Джинсы, рубашка, пояс… Рука потянулась к широкому браслету на прикроватной тумбочке и замерла в воздухе. Пара секунд колебания, и Мир сгреб совсем другую вещь. Массивное кольцо, которое принадлежало Петру. И плевать на все.

— Спасибо за все, — голос был ровен и уже почти прохладен. — Можешь ненавидеть меня, но я рад, что ты был в моей жизни.

Выдержать. И не сломаться под взглядом.

И все-таки, сколько не пытайся — Мира забыть невозможно. Это выше человеческих сил. Выше воли. Выше желания. Можно сколько угодно убеждать себя в том, что с глаз долой — из сердца вон. Не будет этого. Просто не будет.

Мир снова станет светиться на модных показах, жизнь вернется в привычное русло, но как забыть эти ночи и дни? Как? Никто не сравнится с ним. Никто и никогда. Потому что место в сердце занято. Им. Навсегда.

— Прощай. — Слово горчит на губах. Но лучше нацепить улыбку, чем показать настоящую боль. Пусть Мир считает, что он ненавидит его, пусть думает, что не простит никогда в жизни. Пусть так. Чем будет знать, что любим. До последнего вздоха любим.

— Прощай, — только выдох в ответ. И взгляд — виноватый, нежный, запоминающий, страстный. — Прощай… — шаги, стук двери, сквозняк, тишина…

…Дома было тихо. Ни телевизора, ни музыки, ни шума воды в душе. Макса нет. Задержался на работе. Опять. Мир поднялся по лестнице, не включая свет, зашел в их спальню и рухнул на кровать, обнимая и вжимаясь лицом в подушку. Она пахла Максом. Его шампунем, его теплом, им самим. Да, он все сделал правильно. Правильно. Но сердце болит, до стонов болит. Где же ты, мой солнечный? Я так хочу, чтобы ты обнял меня…

Макс появился минут через пятнадцать. Просто на первом этаже открылась дверь, просто разнеслись по дому шаги и негромкий эмоциональный голос в очередной раз послал по известному адресу кого-то, кто посмел сказать что-то нелицеприятное о каком-то спектакле.

Он, конечно, сбросил пальто на диване в холле и там же разулся, чтобы быстро взбежать по ступенькам. В комнату пахнуло морозной свежестью вечера.

— Привет, — Макс опустился на постель рядом с ним и обнял, прижавшись холодной щекой к его щеке. — Мне тебя сегодня так не хватало…

Мир коротко застонал и, развернувшись, вжался в него, обнимая так, что у Макса на мгновение перехватило дыхание.

— Прости. Мне надо было закончить одно дело, — Мир зажмурился, кусая губы. Глаза нещадно пекло, в уголках глаз собралась соленая влага, и он тихо-тихо всхлипнул, наконец отпуская себя. — Теперь я только твой, родной. Только. Твой. Прости меня за боль.

— Я люблю тебя, светлый мой, — Макс сжимал его в объятиях, губами нежно снимая горько-соленые слезинки. Больно. Да. Но именно эта боль и доказывала им обоим раз за разом, что они живы и что их чувство тоже живо. — Я очень, очень тебя люблю. Слышишь? Все хорошо, Мир, нежный мой, все хорошо.

Мир судорожно вздохнул, а потом зашептал быстро-быстро в целующие губы. Так, словно боялся, что Макс его остановит.

— В нашем мире снова только ты и я, Макс. Обещаю… Обещаю, слышишь, что никто и никогда не встанет между нами. Меня нет без тебя, просто нет. Макс, люблю тебя. Только… Будь рядом, будь со мной. Не забывай, просто держи за руку — это все, что мне нужно, чтобы быть счастливым.

— Ты единственный в моей жизни, слышишь? И мне больше никто не нужен. И никогда не был нужен. Только ты, — Макс нежно гладил его волосы, вдыхая такой родной, такой тонкий его запах. Его мужчина. Смысл его жизни. Сколько лет прошло, но на других смотреть как не хотелось, так и не хочется. — Ты и я.

— Только ты. Только я, — пальцы вплелись в светлые мягкие прядки, губы коснулись губ сначала робко, почти невинно, а потом поцелуй стал сильным, яростным. Они снова заявляли права друг на друга.

«Ты мой и ничей больше…»

«Я твой и ничей больше…»

«Я твой и пусть весь мир катится к черту!»

«Ты мой и это не изменить».