3.
— Макс, ты свободен в понедельник? — Васильев заглянул в кабинет, но входить не стал, так и завис в дверном проеме
— Если придет подтверждение из Берлина, то нет, — Макс оторвался от созерцания новой пьесы и поднял взгляд на посетителя. — Не знаю, Юр, правда. Что-то срочное?
— Нет, в общем-то. То есть да. У Ирины день рождения, хотели поздравить, — Юрий улыбнулся. — А что, прислали приглашение?
О том, что Максима Соколовского, прошлогоднего лауреата Берлинале и Канн пригласили вести церемонию в Берлине в этом году, слышали в театре все. И радовались все. А больше всех — худрук. Бикбаев-старший работал в этой должности всего года три как, но слава театра при этом не только не потускнела, но даже приумножилась. Слишком яркой личностью был Бикбаев-Берг. Слишком неоднозначной. И тот факт, что на сцене «Луны» теперь с постоянными аншлагами шли спектакли, автором которых значился господин Берг, критики не успевали отмечать.
— Вот, жду. Как только пришлют — полечу, — Макс вздохнул. Улетать не хотелось. Это означало как минимум оставить все на Диму, и почти две недели вообще не видеться с Миром. А в последнее время им и так почти не удается выкроить сколько-нибудь времени просто, чтобы побыть вместе. Сходить в ресторан, поговорить…
Работа, гастроли, съемки, показы, интервью… Сил не остается ни капли. Работа, какой бы любимой она не была — как вампир, вытягивала все. Все мысли, все чувства, все эмоции. Цена популярности. Цена востребованности. Он отчаянно скучал, но менять что-либо не спешил. Вот после Берлинале — можно взять тайм-аут. И вздохнуть спокойнее.
— После фестиваля уйду в отпуск!
Юрий рассмеялся, окинув его недоверчивым взглядом:
— Ага, уйдешь, в начале сезона. Знаю я тебя. Тебя ни за какие коврижки не удержишь вдали от театра в начале сезона. Тем более что утвердили «Танцы с волками».
— Домой хочу, — заныл Соколовский, уткнувшись носом в сгиб локтя. — Юрк, отпусти меня домой, а? Обещаю завтра быть хорошим мальчиком…
— Не плачь, козленочком станешь, — Васильев скрылся за дверью за миг до того, как в косяк ударилась скомканная бумажка.
Хотелось свернуться клубком и спать, уткнувшись носом в теплый бок Мира. Правда, Бикбаев снова будет ворчать, что ему щекотно… или сам будет сопеть и попытается уткнуться носом ему в бок… пусть так. Пусть! Только бы во сне он шептал его, Макса, имя…
**************
О результатах кастинга и о том, что Ратмир Бикбаев в случае его согласия, будет утвержден на роль Дориана Грея в одноименном мюзикле по мотивам бессмертного творения Оскара Уайльда, Миру сообщили по телефону за пять минут до конца рабочего дня…
Мир выматерился и откинулся на спинку кресла. Он искренне надеялся, что его не утвердят на эту роль. Хорошо было играть перед Страхом, попытаться взять еще одну вершину, пусть она и не является его целью, но теперь придется делать выбор. Кажется, это так просто. Позвонить и отказаться, сославшись на дела и другие цели и планы. Просто. Вот только что-то внутри не дает. Отец никогда не звал его в театр. Для него, как актер всегда существовал только Макс — воплощение его мечты. Его любимый Дориан Грей. Как и сам Мир был любимой музой отца Макса. Жизнь выкинула забавный фокус. И сейчас показала еще один, подсунув возможность. Шанс стать ДРУГИМ Дорианом. И пусть он никогда не мечтал об актерской карьере, и отец, слишком хорошо видящий, каких трудов стоит вся эта красота, создаваемая сыном сейчас, гордится им, он никогда не смотрел на него так, как на Макса.
Поймав себя на этой мысли, Мир только усмехнулся. Что это — детская ревность? Возможно. Но не все ли равно? Ведь это действительно шанс. Показать отцу и не только ему, а себе, что он может. Может и ЭТО.
Мир покосился на часы и вздохнул. Макс должен быть в театре. Он закончил эскиз и отложил его в сторону. А уже через сорок минут шел по темным коридорам театра. Столько лет прошло, а здесь ничего не изменилось. Разве только «эстонский» лифт сменили на новый, современный. Да появились новые лица. Пару раз приветственно кивнув, Мир добрался до кабинета Макса и, коротко стукнув, открыл дверь.
— Привет. Ты сильно занят?
— Скулю, ною, зову папочку и хочу домой, — улыбнулся Макс, поднимаясь ему на встречу. Всего пара шагов, чтобы дойти до двери, втянуть в кабинет Мира и обнять. Лицом зарыться в волосы, коснуться губами шеи и на миг замереть, шепнув едва-едва слышное: — К тебе. Из Берлина подтверждение прислали, так что подгоняю дела, в среду придется лететь…
Мир только вздохнул, обнимая его. Знакомая, почти болезненная нежность разлилась внутри. Макс… Его паяц. Уставший, повзрослевший, ставший вдруг слишком серьезным. Любимый.
— Надеюсь, это ненадолго, — Мир, успевший соскучиться по нему, прижался всем телом и лизнул его губы. — Мне не хватает тебя.
— Знаю, — выдохнул Макс, на секунду зажмурившись. С силой провел раскрытыми ладонями по широким точеным плечам, спине, тонкой талии. Поймал губы, долго, вдумчиво и со вкусом изучал, как любил, как умел, со всей нежностью, на которую только был способен. — Мне тоже… так… не хватает тебя… Эти твои показы свели с ума весь высший свет. Но кажется, этот ненормальный театр уже ничто не в силах свести с ума еще больше.
— К черту театр и мои показы, — Мир, забывший о том, что хотел сказать, жарко, остро, с мгновенно проснувшейся страстью поцеловал его губы. — Я просто хочу тебя.
Макс гортанно рассмеялся, докружив его до собственного стола, сдвинул в сторону бумаги и усадил Мира на столешницу. Несильно прикусил нежную мочку, мазнул губами по высокой скуле, прихватил зубами пухлую нижнюю губу…
— Максим Всеволодович, Арина Александровна пришла, по поводу… ой, простите, пожалуйста… — Рита, секретарь, страшно покраснела и снова нырнула за дверь, а Макс с тихим стоном отстранился.
— Прости… кажется, обстоятельная беседа со спонсором, на сегодня сделает из меня бревно в постели…
Мир отвернулся, кусая губы. Кто бы сомневался…
Он слез со стола, поправляя одежду.
— Я сейчас уйду, — для разговора о постановке было немного не то время, но ему нужно дать ответ и чем быстрей, тем лучше. А эта… спонсорша подождет.
— Отец Страхова собирается ставить мюзикл по «Дориану Грею». Сегодня я прошел пробы, и мне предложили главную роль.
Макса буквально развернуло на месте.
— Тебя… что? — Не шок. Не испуг. Не недоверие. Он услышал. И все понял верно. Вот только в глазах — обида. И не понять, почему. То ли от того, что в мюзикл Страхова, то ли от того, что театр другой, не «Луна». А может?.. — Почему ты ничего не сказал?
Они всегда делились всем. Всеми победами. Но и поражениями тоже, сколь бы болезненными для гордости они не были. Что изменилось?
— Потому что я не верил, что это возможно, — Мир пожал плечами. — И я не хотел тебе мешать. В последнее время ты и без меня слишком замучен.
— Замучен или нет, без разницы, Мир! Ты, как бы загружен ни был в прошлом году, все равно интересовался, как дела у меня с номинациями, а я знал, что ты готовился открывать «Эгоиста» и помогал тебе. А ты помогал мне. — Макс тряхнул головой. — Если бы тебе только захотелось на сцену, неужели ты думаешь, что отец не предоставил бы тебе такой возможности? Или я? Я бы тебя в «Монпансье» снял бы, прояви ты хоть каплю заинтересованности в ЭТОМ плане…
— Отец никогда не видел во мне актера. Да и ты тоже. Домашние сценки, разыграть Петра на спор — и все. Ты и отец… — Мир на мгновение зажмурился, словно пытаясь взять себя в руки, остановить поток слов. — Вы видели только друг друга. Я знаю свои способности, знаю, что мне никогда не сравниться ни с тобой, ни с отцом. Поэтому никогда и не был «заинтересован в ЭТОМ плане». И эти пробы… Всего лишь разговор с собой, Макс. Всего лишь минутный интерес, смогу ли я сделать это. Если бы не Петр… я бы никогда не пошел на этот кастинг.
— Дурак ты, Бикбаев, и уши у тебя холодные! А знойный мэн Страхов — сука, потому что даже позвонить не соизволил, и сказать что в Москве. — Макс отвернулся. Отчего-то было больно. Но выплескивать ее, эту боль, на Мира он не стал. — Ты знаешь, что тебе каждый твой «разговор с собой» удается. Хоть ресторанчик, хоть дом моды, хоть танцы… хоть пение с театром.
