«Как-то вечером соседи по палате попросили меня рассказать им сказку. Я сочиняла на ходу. Сочинять это всегда было моим коньком. Пегасом. Точно сказку я не помню – она была одной из многих. Помню, там принцесса ездила на мотоцикле и сшибла пирата на берегу. Вся палата малышей постепенно переползла поближе ко мне, чтобы можно было сказку рассказывать тихо. Медсестра – ночная дежурная ушла спать (она себе не утруждала). И нашей задачей было ей не мешать. Но она всё же проснулась. И она силой выволокла меня из кроватки, поставила в одних трусах в угол палаты зимой, на всех наорала, чуть не пинала кровати за то, что не дали выспаться. И караулила меня, храпя на стуле рядом. К утру у меня температура была под сорок. И медсестру чуть не уволили за её «воспитание». Но только «чуть». И она начала мне мстить. Всех её гадостей не помню, но одну – когда мне на живот давила слишком тугая резинка от трусиков, я их сняла, чтобы заснуть ночью. Во сне одеяло приоткрыло мою голую попу. И эта стерва медицинская утром выволокла меня, когда все начали просыпаться, голую в центр палаты и всем показала, какая я развратница.
Я попросила маму забрать меня домой после этой истории, когда я стояла вся красная до пяток, а она вертела меня как волчок, показывая всем.
Мама рассказала о «мести» медсестры главврачу Марии Фёдоровне. А та решила всё же уволить садистку, несмотря на нехватку персонала. Зарплаты у медсестёр были маленькими. И когда вечером главврач объявила этой стерве об увольнении, она пошла в кладовку и повесилась. Об этом потом много сплетничали медсёстры. И основное мнение было таким – если детей ненавидишь, зачем идти работать в детскую больницу? Не знаю, были ли у неё свои дети, но им явно повезло, когда она удавилась. Я тогда ещё была доброй девочкой. Но о ней, врать не буду, не жалела. Когда я в первом классе прочла роман «Джейн Эйр», я всё время вспоминала сходные с её переживания сироты. Правда, она осталась без обоих родителей. Но из-за того, что маме моей Зое Даниловне приходилось так часто уезжать в командировки по всему СССР в поисках нужного для производства станков, вернувшись из больницы, я оказалась абсолютно одна. Не считая соседей».
– Погодите про соседей, дайте переварить повесившуюся сестричку. Она была пожилой?
– Лет тридцати. Ничего о ней не знаю. Помню сочащийся ядом голос.
– Её второй раз собирались уволить и из-за вас? Так? Почему она доставала вас так упорно. В книге нет на это указаний.
– Она мне завидовала и ненавидела за это.
– Больному ребенку завидует?! Разве есть повод?
Ирина поднялась и потерла низ попы.
– Жёстко мне тут сидеть. Пойдём в дом – еду готовить. Я кое-что расскажу про виды зависти.
И тут всё же придётся перейти к соседям – Жаворонковым. Родители их – простые люди. Папаша пил, конечно, но тётя Нина, будучи крупнее мужа, всегда его усмиряла. Жертвой ни она, ни дети не были. Дом у них был точно такой же, как у нас. Да в придачу высокая суховатая и очень трудолюбивая баба Сара. То есть ничего она нам не прививала, сказок не читала, просто присматривала без комментариев, чтоб шеи не свернули. То есть своих троих внуков и меня она воспринимала без восторга, умиления, но и без раздражения. Лицо у неё было какого-то особенного цвета, выглядела она, как лики на старинных иконах.
И вот в такой компании развивались следующие события.
Я сочинила очередную сказку, что у меня под крыльцом вырос чудо-цветочек – весь белый, со стеблем. И на нём вместо листьев – сердечки. И кто их съест, того будут любить. Только сорвать его нужно ночью. Все трое слушателей затаили дыхание – белобрысый младшенький Вовка, средненькая дочь Жаворонковых – Галка и красавица – старшая с каштановыми волосами и зелёным глазами – Таня. Она была на пять лет меня старше.
И вот разошлись мы по домам. А утром травинку кто-то вырвал. Я переживала – сама верила в свои сказки. Кто – точно не знаю. Но единственной завистливой среди Жаворонковых была Галя. Предположим, и правда – одевали меня в детстве лучше. Но ведь она завидовала не только этому. Например, когда мой папа умер, она сказала: «Везёт же тебе, твой папа умер, а мой – нет». И в голосе её звучала неизбывная зависть.
Ирина опускала макароны в воду стоймя. А в это время Олег мешал фарш на сковороде. Но, когда услышал повод для зависти, замер с ложкой в руках, рискуя тем, что мясо подгорит. На лице его было неверие и изумление.
– Вы это придумали. Тогда, в детстве, или для своего мифа?
– Клянусь. Придумывать я умею и люблю. Но суть персонального мифа – не врать себе.
Олег, наконец почувствовав запах подгоревшего фарша, выключил плиту и снова помешал заправку для макарон.
– Хотите, покаюсь в том, в чём правда виновата?
Олег сделал благостный вид и сложил ладони одну к одной, изображая пастыря.
– Кайся, дочь моя.
Ирина засмеялась, но поддерживать мизансцену не стала.
– Я сочиняла страшную историю для моей подружки Ленки и её старшей сестры у них на крыльце. Дело было летом, и дверь в дом была открыта. «Дядька повёл мальчика – он весь был в крови и плакал в сквере у столовой. И там закопал вчера вечером. Я сама видела». Девчонки ахнули.
– А ты что сделала? – в ужасе спросила Лена.
– Я… убежала, испугалась. А то он бы и меня убил.
Все, включая меня, расплакались. Я своим мысленным взором видела всю картину. Хоть и знала, что всё выдумала сама.
Тут мимо нас с крыльца сбежал отец Лены, кинулся к сараю и вышел оттуда с лопатой. Я поняла, что он поверил в мою сказку. И стояла, как загипнотизированная, и не смогла признаться во вранье. Мне было стыдно. Потому что Ленин папа обошёл всех соседей, и все они с лопатами два дня перекапывали сквер. На второй день к ним присоединились милиционеры. Оказалось, и правда какой-то мальчик пропал. Меня никто не допрашивал – не хотели подставить под удар убийцы, делали вид, что источник слухов неизвестен. Даже когда никого не нашли, решили, что убийца перепрятал труп, как только нашёл машину. Устами младенца могла глаголить только истина – и больше ничего.
Зато пережитый мною стыд уберёг меня от выдумок в журналистике. Нет, детали я могла додумывать (подчеркивая это). Все они дожидались момента, когда…
– Когда вы будете придумывать свой персональный миф, – подколол Олег.
Ирина вынула макароны на блюдо, и сверху Олег вывалил обжаренный фарш.
– Нет смысла врать себе.
– Но ведь другие тоже это прочтут.
– И гарантированно сочтут мой миф выдумкой. Потому что невозможно выдумать что-то более непредсказуемое, чем реальность. В моём случае точно. Выдумки часто банальны. В них всё чёрное или всё будто с добавлением отбеливателя: вот грязь – и тут – бабах – всё посветлело и вывелось и сияет белизной снега. Впрочем, городской снег белым даже до земли не долетает.
– Но люди хотят в фильме хороший конец. А уж в жизни тем более.
– Екатерина Великая умерла, тужась в туалете. Хороший ли это конец биографии, полной всего разного? А Петр Первый умер от пневмонии, которую получил, спасая своего работника из воды.
Хоть Олег об этом и не сказал, но на лице его было написано изумление – он явно не знал, от чего умерли эти правители-победители.
– И какой я должен сделать вывод из смертей Романовых? Что самое опасное – это быт? Согласен.
Ирина хмыкнула, довольная.
– И этот тоже. Но я-то доказывала тебе то, что никакая жизнь достойную смерть не гарантирует. А ведь именно она и есть конец жизни, конец нашего личного фильма ужасов иди трагикомедии – кому как повезёт.
Дискутируя, они уселись за стол и разложили по тарелкам макароны и мясо.
Олег вдруг вскочил проворно, чуть подальше потянулся из окна и сорвал себе огурец. И, уже сделав шаг обратно на своё место, отдал его Ирине.
– Я сбегаю ещё сорву. – В голосе его звучала вина. Ирине его поступок понравился.
– Сбегай. Только действительно сбегай, а то всё остынет.
Для парня его роста до грядки было три шага. И он их смешно проскакал. В это время на столе завибрировал его мобильный. На экранчике высветилось слово «Отче». Ирина усмехнулась тому, как сын именует отца. Она быстро встала и протянула в окно телефон Олегу. Но у того руки были полны огурцов, и он замотал головой.
