– Пожалуйста, мне больше не доливайте, – просил Сергей Петрович, – мне больше не хочется…

– Ну, вот ещё, стакан выпили, – и пасуете, – возразил Виссарион. – Это же – квас… Я свободно выпиваю три бутылки… Не верите? Мы недавно пари держали с Ивиным. И я выпил три бутылки шампанского… Один…

«Как он этим гордится»… – подумал Сергей Петрович. Должно быть то же подумали Виландье и художник: они переглянулись. Но Грошев мгновенно придал своему лицу почтительно-удивлённое выражение и сказал:

– Ого!.. Молодчина…

Виландье взглянула на Виссариона с некоторым страхом, – не заметил ли он, как она переглянулась с Грошевым. Виссарион не заметил, – он был упоён сознанием своего превосходства; он сказал Грошеву:

– Ты, ведь, Кирилл, знаешь, что я могу выпить больше всех.

В это время дива смотрела на своего жениха серьёзным и напряжённым взглядом, – каким смотрит рыболов на поддетого тонкой удочкой пескаря, – которого ещё не успел вытащить: как бы не сорвался…

Виссарион обернулся к ней, и она взглянула на него приветливо, радостно, с обворожительной улыбкой.

Сергей Петрович с любопытством смотрел на бриллианты дивы: они сверкали, отливая разными цветами и в ушах, и в волосах, и на шее, и на пальцах – великолепные, крупные. Самый крупный бриллиант сверкал отдельно на середине кружевного шарфика.

– Какая у вас красивая эта пуговичка, – сказал Сергей Петрович, после третьего стакана шампанского.

– Вот так пуговичка… – обиделся Виссарион, – шесть тысяч стоит, – а вы, – пуговичка…

И он бесцеремонно, как свою собственность, снял с шарфика дивы бриллиант и передал Грошеву:

– Нате-ка, посмотрите… Тридцать каратов… А игра-то какая!..

Сергей Петрович взял бриллиант и стал его рассматривать.

«Шесть тысяч, – думал он, – капитал… И за что? Разве это искусством создано? Разве это говорит что-нибудь сердцу, уму? За камень – целое состояние»…

Он осторожно передал диве её бриллиант.

– Хорошо? – спросил Виссарион.

– Я ничего не понимаю в бриллиантах, – сказал Воронин.

Виландье расхохоталась:

– Так отчего же вы так внимательно рассматривали?..

– Я старался понять, – почему камень, бездушный камень стоит так дорого…

– Для того… так дорого, – сказала дива, – чтобы не каждый мог иметь такие камни.

Она лукаво взглянула на Грошева, – он притворно вздохнул; Виссарион победоносно смотрел на этого бедного Сергея Петровича, который даже не видел хороших бриллиантов.

– А я имел удовольствие слышать вас однажды в оперетке, Марья Карловна… В Петербурге… Вы пели Гейшу… Никогда мне не забыть, в особенности одного места… До того у вас это дивно выходило…

Сергей Петрович слабеньким голоском, но верно напомнил мотив:

– Та-та, та-та-та, та-та-ата…

– Ах, это вот что…

И Виландье вполголоса пропела:

Но нет, я не верила в грёзу:

Сегодня я буду твоя,

А завтра ты бросишь Мимозу…

«Н-ну… скорей ты его бросишь, – подумал Сергей Петрович, – а прежде оженишь на себе»…

– Прелесть, дивно!.. – воскликнул Грошев.

Виссарион торжествовал.

Виландье встала.

– Виссарион Арсеньевич, проводите меня до кареты.

– Я вас провожу до квартиры?..

– Я поеду одна, – настойчиво сказала она. – Господа, он к вам сейчас вернётся.

На прощанье она крепко пожала руку Сергею Петровичу; Грошев её руку почтительно поцеловал; она взглянула на художника немножко прищурив глаза, не то насмешливо, не то… поощрительно.

Грошев долил шампанским стакан Воронина и свой. Они чокнулись.

– Огромную сумму вы заломили за картину Зимина.

– Огромную? Если он заплатил за пуговичку шесть тысяч, то за картину великого художника должен заплатить шестьдесят. А я спросил две тысячи…

– Каждая вещь имеет свою цену. И каждый художник имеет свою, рыночную цену. Просить вы можете хоть миллион… Только никто вам больше трёхсот рублей за Зимина не даст. А Виссарион, пожалуй, даже пятьсот даст. А вы пользуйтесь, пока он не раздумал… Если вам нужно продать… А не нужно – оставьте у себя и тогда цените во что угодно…

– Да что вы, Кирилл Данилович, серьёзно это мне говорите? За пятьсот отдать картину Зимина?..

– Вполне серьёзно говорю и от души советую.

– Зимину две тысячи давали.

– На выставке давали… да и то денег не вынимали. А после выставки картине всегда другая цена бывает… Триста рублей вам за неё теперь дадут, не больше, – повторил Грошев, – а Виссарион уж очень хочет купить эту картину, – пятьсот не пожалеет.

– Позвольте… Или я уже охмелел… Никак не могу с мыслями собраться… Почему ж он тому же Зимину за портрет жены пять тысяч заплатил?.. Картина же более общий интерес представляет.

– Заплатил потому, что Зимин меньше не брал, а пришла тогда шальная мысль заказать портрет именно Зимину… А теперь он этот портрет за триста отдаст, не угодно ли купить?

– Купил бы с восторгом… Денег нет…

– Гм-да… пять тысяч заплатил, а за триста отдаст…

– Ручаюсь… А теперь сообразите: если Зимину приятно было доставить вам удовольствие своей картиной, – тем приятнее будет ему знать, что эта картина вам принесла огромную пользу, выручила из тяжёлого положения…

Сергей Петрович задумался: «сколько же он задолжает Зимину? Из пятисот рублей нужно отдать десять процентов, пятьдесят рублей, этому комиссионеру, – Грошеву… Остаётся четыреста пятьдесят… Да за проданные уже Дарину шесть вещей он получил, за уплатой комиссионных, сто пятьдесят три рубля… Всего останется шестьсот три рубля. Расходов на поездку рублей около тридцати… Кусанову четыреста пятьдесят… Останется для Зимина только около ста двадцати рублей… Значит, нужно будет ему уплатить ещё почти тысячу девятьсот рублей… Ведь это года три лишних придётся жить в Гавани, надрываться в работе без отдыха… Боже, неужели этот миллионер не даст больше за картину Зимина, – хоть тысячу… Ведь она же стоит гораздо больше»…

Вошёл Виссарион. Все чокнулись шампанским.

– Вы пошутили, Сергей Петрович, когда за картину Зимина две тысячи спросили? Это цена невозможная.

– А сколько же, по вашему, стоит эта картина?

– Я вам за неё могу дать пятьсот рублей и ни копейки больше.

«Что же мне делать? – подумал Сергей Петрович, – допустить до аукциона? Пусть за бесценок растащат всё, что сколочено годами… И почём я знаю, кто даст больше за картину Зимина, теперь, немедленно»…

– Извольте, я согласен.

Грошев даже подпрыгнул на кресле от удовольствия. Виссарион так же не сдержался и громко щёлкнул пальцами правой руки о ладонь, затем вынув пять сотенных, отдал Сергею Петровичу и весело воскликнул:

– А теперь, спрыснем… Кирилл Данилыч, – долей шампанского…

– Нет, я не буду больше пить… – сказал Сергей Петрович твёрдо, – и совсем никогда не буду… я и до сих пор только при случае, в компании пил… И на завтра мне скверно бывает… А теперь больше пить никогда не буду… Кирилл Данилович, за мной оставалось пятьдесят рублей… позвольте передать вам этот долг.

Грошев взял пятьдесят рублей и сконфуженно взглянул на Виссариона: тот улыбнулся: он понял, в чём дело.

– Кирилл, голубчик, – сказал Виссарион, – завтра идёт Гейша… Ты мне напомни, – я попрошу тебя поехать заказать букет… и чтобы цветы подобрать покрасивее…