— Он устал, Влад. Очень устал, — произнес он, а потом тихо выдохнул по-русски. — И быть без тебя — тоже устал. Если ты не используешь свой шанс, другого у тебя не появится больше никогда. Это Я тебе обещаю, — короткий взгляд в самую душу, легкий кивок, и он отошел.
Влад резко развернулся и вышел вон, оставив Алекса недоуменно переводить взгляд с отошедшего финна на захлопнувшуюся дверь павильона.
Соколовский зашел за угол и сполз на бетон, узкой полосой окружающий огромный ангар павильона. Изнутри слышится музыка. Отчаянно хочется выть. Сломать что-нибудь, разбить, уничтожить, стереть в порошок. Заорать, в конце концов. Последний шанс? Хочется бросить все и уйти. Надраться до свинского визга. Забыть… все забыть. И царевну-Несмеяну тоже.
— Ненавижу тебя… — он скорчился на земле, спиной вжимаясь в рифленую стену, закрывая лицо ладонями.
Гельм только хмыкнул, глядя ему вслед, а потом качнул головой, и режиссер скомандовал «стоп». Дима дернулся, резко выдохнул, оглядываясь почти с опаской. И облегченно перевел дух, когда рядом с площадкой не увидел Влада. Кажется, его вообще не было в павильоне. Зато там был Алекс.
— Привет, — он только отмахнулся от подлетевшего гримера, сошел с площадки и направился к актеру, на ходу ловя маленькое полотенце, брошенное ему Гельмом. — Ты все-таки пришел.
— Да, и начинаю думать, что что-то здесь не так… — Ал скрестил руки на груди, совершенно позабыв, что на нем вместо обычной одежды костюм Тирского лорда. — Мой друг, кажется, очень хорошо знаком с Вильгельмом, и совершенно не рад был его видеть.
— Даже я не знаю всех, с кем знаком мой продюсер. Он у меня очень загадочная личность, — хмыкнул Дима, незаметно оглядываясь. — Хороший костюмчик. — О том, что на нем самом было нечто среднее между космическим комбинезоном из фантастического фильма и фэнтезийном костюмом с накидкой, он умолчал.
— И мне все больше кажется, что я по определению что-то пропустил. Мой лучший друг не желает ходить со мной на концерты блистательного Берга, сбегает, как нечистый от ладана, едва бросив пару фраз Вильгельму и курит, когда думает, что этого никто не видит. У него в телефоне твое фото, которого я никогда не видел и однажды он расплакался, когда услышал по радио песню… — Ал глубоко вздохнул, будто перед прыжком в глубину, а потом произнес по слогам на ломанном русском: — Фиольетовьие бабОчки. Это все загадочная русская душа?
— Да, наверное, — Дима отвел взгляд, пожимая плечами. Делиться самым своим сокровенным с этим парнем он не собирался. — Мы все немного странные. К тому же, думаю, ему немного неловко перед Вильгельмом. Ваш друг попался ему на глаза, будучи под кайфом.
Алекс дернулся. Легкая улыбка сползла с его лица.
— Это я виноват. Ему было плохо, и я решил… не важно теперь. — От прежней легкости и веселости не осталось и следа. — Все мы здесь оступаемся. Я не знаю, что его подтолкнуло к этому. Но явно не головокружительный успех. Прошу, принесите наши извинения Вильгельму. Я не хотел, чтобы так вышло. Думаю, Владу тоже неловко. Наверное, мне лучше уйти.
— Вильгельму не нужны извинения. Обычно ему нет дела до чужой жизни, если это не обещает ему проблем, — Дима кинул в сторону продюсера быстрый взгляд. — Но, думаю, сейчас вам действительно лучше уйти.
…Трудно найти укромный уголок, чтобы тебя никто не трогал, если ты не у себя дома и не живешь совсем один. В разгар съемок, в чужой стране, в чужом городе, посреди квартала колоссальных ангаров-павильонов — это практически невозможно. Но… в проулке между двумя зданиями, за разломанной в хлам какой-то декорацией, сжавшись в комок…
Обида его мучила? Пожалуй, что и нет. Тупая боль. Снова увидеть человека, которому открыто признался в своих чувствах, хотя самому себе обещал этого не делать. Так жить нельзя. Просто нельзя. Или однажды он попросту не проснется, как сотни так и не состоявшихся звездочек. И никому до этого не будет дела.
Он ведь чуть было не сорвался…
Ползать на коленях и просить прощения? А за что? За то, что хотел спасти жизнь и его чертову гордость? Меньше знаешь — крепче спишь. Он услышал то, что хотел услышать. А все остальное, кажется, до его сознания так и не дошло…
Значит, к черту! Закончатся съемки, он найдет какую-нибудь актриску, закрутит романчик. Жениться ЗДЕСЬ? Ни за что. Американские женщины ему не нравились, какими бы супер-красавицами они ни были. Другой менталитет. Другие чувства. Вернуться домой. И забыть все как страшный сон. Наконец-то навсегда.
…Дима проводил уходящего актера тяжелым взглядом, а потом повернулся к Гельму. Кивнул в сторону двери, делая жест, словно прикуривает, и продюсер пожал плечами. Дима хмыкнул про себя и, вытащив по дороге пачку сигарет из кармана куртки, направился вслед за Алексом. Хорошо, что здесь никому до него нет дела. Он всего лишь еще один парень в странном костюме. Но с глаз уйти все-таки стоит. Черт, он так устал… Хорошо, что на нем не один слой грима. Иначе смотреть в зеркало было бы самому страшно.
…Забавно… Здесь столько тупиков и тупичков. Дима пробирался все дальше и остановился только, когда путь ему преградил какой-то хлам, который, судя по всему, когда-то был декорацией. Странно… Обычно кинокомпании такие вещи не выкидывают. Значит, отложили на время. Но пробираться за нее Дима не собирался. Он просто прислонился к ней спиной, наплевав на то, что может запачкать свой костюм и прикурил, с наслаждением выпустив в горячий воздух струйку дыма. Черт… Теперь он готов работать еще сутки. Только бы уйти отсюда поскорее. Ты дурак, Бикбаев. Впрочем, это не новость.
…Как долго он просидел за кучей хлама — Влад не знал. Телефон не трезвонил, но это не значило, что его уже не ищут. А это значит, что нужно идти.
Он тяжело поднялся с горячего бетона, потянулся, разминая затекшие мышцы. Спину и плечо свело судорогой, и он зашипел от боли. Зажмурился, матерясь по-русски, резко выдохнул. Хорошо, что американцы русского не понимают. Ну, за исключением немногих жителей Бруклина в Нью-Йорке.
ОН стоял и курил. До боли знакомый жест. Взгляд в никуда, немного нервно подрагивают губы. Тонны грима, слишком яркий макияж для дневного света. И усталые воспаленные глаза, испещренные красными прожилками. Нелепый костюм… наверное, еще более нелепый, чем его собственный Кадин`сор. Они оба совершенно по-дурацки выглядят в глухом закутке возле изломанных декораций.
Кричит, корчится, захлебывается истерикой внутри нечто. Больно. Господи, как же больно! Как мало нужно чтобы разбить вдребезги всякую решимость уйти. Все бросить и начать с самого начала. С чистого, блядь, листа. Желание подойти и обнять яростно боролось с желанием подойти и врезать. От души. В красивую физиономию.
Дима обернулся на шорох и почти застыл. Сердце забилось где-то в горле, но в голове зациклилось только тихое «черт». Время как-то странно растянулось, но…
— Здравствуй, Влад, — стоять практически друг перед другом и делать вид, что незнакомы… глупо.
