Серёжа тщательно отмыл от крови свой нож, разбежался и забросил его подальше от берега в глубины озёрные. Трофейный нож он тоже вымыл, тщательно протёр и положил на траву: вдруг ещё кто–нибудь рискнёт появиться на этом проклятом острове.

Эвелина встала и снова пошла в воду. Серёжа тоже, наконец, позволил себе умыться в когда–то родной ему кисегачской воде.

А небо над ними было чистое: звёздное и лунное. И луна и звёзды смотрели на происходящие в земной юдоли события с большим интересом. Пора было что–то делать. Сперва Серёжа вылил содержимое котелка в затухающий костёр, потом отошёл по берегу в сторону метров тридцать, набрал чистой воды, вернулся на поляну и поставил его рядом с понуро сидящей Эвелиной. Она отворачивалась: не хотела, чтобы он видел её изуродованное лицо.

– Лина! Пей воду. Тебе станет легче.

Эвелина сразу начала пить. Долго не могла оторваться от этой живительной влаги. Потом поспешила в кусты.

Серёжа сел на песок и призадумался: что делать? Долго думать у него просто не было времени. Он вспомнил, что в своё время в углу этой поляны он хотел сделать схрон, выкопал яму, но почему–то оставил эту затею. Потом вспомнил, что у них внутри лодки пристёгнута сапёрная лопатка... Всё, хватит сидеть. Пора действовать.

Серёжа вооружился сапёрной лопаткой, трофейным бидоном и поспешил в угол поляны. Он сразу вспомнил, почему здесь он не довёл дело до конца: песчаные края всё время осыпались. Приходилось одновременно и расширять яму и углублять её. Закипела работа, и сразу Серёжке стало на душе немного по легче.

Когда глубина ямы оказалась немного больше полутора метров, Серёжа решил: всё, хватит. Иначе до рассвета не успею.

Все эти усыплённые Серёжкой покойники явно были знатными пивососами. Каждый весил более ста килограммов, а, может быть, и до ста пятидесяти. Одним словом, обрюзгшие и брюхатые детины... А теперь всех их надо было как-то дотащить до их свеженькой могилки.

Тащить такие тяжеленные туши можно было только волоком. Корячился Серёжка, пыхтел, но дело продвигалось медленно. Кое–где приходилось и кантовкой заниматься (Мужики! Не пейте вы так много пива! Вы даже не представляете, как тяжело потом таскать ваши разбухшие трупы!).

Подошла Эвелина, попыталась помочь, но почти сразу же убежала в кусты. Но вскоре вернулась. И помогала перетаскивать своих истязателей.

Потом Серёжа срезал с их одежды пуговицы, чтобы невозможно было опознать трупы. Он скатил их на дно ямы, сложил аккуратно, потом засыпал эту братскую могилу чистым озёрным песком, притоптал хорошенько, ещё подсыпал песка...

Моторная лодка тоже была вся измызгана кровью. В ней оказалось ещё и небольшое весло. Подул свежий ветерок. Становилось прохладней. Серёжа снова решил разжечь костёр, обогреться, обсушиться, а заодно и сжечь некоторые лишние вещи.

Потом он ходил и поливал наиболее заметные кровяные пятна из бидона, а затем взял весло и, махая им как косой, зачистил всю ближнюю территорию. Эвелина сидела недалеко от костра.

–      Эвелина! Соберись ещё немного. Скоро всё кончится. Сейчас я поплыву топить моторку, а ты разденься, выстирай одежду, просуши её сколько можно. Держись.

–      Хорошо.

–      Вот это весло тоже сожги. Ну, я поехал.

Серёжа подцепил моторку к своей лодке и направился к заранее намеченному глубоководному заливу.

Вообще–то вода в Большом Кисегаче очень чистая, прозрачная, немного как бы зеленоватая, видимость очень большая, но есть такие места, где дно всё–таки не просматривается. Туда и правил свою флотилию почти уже совсем обессиленный Серёжа. Но он держался. На кого он ещё мог надеяться, кроме самого себя!

По пути он предусмотрительно избавился от бидончика, кружки, пуговиц и других легкопотопляемых вещей. Когда Серёжка прорубил днище моторной лодки, она с такой стремительностью пошла на дно, что он едва успел перескочить в свою лодку. Выкинув и нож–бабочку, он постоял некоторое время на том же месте, всё время поглядывая в глубину. Но моторная лодка навсегда исчезла из пределов видимости. Даже водорослей не видно было. Довольный таким исходом, Серёжа уселся за вёсла...

Лина по–прежнему сидела у костра, но теперь уже завернувшись в своё полотенце. Платье её сушилось. Она – молодец. Делала всё, что он приказывал ей.

Серёжа, на всякий случай, тщательно проверил и свою лодку, потом разделся, прополоскал всю свою таёжную одежонку и особенно тщательно сапоги. Потом выжал одежду и пошёл в воду. Уже рассвело. Кое–где вдоль берегов оставались ещё постепенно исчезающие белые туманные облачка.

Серёжа поплавал вдоль берега минут тридцать, выбрался на берег. Линочка уже оделась. Серёжа тоже натянул на себя влажную прохладную одежду, постоял у догорающего костра, вспомнил, как они варили на этом костре любопытных раков...

–      Эвелиночка, ты понимаешь, что нам с тобой надо молчать обо всём

этом?

–      Да, Серёжа, я буду молчать всю жизнь.

–      Ну, я думаю, что пятидесяти пяти лет хватит. Это будет... Да, это будет 2016 год. Тогда мы сможем всё это рассказать своим внукам и правнукам. А милиция и прокуратура постесняются возбуждать уголовное дело против таких мирных старичков, какими мы будем через пятьдесят пять лет.

–      Нет, Серёжа, лучше внукам ничего об этом не рассказывать. Пусть они считают нас мирными и безобидными старичками.

–      Садись, Лина, в лодку, поедем домой!

Серёжа ещё раз обошёл всю поляну. Везде были покой, мир и тишина. Никаких видимых следов вчерашней смертельной схватки не осталось.

Серёжа постоял у песчаной могилы, подумал о жизни вообще: «Да, гениальное определение дал наш великий классик стоимости, значения и смысла нашей жизни: «Жизнь – копейка».

Когда они на кордоне пересаживались в мотоцикл, Серёжа спросил у Эвелины:

–      Линочка, тетё Нине поедем?

–      Нет, нет, Серёжа! Только домой, в Миасс! – она всё время отворачивалась от него, видимо, стыдясь своего изуродованного лица.

Когда они подъехали к подъезду дома, где жили Гринфельды, Серёжа спросил у Лины:

–      Линочка! А у тебя есть ключи от квартиры?

–      Если мамы нет дома, я возьму у тёти Раи наши запасные ключи. Прости меня, Серёженька, за всё. Прощай. – и она убежала в свой подъезд. Серёжа даже не успел ничего сказать ей на прощанье.

...Он гнал домой с чудовищной скоростью. Ему хотелось всё забыть. Впереди его ждала Неизвестность, а нёсся он навстречу ей, как поймёт он спустя много десятилетий, от своей Судьбы.

Шорошатся раки и мечутся щуки.

В зарыбленной зелени спит Кисегач.

Когда в нём отмоет кровавые руки

Весёлый убийца и добрый палач?

Когда он вернётся в родимые кущи,

Когда он прильнёт к родинкам дорогим,

Когда образумится вечноидущий

И ищущий света во тьме пилигрим?...

Давно не бывал он в любимой сторонке,

Давно не вдыхал он таёжный бальзам...

Лежат под сосной для него похоронки,

И мечутся рыси по волчьим следам...

Любил ли Серёжа свою Эвелину?

Сознание рвёт неотвязная дрожь...

Тела уплывают в болотную тину.

Ликует в руке окровавленный нож.

И закрутила Серёжу институтская экзаменационная карусель. После экзаменов он вернётся домой, упакует все оставшиеся вещи Эвелины, надёжно спрячет их в пещере: а вдруг она ещё вернётся? Шалашик, где они провели столько счастливых ночей, Серёжа разберёт и сотрёт все следы их пребывания в этом райском уголке.

На этот проклятый им остров он больше никогда не возвращался. Но изредка, проплывая на лодке мимо него, замечал там беззаботно отдыхающих кисегачских курортников. Они купались, играли в волейбол, загорали... прямо на костях убитых им насильников. Серёжа даже однажды подумал перезахоронить их косточки, но всё же не стал этого делать.