– Все понял? – произнес дед Маронов. – Много милиционеров идут с дежурства, а такого, как этот, нет. Он золотой. У него в руках сумки. Он покупает картошку, лук, огурцы, сухари в сахаре, булки с маком, сливовый и яблочный сок с мякотью, чай, сардины, газеты. Хозяйственный человек, любит делать покупки. На другого тебе идти нельзя, ничего не выйдет. А этот всегда рассеян. Потому что, пока идет к дому, вспоминает, что еще не купил. Ему это нравится. Он открывает дверь ногой – просовывает ее в щель. В подъезде две двери, каждую он открывает таким образом. Будто бы сам просит, чтобы у него забрали пистолетик. И какой гладкий и плотный! Такие не умирают, а только теряют сознание.

Герман снова почувствовал удивительное действие слов. Как и Клара-буфетчица, дед Маронов его успокоил.

Герман был уверен, что преуспеет в этом странном деле.

Все же от волнения его руки немного дрожали. Заметив это, дед Маронов положил перед ним таблетки успокоительного.

В нужный час Герман вошел в подъезд и стал ждать старшину милиции.

Появилась старая женщина и прошла мимо, никого не заметив. После нее долго никто не показывался. Наконец Герман услышал, как кто-то открывает дверь ногой.

В пространстве между дверями света было немного, но глаза Германа привыкли. Он все видел хорошо. Старшина милиции вошел и остановился перед второй дверью. Герман перестал дышать.

Он бросился к старшине и ударил молотком по темени. Милиционер издал звук «хо». После этого он повалился на пол и затих. Из сумок выскочили картофелины и луковицы и побежали по полу.

Герман забрал из кобуры пистолет, поднялся по лестнице на последний этаж, пробрался на чердак.

Пройдя по чердаку, он очутился в другом конце дома. «Выйди как ни в чем ни бывало из подъезда и уверенно шагай через двор, – говорил ему дед Маронов. – Никто не запомнит твое лицо, потому что ты вышел не оттуда, где произошло нападение».

Герман так и сделал.

Никто не обратил на него внимания.

Он прошагал пешком два квартала, не видя ничего вокруг. Сильное волнение не позволяло ему оглядеться. На перекрестке какая-то женщина пропустила его вперед, и он не ответил на ее любезность.

Ему хотелось идти и не останавливаться.

Каждую минуту он вспоминал о случившемся. Он сделал все быстро и ловко, не растерявшись, не испугавшись перед неизвестностью. Но кое-что он забыл! Забыл сорвать фуражку, бросил молоток…

Бросил молоток!

Волнуясь, Герман быстро ощупал себя. Молоток нашелся за поясом, под рубашкой.

Герман вошел в автобус и спустя двадцать минут уже стоял перед Гленом.

Пистолет лежал на столе, на тарелке, обойма с патронами была вынута, лежала рядом.

Герман во всем находил удовольствие – в молчании Глена, в его задумчивой улыбке и в том, что в проеме стоят Нунс и Витя Каракум и тоже поражены зрелищем.

– И снова удивление! – наконец сказал Глен. – Ну и ну. Теперь ты мне ничего не должен. Есть желание – можешь уехать, а хочешь – оставайся. Будешь моим личным помощником.

Герман еще чувствовал горечь обиды, но уже не такую сильную.

Прежде он был так поглощен своим разочарованием, что ни за что бы не простил Нунса и Витю Каракума, а теперь в нем что-то изменилось. Герман еще не знал, что именно.

Он был рассержен на этих людей, но не спешил уходить. Добытый пистолет возвратил ему уверенность.

Он заметил, что Глен и его люди стали глядеть на него с серьезным видом, как на равного себе.

Это было очень приятное открытие.

Герман хотел сказать: «Я подумаю, как поступить». Но тут зазвонил телефон. Глен выслушал чью-то короткую речь, быстро взглянул на Германа, встал и мрачно поглядел в окно, а потом снова сел на кушетку.

– Дед Маронов передает, что все очень плохо, хуже некуда, – сказал Глен. – Тот милицейский так и не поднялся на ноги. Не очухался. И теперь он на том свете.

Витя Каракум присвистнул и оставил рот открытым. А Нунс хлопнул себя по колену.

– Это же высшая мера! – воскликнул Нунс.

Все принялись глядеть на Германа.

Из прихожей пришел Сива.

– Что будешь делать, сынок? – спросил он.

– Вышка – очень нервная штука. Но киснуть нельзя! Нельзя киснуть.

Герман задрожал так сильно, как не дрожал даже на полу у Клары-буфетчицы.

– Но что я сделал? – прошептал он.

– Укокошил старшину, – сказал Нунс.

– Разве Маронов не учил тебя, как нужно действовать?

Все поплыло перед глазами Германа – люстра, мебель, шторы и люди.

Пол вдруг сильно ударил его по лбу и щеке. Герман закрыл глаза, и стало темно и тихо.

Когда он очнулся, лежа на животе, под ним было сыро. Рядом была стена прихожей. В голове будто раскололось и рассыпалось стекло. Оно хрустело и визжало, и эти болезненные и неприятные ощущения становились только ужаснее.

Герман понял, что упал в обмороке и его стошнило. Он зашевелился и селу стены.

Из гостиной доносились голоса.

– Что тут думать? – сказал Нунс. – Сделать здесь, а после отвезти на пустырь и бросить.

– Я принял другое решение, – негромко ответил Глен. – Мальчонка может пригодиться. Конечно, мы рискуем, и все же торопиться не стоит. Еще не время.

– Кажется, он очнулся, – сказал Сива.

Он выглянул из гостиной и поглядел на Германа, за ним выглянули остальные.

– Умойся и убери за собой, – сказал Глен. – Потом послушай, что я скажу. Теперь для тебя нет ничего полезнее спокойствия. Оно для тебя дороже всего. Это мы сейчас и обсудим.

Герман чувствовал невероятную усталость.

У него горела щека, на лбу образовалась ссадина. Он вдруг ясно увидел свое положение – оно так ужасно, что уступает лишь самой смерти. Он убил человека. Теперь его ищут, чтобы забрать в тюрьму. Он слышал страшные слова «высшая мера», которые означают самое суровое наказание, расстрел. Они имеют отношение именно к нему. Это невыносимый ужас.

Глен пожелал говорить с ним без свидетелей.

– Киснуть нельзя, как сказал Сива. Это верно. И бояться тоже нельзя. Нужно смотреть вперед. Что случилось, то случилось. Пусть! Так даже интереснее жить. Но тебе понадобятся новые документы. Паспорт стоит тысячу рублей, военный билет – пятьсот. А заплатить тебе нечем. Однако я могу помочь тебе: дам полторы тысячи и еще триста – на подъем. А вернешь две с половиной. Такова моя плата за риск!

– Где же я возьму столько денег?

– Поедешь на север. Там люди и больше зарабатывают. Как устроишься, начнешь расплачиваться.

Герман схватил Глена за руку.

– Спасибо! Спасибо! – забормотал он. – Я хочу поехать на север!

Глен засмеялся.

Герман подумал, что осужден испытывать постоянный страх, но на севере ему будет легче. Там другие люди. Вместо галантности там стойкость и спокойствие. Житейская мудрость вместо шика.

Зато нет жестоких, коварных людей. Что им делать на севере?

Герман увлекся этими размышлениями и сделался спокойнее.

Глен велел ему ехать к Кларе-буфетчице и ждать.

Едва Герман очутился на улице, дрожь снова принялась терзать его тело. Он постучал к Кларе, трясясь, как в лихорадке. Клара поглядела на него без сочувствия, с женским презрением к слабому мужчине.

– Пожалуйста, дайте мне таблеток, – попросил Герман.

Клара не разговаривала с ним до следующего утра. Герман спал не раздеваясь, ничего не ел. Ему хотелось только лежать.

Утром Клара сказала:

– Ходила на рынок за курицей, а там торговки говорят: «Убили милиционера». Дали дураку заработать, а он и заработал на высшую меру!

Она не желала утешать своего постояльца. Он был для нее чужим.

Герман стал думать о севере, как о далекой, сказочной земле, где человеческие страдания неизвестны, потому что их нет. Скорее уехать!

– Сходи к фотографу, – сказала ему Клара. – Иначе у тебя не будет документов. Недалеко отсюда есть фотоателье.

Герман заказал у фотографа снимки для паспорта и военного билета. Но прийти в ателье стоило ему больших усилий.

Сердце его всякий раз сжималось, если кто-нибудь на него смотрел. Неожиданно для себя он сделал открытие относительно своей личности. Ему нужны покой, душевный уют, тихий, ничем не примечательный день, наполненный обыкновенными делами. Это во много раз ценнее, чем шик и повышенное внимание к персоне. Никакие рассказы о свободе и удаче ему не нужны.