— Я сказал, иди!

Он не может опереться, и каждый раз, пытаясь встать, падает на пол, словно жалкая куча мусора. Я наблюдаю, как, опираясь на локти, он пытается тащить своё бесполезное тело в сторону двери. Ярко-красный след размазывается по полу позади него. Когда он оказывается в полуметре от выхода, я отталкиваюсь от стены, и он застывает . С каждым моим громким шагом его дыхание становится прерывистым.

— Я передумал, — шепчу я, переворачивая его.

Усаживаюсь на его грудь, и мои джинсы быстро впитывают кровь, когда я придавливаю его плечи коленями. Насильно открывая его рот, мне удаётся ухватить за его язык. Затем я вонзаю острый нож в его плоть. Он кричит в истерике, дёргая головой из стороны в сторону.

— Не шевелись, твою мать, — говорю я, снова прикладывая нож к искромсанной плоти, и наконец, отрываю её.

Его гортанный крик искажен болью, но даже этого недостаточно, чтобы удовлетворить меня.

— Я хочу, чтобы ты лежал тут в агонии. Хочу, чтобы ты на себе прочувствовал, как грёбаная жизнь покидает твоё тело. Я оставлю тебя утопать в собственной грёбаной крови, и буду смотреть на твои ебаные страдания.

Открыв его рот, из уголков которого выплескивает кровь, я засовываю язык ему глубоко в глотку. Он давится, открывая и закрывая его, словно рыба, вытащенная из воды, а я просто наблюдаю за этим процессом, опираясь на дверь.

— Это как раз то, чего ты, блядь, заслуживаешь, — рычу я.

Он борется с неизбежным несколько секунд и замирает.

Перешагнув через него, я хватаюсь за дверную ручку. Слышу, как он давится собственной кровью, скопившейся в горле, и поворачиваю её.

— Ты ошибся, — говорю я, захлопывая дверь за собой.

Глава 20.

ВИКТОРИЯ

Даже в самых трудных ситуациях мне нравилось думать, что можно найти проблеск света.

Я не могу.

Не в этот раз.

Есть такие вещи, которые способны сломать человека и разрушить до такой степени, что он будет желать смерти всеми фибрами души.

Я никогда не понимала, как человек может добраться до такой грани, чтобы совершить самоубийство. Оказывается, эта самая грань приходит чертовски быстро, когда ты сталкиваешься лицом к лицу с чем-то настолько ужасающим, что готов сделать всё, лишь бы избежать этого.

Я могу принять боль. Могу принять страх и многое другое. Чего я не могу принять, так это похищения, изнасилования и унижения. Я предпочту смерть.

Но каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу лицо Боба, ощущаю его руки, бродящие по моему телу, и нож, пронзающийся мою кожу. И всякий раз засыпая, я просыпаюсь с криком и слезами на глазах. Каждый звук, каждый щелчок замка заставляет меня подпрыгивать. Никогда не думала, что стану таким человеком. Они сделали меня такой.

Ещё никогда в своей жизни я не чувствовала себя настолько одинокой, преданной и испорченной. У меня нет ничего, ради чего стоит жить, и несмотря на то, что в этот раз я выжила, в следующий он меня убьёт. Он должен. Я знаю это, и он тоже знает. Возможно, в этот раз он нашёл какое-то милосердие, но он — бомба замедленного действия, которая только и ждёт, чтобы взорваться. Мои дни сочтены и я никогда не выберусь отсюда.

Я выскальзываю из кровати. Мои ноги трясутся под моим весом, когда я иду в ванную и закрываю за собой дверь. Я включаю душ, включая кран с горячей водой погорячее, а затем иду к туалетному столику, чтобы стянуть футболку через голову. Материал трётся о швы, заставляя меня шипеть от боли.

У меня уходит несколько минут на то, чтобы набраться храбрости и посмотреть в зеркало. Я сожалею об этом, как только решаюсь. Я не узнаю девушку, которая смотрит на меня. Мне нужно сделать вид, что это кто-то другой, кто-то чужой, кого я не знаю, потому что эта девушка сломана и больше не верит в спасение. Она худая и слабая. Её кожа землистого оттенка, похожая на карту из ушибов и порезов. Вдоль её груди к животу тянется уродливая красная линия в пару с пятидюймовым швом вдоль её шеи (прим. — десять сантиметров). Её губа рассечена, а лицо в синяках. Но часть, которая пугает меня больше всего — это её глаза. Они совершенно безжизненные. Она выглядит такой грустной, такой опустошённой.

Виктория Дэво умерла три дня назад, когда мужчина попытался изнасиловать её, подвергнув пыткам, и она охотно перерезала себе горло, умоляя о смерти. Она сделала это потому, что была сильным бойцом и сама управляла своей судьбой.

Девушка, на которую я пялюсь, больше не сильная. Я теперь ничто.

Я пячусь от зеркала, пока не ощущаю спиной холодную плитку стены. Скользя на пол, я прижимаю колени к груди. Засохшая корка на ране на моём животе трескается, и я морщусь от внезапной боли, но не плачу.

Я больше не заплачу.

Я приняла свою судьбу в этом аду.

Не знаю, как долго я оставалась в таком положении. Возможно, несколько минут, а может, и несколько часов. Всё, что я могу слышать, так это льющуюся из душа воду, которая ударяется об пол и заполняет комнату паром. Трудно признать, что у меня украли мою жизнь, но если бы мне предоставили свободу, то в данный момент я бы её не захотела. Ведь у меня ничего не осталось.

Когда в дверь начинают стучать, я не шевелюсь, а просто продолжаю смотреть в точку на стене напротив меня.

Мой желудок сжимается от звука его голоса, а ногти впиваются в голени. Вкус желчи комом становится комом в моем горле.

Я слишком поздно понимаю, что не заперла дверь. Она скрипит, и я слышу его тяжёлые шаги.

Он проходит и роется в ящиках, бормоча себе что-то под нос.

— Как ты? — спрашивает он, и я слышу, как он останавливается около меня. Посмотрев вниз, я вижу его коричневые ботинки с засохшей кровью на мыске. Я не отвечаю ему, потому что не хочу с ним разговаривать, и мне нечего ему говорить. Всё хорошо, вполне понятно сказано и сделано. Некоторые вещи просто не передать словами.

Чувствую, как он смотрит на меня сверху и приседает передо. Осторожно приподняв мой подбородок, он осматривает рану на шее.

Я смотрю прямо на него. Между его бровей появляются складки, пока он изучает меня. Несколько секунд я решительно не отвожу от него взгляда, но затем выдёргиваю подбородок из его хватки.

Я медленно поднимаюсь на ноги, повернувшись к нему лицом. Будучи полностью обнажённой, я наблюдаю, как его взгляд скользит по длинному порезу на моём теле. Закрыв глаза, он запрокидывает голову, зарываясь рукой в волосы. Только сейчас я замечаю кровь, на его рубашке — свидетельство о его последней жертве. Чудовище во всей своей красе. Я даже не могу отыскать в себе страх. Я не боюсь его. Мне теперь плевать.

Его взгляд перемещается на пятна крови, и снова на меня.

— Ты не должна меня бояться. Есть много чего, что ты не знаешь.

— Я и не боюсь, — отвечаю я ему. — Ты можешь уйти? Пожалуйста.

Он смотрит на меня и кивает. Разворачивается, чтобы уйти, но останавливается.

— Я не должен был тебя оставлять. Прости.

Мне плевать на то, что он говорит. Слышу щелчок двери, которая зарывается за ним, и залезаю в душ. Открыв воду на максимум, я становлюсь под неё. Она обжигает мою кожу, но я смакую это ощущение.

Выйдя из душа, я замечаю свежее полотенце, джинсы и майку на туалетном столике. Я почти забыла, как выглядит настоящая одежда. Я вытираюсь насухо и одеваюсь.

Когда я вхожу в спальню, Джуд сидит на кровати. Упираясь локтями в колени, он придерживает голову руками.

Полуобнаженный, он держит в руках окровавленную рубашку. Его татуировки тянутся вокруг бицепсов, украшая оливковую кожу. Подняв взгляд, он замечает меня и проводит рукой по своим тёмным волосам.

— Я подумал, что ты бы хотела одежду, — тихо говорит он.

Всё, что я могу делать, это смотреть на него.

— Ты не собираешься со мной говорить?

— Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала?

Покачав головой, он пытается выколупать засохшую кровь из-под ногтей.