–      Ах, Серёжа, не издевайся надо мной, ты даже не догадываешься, как я измучилась!

–      Вы, Екатерина Антоновна, действительно сменили своё яркое платье на более скромное, но, как мне кажется, вы даже нисколько не похудели от всех ваших «мучений»! Вы, видимо, сильно перемучились, тискаясь по кустам с этим сморчком Жихаревым? Сочувствую вашим мучениям, но ничем не могу вам помочь.

–      Нет, можешь! – вдруг твёрдо произнесла Катя и решительно подняла на Серёжу свои прекрасные глаза (Держись, Серёжка!).

–      Извините, Екатерина Антоновна, сейчас я помогаю своим родителям по хозяйству: таскаю в огород навоз, и если вы хотите пригласить меня шафером на вашу свадьбу со счастливчиком Жихаревым, я вынужден буду ответить вам отказом. Увы, для меня навоз важнее вашего семейного счастья!

–      Какого семейного счастья!... Если бы ты знал... Ты можешь меня выслушать спокойно и без насмешек? Ты разве забыл, как нам было хорошо с тобой?

–      Конечно, забыл. Я уже написал прощальное четверостишие и всё забыл.

Как было хорошо когда–то нам с тобой!

Теперь один брожу по опустевшей жизни,

И вспоминаю с грустью и тоской,

Как было хорошо когда–то мне с тобой!

Серёжа прочитал это своё четверостишие со всем возможным в его ситуации юмором... А Катя почему–то вдруг заплакала горько и, пожалуй, безнадёжно. Серёже вдруг сразу стало жалко эту прелестную чужую женщину, он смягчил свой язвительный тон и попросил Катю:

–      Хорошо, Екатерина Антоновна! Но только расскажите мне всё спокойно, подробно и правдиво, чтоб я смог понять своим недоразвитым до вашего уровня умом, что же произошло на самом–то деле в окрестностях так полюбившегося вам Кисегача! А... «Ты перед сном молилась, Дездемона?»

–      Серёжка, ты издеваешься, а я сейчас умру от разрыва сердца... Мне так плохо...

–      Екатерина Антоновна, вы, наверное, не успели прочесть «Диалоги Платона», потратив время на выслушивание пламенных признаний обожаемого вами ублюдка Жихарева. Поэтому вы и не знаете, что мудрейший Сократ не придавал особой ценности нашей бестолковой жизни. И действительно, всем нам всё равно придётся отправиться в мир иной, так что бояться тут нечего... Умирайте спокойно, я исполню свой долг и вызову сюда носильщиков в чёрных балахонах...

–      Серёжа, я хочу рассказать тебе всё, а ты...

–      Я всё понял, Екатерина Антоновна. Когда я вырасту до вашего возраста, я обязательно пойду в попы. Вот интересных–то историй наслушаюсь в исповедальнях! И романы читать не надо будет.

–      Серёжа, ты будешь меня слушать?! – истерически взвизгнула потерявшая всякое терпение Катя.

Серёжа не боялся бродить по тайге, но женских истерик он так и не научился спокойно переносить до своего преклонного возраста.

–      Екатерина Антоновна! Я внимательно вас слушаю...

–      Серёженька!.. .Нет, сначала о самом главном... Я уже договорилась с родителями. Я во всём им честно призналась. Во всём. Они, конечно, там повозмущались, но потом решили: сначала ты полмесяца поживёшь у нас, потом у нас с тобой будет отдельная трёхкомнатная квартира. Папа твёрдо пообещал, значит всё сделает. Мама договорится и с математической и с иностранной школой. Там работают её студенты и студентки. Будешь учиться там, где захочешь. Когда закончишь школу... Мой папа очень большой начальник, у него огромные связи и возможности. Ты – очень умный, и сделаешь блестящую карьеру. Серёженька! Если бы ты знал, как я тебя люблю! Я просто не смогу жить без тебя!

–А Жихарев разве не предлагал тебе утешить твоё страдальческое одиночество?

–      Да, я просто ненавижу этого гада, а ты ничего не знаешь и ревнуешь...

–      Дорогая Екатерина Антоновна! Я ещё совсем маленький мальчик и даже не догадываюсь, что означает это странное слово «ревность».

–      Серёженька, я понимаю, что спорить с тобой совершенно бесполезно. Ты такой... Когда ты приедешь в Москву, ты заставишь всех наших пустомель и говорунов не просто замолчать, а заткнуться... Но я сейчас говорю тебе совсем о другом. Я предлагаю тебе лучшую столичную жизнь в интеллигентной творческой среде.

–      У нас петух – творческий работник, а наши поросята интеллигентнее всех ваших пресмыкающихся и самодовольных бахвалов, к тому же, Екатерина Антоновна, я буду просто несносен для высокопоставленного общества, так как не умею обращаться с вилкой и ножом, да и с другими снобистскими столовыми приборами. Я все блюда ем только с помощью ложки!

–      Серёжка, это такой пустяк. Ты быстро всему научишься.

–      К тому же, папа и мама приучили меня хлебом вытирать тарелки и кушать этот хлеб.

–      Серёженька, это тоже просто забавная мелочь.

–      Но самое ужасное, Екатерина Антоновна, это то, что мне абсолютно наплевать, что думает обо мне ваша интеллигентная публика!

–      Серёженька, мы постелем ковёр в моей комнате и будем кушать на нём как, ну ты помнишь... там на нашем острове нам разве плохо было? Кстати, наша домработница тётя Дуся так прекрасно готовит, лучше, чем в любом московском ресторане.

–      Да, бедно вы там, в Москве живёте: на трёх взрослых человек всего одна домработница.

–      Серёженька, да ты не думай ничего плохого... Мама с папой целыми днями пропадают на работе, я учусь... и ты будешь учиться. Ты уже почти взрослый и должен думать о своём будущем.

–      Екатерина Антоновна! А если я откажусь от вашего лестного предложения, и не поеду с вами в Москву?

–      Тогда я сейчас пойду на озеро и утоплюсь. Мне терять в этой жизни больше нечего.

–      Катенька! Вот в озере топиться не надо. Тогда я не смогу в нём купаться: буду о вас думать.

–      Можно и в Москве с балкона прыгнуть.

–      И этого, Катенька, не стоит делать. Сократ заблуждался. У человека – только одна жизнь. И другой никогда не будет. К тому же, говорят, что у христиан самоубийство считается страшным грехом.

–      Я и так уже пропавшая грешница. Но ты, Серёжа... Ты знаешь, что такое «Долг чести»?

–      Догадываюсь, что понятие «долг чести» было придумано картёжными шулерами, которые сами этой чести никогда не имели.

Катя как-то замялась немного, потом выпрямилась, посмотрела прямо в серёжкины насмешливые, но грустные глаза и всё также смущённо продолжила это тяжёлый для них обоих разговор.

–      Серёжа. У меня тётя – врач. Она уже и срок примерно назвала. Серёженька, милый, у меня будет ребёночек.

–      Ну и хват этот Жихарев! А по виду – недотёпа!

Катя разрыдалась, вцепившись с изгородь. Она, может быть, и упала бы, если бы не сделал этого. Сергей молчал и ждал, что она ещё скажет. Немного придя в себя, Катя устало и обречённо сказала:

–      Да причём тут этот Жихарев! У нас с ним вообще ничего не было. Он же – импотент!

Серёжу всколыхнула и потрясла эта новость, но он не растерялся.

–      Уважаемая Екатерина Антоновна! Вы, наверное, считаете меня маленьким мальчиком и думаете, что я не знаком со значением этого слова. Но вопрос сейчас о другом: вы–то, Екатерина Антоновна, как узнали. Что он, Жихарев, – импотент?

И тут наша Катенька так покраснела (наверное, до самого своего чувственного пупка, который так любил целовать расшалившийся на озёрном приволье Серёжа).

Нашему герою осталось только подвести итоги их трагическим взаимоотношениям:

–      Спасибо вам, конечно, Екатерина Антоновна, за всё. Я тоже любил вас с какой–то безумной страстью. До встречи с вами я был наивным оптимистом, а сейчас я злой и прожжённый пессимист. Спасибо вам и за это. Спасибо за ту радость, какую я познал с вами. Вы – прекрасная женщина. Может быть, я никогда не встречу кого–нибудь лучше вас. Но я не поеду с вами в Москву. Я останусь здесь, в своей стихии. Я искренне желаю вам счастья. Но... скоро сюда придут мама с сестрой. Мне нужно копать свой огород. Прощайте.

–      Прощай, Серёженька! Обещаю тебе, что ты больше никогда меня не увидишь. Но я буду помнить тебя всю свою жизнь. Желаю тебе удачи. Прощай!