Когда у нашего неизвестного миру оратора начал слегка подсаживаться голос, он остановил своё бурное словоизлияние и вопросительно посмотрел на Катю: «Ну, как?». Катя была в полном восторге. Она налила кружку чая, подала её заповедному Цицерону для смазки утомлённого горла и горячо обратилась к Серёже:

–      Серёжка! Да тебе уже сейчас надо книги писать! Всё у тебя получится!

–      Что ты, Катя! У нас в школе учитель «Истории» Семён Семёнович говорит гораздо лучше меня, но он же не пишет книг. Только учит детей.

–      Пойми ты, Серёжа! Настоящий педагог погибает всю свою жизнь только для того, чтобы наши ученики были умнее и лучше нас. Твой Семён Семёнович – настоящий учитель с большой буквы. А вот тебе нельзя быть педагогом.

–      Это почему же?

–      Потому что ты, Серёжа, будешь отправлять десятиклассниц не на выпускной, а в декрет.

Вот тут они оба дружно и весело расхохотались. Серёжа побежал к воде охладить свой ораторский пыл, а Катя начала раскладывать на лежаке разные подкрепляющие средства в виде жареной курочки, варёных яичек, свежих помидорчиков и других домашних разносолов.

Когда наши островитяне дружно хрустели мамиными малосольными огурчиками, они вдруг посмотрели друг другу в глаза и снова весело расхохотались. У обоих одновременно мелькнула одна и та же мысль: «Мы же сюда не историю приехали изучать, а совсем другим «спортом заниматься» (Да, читатели, вам, конечно, тяжело. Вам ведь неизвестно, попадёте вы в рай или нет. А наш герой уже пожил там счастливой и беззаботной жизнью, ну примерно как библейская Ева и змей–искуситель).

Но иногда жизнерадостная Катя почему–то печально задумывалась, с какой–то неизъяснимой грустью смотрела на Серёжу. А однажды не выдержала и выдала свои поистине горестные тайные мысли:

–      Ах, Серёжка, был бы ты постарше годика хотя бы на четыре, я бы вцепилась в тебя и не выпускала до самой глубокой старости... А так... все скажут, что я тебя, бедненького и глупенького, совратила и развратила. Назовут меня по–всякому...

–      Катя! А ты знаешь, я уже придумал на этот случай один афоризм. Хочешь послушать?

–      Серёжа! Вряд ли твой афоризм меня утешит. Ну, говори!

–      Афоризм такой (сам придумал): «Пренебрежение общественным мнением – признак гения... или поросёнка».

Сперва весело рассмеялась Катя, к ней и Серёжа присоединился.

–      Ну, Серёжка, я тебе уже говорила: Садись за стол и пиши. У тебя есть именно то, что делает настоящего писателя великим.

–      Ум? Память?

–      Нет. Ты можешь смеяться не только над людьми, но и над самим собой. А наши, московские «творцы» только лают друг на друга взахлёб, а своей глупости в упор не видят.

Но всё же Катю что–то постоянно беспокоило и однажды она с какой– то горечью и как-то даже униженно призналась Серёже.

–      Знаешь, Серёжа. Я у родителей – единственная дочь. Папа у меня – большой начальник, мама преподаёт в институте. Живём в полном достатке. Всё бы хорошо. А тут... словом, годы идут, и начали меня родители, особенно мама, пилить насчёт замужества. Даже женихов каких–то прилизанных предлагают. Но мне–то они не нравятся. А настоящих, с которым бы жить хотелось, нет. Вот вам, мужикам, хорошо. У нас в Москве как: нажрётся какой-нибудь забулдыга допьяна, завалится в женское общежитие, а утром проснётся уже с обручальным кольцом на пальце... А многие приличные девушки хотят выйти замуж... а не за кого.

–      Катя! А я через два года школу закончу.

–      Глупый ты ещё, Серёжка. Речь не о тебе, а вообще... А тебе через два года надо поступать в институт и учиться дальше.

–      А пока. – с неунывающим видом добавил Серёжа. – Придётся два года каждый день ходить из школы домой по 14–17 километров.

–      Терпи, Серёженька! Именно так и надо учиться... Если бы у меня было отдельное жильё, я забрала бы тебя с собой в Москву и устроила там в очень хорошую школу... Вернусь домой, может что-нибудь и придумаю.

Серёжу не испугала перспектива переехать в столицу, его ещё с далёкого и полузабытого детства одолевала «охота к перемене мест».

Да, многое умел и знал наш герой в своём ещё относительно юном возрасте. Не знал он ещё только одного: мук ревности. В воскресенье к ним должны были прийти гости, и мама, занятая стряпнёй, отправила Серёжу в магазин за срочными покупками. Магазин в посёлке, как и почти все другие здания, находился на горке. Поднимаясь в эту горку, Серёжа вдруг, неожиданно для себя, увидел «свою» Катю, которая шла к нему навстречу под ручку с маркшейдером Жихаревым, общеизвестным пьянчужкой с весьма подмоченной репутацией. Эта парочка весело переговаривалась о чём–то и даже смеялась! (Ну над кем ещё можно смеяться, как не над ним, девятиклассником Серёжей, теперь уже вполне заслужившим погоняла «Отелло»).

Какой невиданный шквал разнородных чувств ударил – и так неожиданно – по беззаботной душе нашего легкомысленного героя! Серёжу вдруг охватил такой приступ ярости, что... Но вокруг были чужие глаза и уши, и Серёжа последним усилием воли заставил себя равнодушно отвернуться и пройти мимо этой «влюблённой» парочки. Катя тоже сделала вид, что незнакома с «этим подростком» и, не переставая беседовать со своим новым ухажёром, только крепче прижалась к его хилому плечу и, очаровывая местную публику очередным своим «сногсшибательным» нарядом, хладнокровно прошла мимо.

У Серёжи помутилось в глазах, и он инстинктивно протянул руку к голенищу своего сапога... но сапог на ногах не было, а только лёгкие домашние тапочки. Серёжа подошёл к магазину, остановился... Он забыл, что же мама наказывала ему купить. Пришлось ему минут десять ходить перед магазином туда–сюда, успокаиваться и вспоминать, что же надо было ему купить в этом проклятом магазине.

«Ну и Катька – стерва! Лицемерная и подлая гадина! Тварь! Задушил бы её своими собственными руками! Это только в Москве такие шлюхи водятся! (Вот тут ты ошибаешься, несчастный Отелло! Очень скоро ты убедишься сам, что и на нашем суровом Урале распутных девок и баб не меньше, чем в далёкой, так несправедливо всеми облаиваемой Москве!), а Катька – сука польстилась на этого сморчка Жихарева! Конечно, москвич, с высшим образованием, деньги, наверное, на секретной стройке лопатой гребёт, а она, гадина, любит себе всякие наряд и безделушки покупать. И зачем я только с этой поганкой связался!» – начал постепенно приходить в себя потерпевший первое в своей жизни сокрушительное поражение «от этих проклятых баб» наш в сущности просто не вовремя созревший герой.

Серёжа закупил необходимые продукты, отнёс их домой, прихватил с собой томик У.Шекспира на его родном языке и пошёл в свой огород: читать, переживать и успокаиваться (Посмейтесь, уважаемые старики, над такими глупыми и наивными молокососами! Действительно, было бы из–за чего переживать! Это же такая мелочь по сравнению, скажем, с выборами в Государственную Думу!).

Серёжа сел на скамеечку за гороховой грядкой и начал читать сонеты, но сразу же стали попадаться незнакомые слова, а Большой словарь он, будучи в расстроенных чувствах, забыл взять с собой. Серёжа окончательно впал в так называемую депрессию, бросил почитаемый им томик Шекспира в пустое ведро и... безутешно разрыдался (Поплачь, поплачь, Серёженька! Ты же так любишь разные приключения! Вот и схлопотал одно из них на свою бедовую голову). В запале так грубо попранных «погаными людишками» чувств, он проклинал свою «неудавшуюся, загубленную жизнь», этот вдруг опостылевший ему огород и даже висящие над ним хмурые уральские тучи. Он проклинал всё, забыл проклясть только брошенный им в ведро томик Шекспира.

«Зову я смерть. Мне видеть невтерпёж

Достоинство, что просит подаянья,

Над простотой глумящуюся ложь,

Ничтожество в роскошном одеянье.

И совершенству ложный приговор,

И девственность, поруганную грубо,

И неуместной почести позор,

И мощь в плену у немощи беззубой,