжавшись в комочек, уткнув голову в колени. С волос из-под накинутой сверху панамки текла вода. На плечи Кальки набрасывают полотенце.
"Не спасли", - звучит в стороне равнодушный голос. Потом вступает хор неравнодушных: "Вытащил девочку", "Молодец, герой".
Она, Калька, не умела плавать. Бабка никогда не водила её на речку. Калька не умела плавать, но знала, что, если захочет, может поплыть, это совсем несложно. Калька раскинула руки, представила себя дельфином - и стала дельфином. Это было несложно, она сроду такое умела, с рождения, хотя бабка всегда запрещала ей колдовать, а однажды даже выпорола горящей кочергой, когда Калька хотела наворожить конфет, а в результате сожгла дом соседей вместе с коровником. Сама же потом и лечила обожженную кожу корешками и притирками, причитая "сила огромная, не справиться тебе с ней, всегда придет расплата". Вскоре бабка умерла, а Кальку забрали родственники из Москвы. Колдовать она больше не решалась, но сейчас увидела дельфина и так захотела стать такой же, как они... Захотела - и стала. Поплыла на глубину против течения, подныривая под волны и смеясь. "Калерия! Держись за меня!" - Калька никак не ожидала увидеть вожатого Игоря, кинувшегося её "спасать". Он почему-то не видел, что она дельфин, ему казалось, что она семилетняя худышка, которую сейчас поглотит, сожрёт страшное море. Каля испугалась, запаниковала и действительно перестала быть рыбой. Волны швыряли вожатого и девочку из стороны в сторону, больно хлестали им по щекам...
Вожатый всё таки спас её, дотащил до буйка, заставил схватиться. А сам не выплыл. Устал.
"Не углядел за ребёнком, того в море понесло! Его вина", - роняет всё тот же равнодушный голос.
Тело Игоря, накрытое узорчатым покрывалом, уносят на носилках.
Вожатая Ниночка, рыдая навзрыд, собирает его вещи. Она была влюблена в Игоря, а вот был ли он влюблен в ответ, было непонятно. А теперь уже и не узнать. Ниночка сгребает в кучу старые кеды, штаны, парусиновую вожатскую куртку. Одна пуговица висит на длинной белой нитке.
Калька сверлит её взглядом. Пуговица отрывается и падает в траву. Это не колдовство, это так пустяки, но Калька не станет больше делать даже так.
Девочка подбирает пуговицу и прячет в кулак.
Её никто не обвиняет. Винят стихию. Время, которое словно растянулось и не дало спасателям доплыть до утопающих на лодке. "Его нельзя было спасти", - говорят люди.
Но Калька знала, что она - могла. Это она испугалась. Она запаниковала. Она не умела плавать просто так, без чародейства. Тогда девочка поняла, за что её лупила бабка. И приняла два решения, определивших её жизнь.
Нельзя бояться. Нельзя не уметь.
Она проживёт эту жизнь без помощи волшебных сил. Они помогут ей, если захотят. Но просить она не станет. Сама, она всё сделает сама.
Калерия широко загребает воду руками.
- Калерка, дьяволова дочь, загонишь ты себя! - кричит грузный тренер с берега. - Не выдержишь нагрузки!
Она выдержит. Она не сорвётся.
Больше никто не умрёт.
***
Таня закрывает коробку.
Теперь ей всё ясно.
Прабабушка могла всё, а выбрала... ничего. Как если бы супермен, способный летать, устроился клерком в офис, гулял по вечерам с собачкой парке, а потом вышел на пенсию. Да она эту войну предотвратить, наверное могла!.. Хотя потом пришла бы расплата... Но всё равно, как можно было не попробовать!.. Таня трясет коробку, и чувствует, какая в той скрывается сила. А это всего лишь сила предметов, которые были прабабке чем-то дороги. О чём-то напоминали... Не волшебных, вообще-то вещей!
Она, Таня, не такая. Она - попробует, и пусть мир горит. Если натворит дел, попробует всё исправить, но не рискнуть невозможно, нельзя, impossible.
Таня трёт веки руками, на ладонях остаются чёрные полосы.
Всю жизнь она ненавидела свои белые - при смоляной-то косе! - ресницы, а сейчас сама не понимает, зачем ей хотелось казаться кем-то другим, не собой.
Прабабушка не пыталась. Женщина-удаган, старушка-супервумен, выбравшая дом, семью, детей, внуков, правнуков. Она хотела немного - чтобы каждый из них прожил свой век. И ей это удалось - почти со всеми...
