Мэтт даже на секунду не мог допустить, что стоит ему поманить пальцем, Алекс станет ему не любовником, а верным супругом на всю жизнь. Надёжным тылом, союзником, опорой. Мэтт просто не верил, что так бывает.
Не верил, и потому напился. Не до зелёных чертей, но до идиотской, сумасбродной смелости. Все мысли, всё, что заставляло его быть осторожным, отошло на второй план, и он опомнился только когда постучал в дверь алексовой комнаты.
— Да? Заходи, — ничего не подозревающий Алекс ответил вполне дружелюбным и даже весёлым голосом.
Правда, когда Мэтт вошёл, Алекс сразу понял, что к чему. Он заметно покачивался и смотрел тяжело, исподлобья, но как-то размыто и совершенно очевидно пьяно.
Алекс не испугался. За недолгое время своей влюблённости он узнал, что такое боль и выжигающее всё внутри отчаяние. Он полностью оправдывал желание Мэтта напиться. Он бы, может, тоже напился, если б ему это пришло в голову в то воскресенье, когда он застал Мэтта в постели с любовником. Он даже пожалел, что не напился тогда.
Мэтт держался вполне себе прямо и уверенно, словно бы не был в стельку пьян. Должно быть, сказывался довольно большой опыт. Под молчаливым взглядом Алекса он дошёл до его кровати, сел, а потом, недолго думая, разлёгся, устраивая голову на по подростковому острых коленках. Алекс, опьянённый подобным жестом, даже не дёрнулся в сторону, а наоборот замер, боясь, что долго это не продлится. Он осмелился только запустить пальцы в мэттовы волосы и погладить, помассировать ему виски и макушку.
Мэтт застонал тихо, но так красноречиво, что уже на этот раз Алекс дёрнулся. Только сейчас он понял, что находится один в доме со взрослым пьяным мужчиной, который может сделать всё, что захочет. Но дёрнулся он вовсе не от страха. А от того, что понял: что бы Мэтт ни стал делать, он, Алекс, даже слова в протест не скажет. Он позволит ему сделать всё, что угодно.
Он так задумался об этом, что перестал поглаживать Мэтта по голове.
— Ну что ты замер-то? — недовольно поинтересовался тот. — Работай, не отвлекайся.
Алекс обиженно хмыкнул, но снова ласково погладил виски, провёл ладонью по высокому лбу, а потом, подсознательно понимая, что Мэтт слишком пьян, чтобы соображать, провёл кончиками пальцев по красивому прямому носу, по щекам, закрытым векам, по губам, которые тут же приоткрылись, по подбородку, а потом даже смело спустился пальцами на шею. Забираться руками под рубашку он побоялся, так что положил руки на грудь поверх тонкой ткани, а сам наклонился, сгибаясь в три погибели, и уткнулся лбом в лоб Мэтта, вдыхая запах крепкого алкоголя. Сейчас можно будет говорить Мэтту что угодно — утром он всё равно не вспомнит. Может, не вспомнит даже, что приходил.
— Я так люблю тебя, — дрожащим голосом произнёс Алекс, снова массируя голову Мэтта, чтобы он больше концентрировался на прикосновениях, а не словах. — Я люблю тебя так сильно, что иногда кажется, что умираю. И я бы так много отдал, чтобы быть с тобой. Плевать мне на все твои недостатки…
Мэтт блаженно замычал, и Алекс не понял, было ли это реакцией на его слова, или на приятные прикосновения.
— Мой хороший, — Алекс отстранился, возвращаясь в нормальную позу и снова поглаживая кончиками пальцев лицо Мэтта. — Такой умный, такой красивый.
Не удержавшись и зная, что Мэтт слишком плохо соображает, чтобы сопротивляться, Алекс снова наклонился и прижался губами к его лбу, потом к векам, постепенно спускаясь ниже, пока не прижался к тут же приоткрывшимся губам. Мэтт не сделал ничего — не оттолкнул, не отстранился, не дёрнулся — только приоткрыл рот, словно приглашая к действию. И Алекс, обхватив ладонями его лицо, поцеловал его по-настоящему. По-взрослому. Сдавленно поскуливая от возбуждения, вседозволенности, собственной наглости и от покорности Мэтта. Потом, отстранившись, выбрался из-под него, точнее, переложил его голову на подушку, а сам заполз сверху, оседлал его бёдра, одновременно со смущением и восторгом чувствуя через джинсы его возбуждение.
На этот раз Мэтт не бездействовал — крепко прижал его к себе, запуская руки под футболку, а потом резким движением перевернулся, подминая Алекса под себя, лёг на него сверху и коленом раздвинул его ноги.
========== Глава 8 ==========
Мэтт проснулся с тяжёлой головой и чувством леденящего душу ужаса. На долю секунды он даже почти поверил, что всё это ему приснилось, что это был только сладко-правдоподобный ночной кошмар, но, приподнявшись на локтях, он оглянулся и, застонав, уронил голову на руки.
Случившееся было непоправимой явью.
Алекс спал в его постели совершенно голый — одеяло прикрывало его почти полностью, но всё равно его нагота была очевидна.
Постепенно Мэтт припоминал в подробностях, что произошло ночью. Вспоминал, как пришёл к Алексу в хлам пьяный, как лежал, балдея от его нежных прикосновений и веря — веря, чёрт побери! — во всё то, что он шептал ему. Помнил, как раздел его ещё там, в этой подростковой комнате, увешанной плакатами, а потом, даже сквозь алкогольный морок поняв, что на односпальной кровати будет неудобно, отнёс его, голого, к себе.
Воспоминания, яркие и подробные, окружали его со всех сторон.
Вот он кладёт Алекса на постель и ловит его восторженный, испуганный взгляд. Вот целует его, самолюбиво надеясь, что он первый, кто вообще его целует. Вот он задирает его ноги, придерживая за колени, и с пошлым хлюпаньем вгоняет палец в тугую девственную дырку, слушая жалобные подвывания.
Вот Алекс, наконец, расслабляется и принимает его, смотрит расширенными от боли и удовольствия зрачками, вот капля пота стекает по его виску, и Мэтт слизывает её.
Вот Алекс стеснительно сдерживает стоны, даже закрывает рот ладонью, а вот он уже кричит во весь голос, вскидывая бёдра.
Сколько раз за ночь Мэтт поимел его в разных позах? Вот это припомнить было сложно.
Мэтт ошалело смотрел на умиротворённое лицо человека, которого до этой ночи считал сыном, не в силах ни сказать что-то, ни сделать. Он только рассматривал Алекса пристально, внимательно, даже дотошно, пытаясь выискать в нём что-то низкое, порочное, что должно было проявиться на его лице после этой ночи. Какую-то печать разврата, которую он привык видеть на лицах всех своих партнёров. Он смотрел на безмятежно сомкнутые, даже не подрагивающие ресницы, на губы, на которых затаилась тень улыбки, на розовые щёки. Нет, он не изменился. На его лице всё так же сияла чистота и невинность, как бы нелепо это ни звучало.
Мэтт драл его, поставив на колени и придерживая за шею, шлёпая по заднице, а этот гадёныш продолжал сиять мягким светом детства и непорочности.
Мэтту было почти физически больно. Он не любил Алекса. Произошедшее ночью было плодом опьянения, их откровенного разговора и проявленной Алексом инициативы. То есть, он любил Алекса, но всё ещё по-отечески. И теперь перед ним стоял выбор: либо сказать Алексу правду — это была ошибка, пьяная распущенность, не больше — и разбить ему сердце. Либо сказать, что этой ночью он понял и осознал всё, что чувства взаимны, подписаться на серьёзные отношения с собственным сыном и обязаться хранить ему верность. Блядство!
Он не хотел ни того ни другого. Разбить сердце влюблённому мальчишке было ужасно, а изображать чувства, строить влюблённого из себя было ещё хуже. Врать-то при этом надо было не только Алексу, но и матери, сестре, вероятно, друзьям, которые рано или поздно узнают обо всём. Надо будет очень следить за собой, чтобы не запутаться в этой лжи.
От раздумий Мэтта отвлёк Алекс: он сонно завозился, потянулся и перевернулся на спину, расслабленно раскидывая руки. На лице его наконец-то показалась улыбка, которая долго порхала с уголков губ к глазам, не решаясь проявиться в полную силу. И лицо его при этом осветилось таким счастьем, что Мэтт с ужасом понял, что не сможет.
Он не сможет уничтожить эту счастливую улыбку. Он не позволит этому мальчику разочароваться, как разочаровался когда-то сам. Пусть всё будет, как будет. А когда Алекс захочет уйти, Мэтт просто его отпустит. Снова станет ему отцом, благословит на брак с девчонкой, которая однажды встретится ему в колледже, и будет медленно стариться, возиться с их детьми и вспоминать эту улыбку, которая заставила его наделать столько глупостей.
