Вдруг все ушли, осталась только Клара. Герман еще долго стоял на коленях и плакал.

Клара бросила ему мокрое полотенце.

– Не ной и не терзайся, – сказала она. – Дальше будет еще хуже. Они не позволят тебе жить. Это конец. Я знаю. Я дам тебе элениуму. Сварю тебе суп с курятиной. А ты послушай: три тысячи тебе не достать, поскольку ты не Дед Мороз. Три тысячи – это крест на твоей могиле. Убивают и за меньшее!

– Я не брал денег, это Витя Каракум взял. Он входил в купе!

– Если скажешь это еще раз, не доживешь до рассвета. Витя Каракум потребует доказательств, а если у тебя их нет, рассчитается за оскорбление. Это обернется могилой! Витя живет по закону, а закон утверждает, что за наговор расплачиваются жизнью. Так какие же у тебя доказательства?

Герман молчал. Ему хотелось вскочить, броситься прочь, на улицу, отправиться на вокзал и вернуться домой, к матери.

– Я очень хочу домой, отпустите меня, – попросил он.

– А кто отсидит за чемодан? – спросила Клара. – Три года! Разве это Витя Каракум вытащил из камеры хранения чужую вещь?

Герман снова заплакал.

– В тюрьме тебя раздавят сапогом, как гада, – произнесла Клара. – А ты гад и есть. Проворонил деньги и хочешь свалить вину на другого. Но если уж ты в моем доме, дам тебе полезный совет. Никто тебе не поможет, а только ты сам. Выручит усердие и спокойствие. Пойди к Глену и спроси его, благодетеля, нет ли работы на три тысячи. Такая работа, возможно, и найдется. Если хочешь, я скажу это Глену прямо сейчас, по телефону. Или, если хочешь, отправляйся на тот свет. Или в тюрьму.

– Да, – сказал Герман, – спросите, пожалуйста, нет ли работы.

Поговорив по телефону, Клара сделалась добрее.

– У Глена есть работа на три тысячи. Выполнишь ее и лети белым голубем.

Ее слова стали Герману утешением.

Дрожь его унялась только к ночи. Клара дала ему таблеток, и он уснул не снимая одежды.

Утром Клара подала ему чаю и сказала: «Начни жизнь с чистого листа. Сейчас это вернее всего, уж поверь мне».

Она говорила, как мудрая женщина, умеющая примирить человека с чем угодно.

Появившийся Витя Каракум с презрением поглядел на Германа, не проронив ни слова.

– Поезжай с ним к Глену и будь послушным мальчиком, – сказала Клара. – Это тебя выручит. Сделай все, что скажут. Или верни деньги.

Герману было неприятно ехать в автомобиле с человеком, причинившим ему боль и унижение. Но теперь он боялся его кулаков. Он молча глядел на дорогу и думал о тяжелом разочаровании.

Сива, встретивший его в прихожей, усмехнулся и повел в гостиную.

Глен в задумчивости сидел на кушетке и курил сигарету.

– Работы на три тысячи не бывает, – сказал он. – Но для тебя найдется. Добудь для меня одну вещицу. Пистолетик. Когда принесешь его сюда, три тысячи забудутся, будто их не было. Мое слово. Делай тогда, что захочешь.

– А где можно добыть пистолет?

– Это знает дед Маронов, он расскажет тебе. Но сначала дай согласие.

– Я согласен, – сказал Герман.

После этих слов Герман услышал, как за его спиной задвигались люди. То были Витя Каракум, Сива и Нунс. Они вышли на середину комнаты и расселись на стульях.

– Ты согласился при свидетелях, – сказал Глен. – Учти, Гера, этот важный момент. Теперь, если скажешь «нет», Сива отрежет тебе голову и засолит ее, как кочан капусты. Так у нас поступают с теми, кто плюет на уважение к личности.

Нунс поднялся с места и сказал: «Пойдем, олень, отвезу тебя к деду Маронову».

– Ступай, Гера, и торопись: у тебя только три дня, – проговорил Глен.

Нунс повез Германа на окраину города. Там в одном из унылых и старых одноэтажных домов жил бородатый дед Маронов.

У него были смеющиеся глаза, но никто не видел его улыбки. При ходьбе он делал маленькие шаги. За ним всюду ходил запах нездоровых зубов.

Герман подумал: «Неприятный дед Маронов.

И все здесь чрезвычайно неприятное».

В нем поселилось чувство брезгливости. С этим чувством он сел на лавку у стены и стал слушать, как на крыльце старик разговаривает с Нунсом: «Этого мало, дай еще, Нунс. Прибавь дедушке. Я люблю не деньги, а покой, удовлетворение. Положи еще десяточку, разве для тебя это расходы?»

– Говори в сторону, от тебя пахнет канализацией, – ответил Нунс. – У тебя только день, чтобы научить парнишку, как добыть то, что нужно. Когда научишь, дам еще десятку. Потом получишь еще тридцать.

В доме было так грязно, что казалось, здесь держат коров. Герман боялся взять что-нибудь в руки. Он хотел пить, но не решался дотронуться до кружки.

Когда Нунс ушел, дед Маронов стал разглядывать Германа. Из-за смеющихся глаз казалось, что он сошел с ума и над всем насмехается.

– Подари мне часы, – сказал он. – Вот эти, на руке.

– Зачем?

– А ты не спрашивай.

Герману стало очень тоскливо. Ему хотелось, чтобы старик отошел подальше или ушел куда-нибудь. Он снял с руки часы и положил на край лавки. Дед Маронов унес их в другую комнату. Вернувшись, он положил на лавку плотницкий молоток.

– Вот этим ты и добудешь пистолетик, – сказал он.

Герман догадался, что молотком нужно разбить окно.

– А где это окно, которое нужно разбить? – спросил он.

– Глупый, как утка. Какое окно? Этим молотком ты лишишь человека чувств и памяти, а пока он чухается, заберешь пистолетик.

Герман испугался. Вообразив, что ему предстоит ударить человека молотком по голове, снова задрожал от страха.

Дед Маронов принялся объяснять. Говорил, как нужно действовать. Старшина милиции, усталый и рассеянный после ночного дежурства, войдет в подъезд своего дома. Там, спрятавшись в полумраке, будет ждать Герман. Он быстро подбежит к старшине сзади, сорвет с головы фуражку. От этого люди всегда теряются. Растерявшийся от неожиданности старшина обязательно замешкается. Такого человека легко оглушить молотком.

Дед Маронов протянул руку и дотронулся до головы Германа, показывая, куда нужно бить. Герман съежился от брезгливости.

– Я не смогу, – прошептал он.

– Глупости! Здесь дела на копейку. Другим способом пистолетик не достать.

Герман испугался еще сильнее.

– Ты давал согласие при свидетелях? – спросил старик.

– Да.

– Нужно было не давать, а теперь поздно. Теперь тебя самого стукнут по голове, если отступишься. Найдут где хочешь, нигде не спрячешься. Вот посиди тут и подумай, а я пойду пить чай.

Дед Маронов не умел скрывать своих привычек. Он ел и пил так громко, что Германа затошнило.

Он выскочил бы из грязного дома деда Маронова сию же минуту, как из гадкой навозной ямы.

Избавление стало бы самым приятным для него чувством.

– А где живет старшина? – спросил он.

– В обычном дворе. В ночь уходит на службу, утром возвращается. Сейчас поедем, покажу тебе это место.

– А что будет с человеком, если его ударить молотком? Он не умрет?

– Затихнет, и только. Полежит, а потом поднимется и станет ругаться.

Все, что Герман услышал, стремительно разгоралось в его воображении. Он видел старшину милиции, который носит на боку кобуру с оружием. Этот человек падает на пол и затихает, а потом, очнувшись, ругается.

Герман вскочил и засуетился.

Он добудет пистолет, и когда-нибудь, может быть, через два месяца, напишет анонимное письмо милиционеру. Попросит прощения: «Мне нельзя было обойтись без вашего пистолетика! Поймите, уважаемый, и простите».

Когда Герман увидел двор, дом и подъезд, где жил старшина, ему почудилось, что он может приехать сюда с молотком уже завтра.

– Все-таки ты глуп, как утка, – сказал дед Маронов. – Постой за дверью, почувствуй место, погляди, как люди входят и выходят. Смотри внимательно, ничего не упусти. Пусть глаза привыкнут к полумраку. Так делай два дня, а на третий бери то, что нужно.

Перед полуднем следующего дня Герман увидел старшину.

Невысокий, плотный, в сапогах, галифе и рубашке навыпуск милиционер медленно вошел во двор и направился к дому. Его руки были заняты.