Annotation
Новый мир на пепелище старого мира, или начало начал. Как человек встречает конец света? Готов ли он, человек, к этому? И как понять, кто перед тобой: друг или враг? Можно считать этот драббл приквелом к "Из одного теста" http://samlib.ru/editors/p/pogudina_l_w/izodnogotesta.shtml и "Старый друг лучше новых двух" http://samlib.ru/editors/p/pogudina_l_w/staryjdrugluchshenowyhdwuh.shtml
Погудина Любовь Владимировна
Погудина Любовь Владимировна
Разрешите начать конец света
Мальчишка нахмурился, мешкаясь с ответом. Безусая сволочь. Зато с какими громкими словами припёрся, весь аппетит испортил перед обедом. Сыпал и сыпал словами впрок и про запас: реорганизация, компенсация, эвакуация и "прочие коагуляции". Канцелярская крыса. Кстати о крысах.
- Не стыдно тебе, бумажная душа, с тонущего корабля вперёд пасюков сбегать?
Он бы и пожалел мальчишку, да только каждого уму-разуму не научишь, а свой опыт в чужую голову не вложишь. Да и жалеть каждую гниду себе дороже. А уж Данил такая язва, что лучше не лезть внутрь змеиного клубка. Да и если разобраться, такого жалеть нельзя: по-дружески похлопаешь его по плечу, а он, прогнивший насквозь, укусит и отравит ядом. И сгниёшь вместе с ним, сдуревший и пропахший отчаянием.
- А вы меня не учите жизни, Борис Вячеславович. Про вас пусть и говорят, что вы тёртый калач, но не про вашу честь лавры. У вас задание, а у меня план. Я свою часть выполнил, могу с чистой совестью покинуть пост...
- Нет у тебя совести, пасюк, - перебил Борис Вячеславович методиста.
Данил не успел ответить: над затихающей станцией "Земля Герцена" грузно пролетел самолёт. Как важный, толстый шмель, он держался в воздухе, работал всеми механизмами и нёс неповоротливое тело подальше отсюда. Бегите, бегите. Перебирайте жирными лапками и волочите отъевшиеся задницы, прячьтесь в норы. Только без толку это.
Борис Вячеславович полез в верхний ящик стола, заставшего ещё и Советский Союз, и Хрущёва, и прочий коммунизм. Пошуршал бумагами, перерыл пару стопок. Данил тактично попятился, сложив руки за спиной и прищурившись. Струсил. Вот ведь собака какая.
Нет, не собака. Собака - она друг, а этот, прости Господи... Борис Вячеславович не подал вида, что заметил, и не торопясь рылся в документах. Наверное, методист перебирал и то, и другое, и пятое-десятое, что ещё вот-вот - и Борис весь скроется в ящике, захлопнется изнутри и зашипит, как потревоженная гадюка. Или застрелит его, если б было из чего. Не из циркуля же.
Над побережьем снова прокатился гул. Сначала едва заметный, как далёкая автострада, а потом всё ближе и ближе и громче, пока не вывалился откуда-то кубарем густой бас и скрежет. До острова добрался ещё один тяжёлый, жирный самолёт. Гвалт механизмов не перебить ничему в округе. Даже пыль на полках старых шкафов покрылась гулом мотора, им зарядился воздух и одежда, и в чае плавал отзвук железного воздухоплавателя.
В углу, в прогрызенной каморке, притихла мышь. Борис Вячеславович хранил в ящике стола для неё сухарики в жестяной банке из-под дешёвого кофе. Один из учеников, проходивший практику на "Герценке" несколько лет назад, не решился выбросить банку с яркими индийскими слонами и диковинными оранжево-красными птицами, за что получил выговор от старшего геолога за барахолку и привычку к "плюшничеству".
Между тем Данил ещё потоптался, будто всё ждал разрешения пошевелиться, и смотрел то в пол, переминаясь с ноги на ногу, как провинившийся студент, то исподлобья косился на геолога. Рука дрогнула, но методист так и не протянул ладонь на прощание. Хоть бы раз поступил по чести. Когда гул улетающего самолёта стих, Данил ссутулился. Не успел. Но, поймав на себе взгляд геолога, развернулся и вышел, сбежал, зажав под мышкой синюю папку с документами, никому теперь не нужными, но по старой привычке оберегаемыми.
Борис Вячеславович отодвигал вопрос ухода на второй план.
Это всё равно что оставить любимого и единственного ребёнка, плачущего и тянущего тонкие ручонки. Какой человек бросит кровинушку? Вот и станция не просто родная, она единственная надежда, опора, оплот. Каждая стена знает голос геолога и запах его горьких папирос.
Мышь снова зашуршала.
Борис Вячеславович потёр обросший щетиной подбородок. Так и не успел побриться, всё откладывал на потом. Всё потеряло смысл. Чёр-те что! Шутил, что его гроб ещё в лесу стоит, оберегаемый дятлами и обвешанный гнёздами, как ёлочными игрушками.
Дом замер. Все три этажа притихли в ожидании. Данил в числе прочих тянул до победного, но, не выдержав, покинул пропахшее пылью и камнем рабочее жилище. Людской муравейник опустел и умолк.
Борись до конца - хороший совет на любой случай. А когда бороться не за что? Тогда что? Борис Вячеславович снял с крючка штормовку, надел поверх неё плащ палето, поднял воротник и последний раз обвёл взглядом пристанище теней. "Ну, бывайте".
В рюкзаке лежало необходимое: несколько припасённых для длинных ночных дежурств консерв, спички, верёвка и другие нужные мелочи. И документы. Кто знает, быть может, канитель затянется на неделю-другую, а там как в фильмах - армия, военные действия, спасение, новый мир. Рано паниковать. А когда придёт время, тогда уже будет поздно и волноваться не придётся.
Вода в лужах хлюпала под тяжёлыми резиновыми сапогами. Стояло бы на дворе лето, безобразие вокруг не отдавало бы засевшим за пазухой морозным ожиданием не пойми чего. Август и осень - вообще капризные дамы. Обидчивые. И жадные до подарков. Грибы, горькая рябина - бери и не жалуйся. Больше всего геолог не терпел однообразия, но на работу не сетовал. Сам выбрал, сам карабкался из рядового мальчишки в уважаемого человека, которому руку жмут с почтением и искренностью. К такому и за советом не зазорно прийти. И шишки чуть что тоже сыплются на первого.
Старый, крепкий мост, соединявший длинную улицу вдоль широкой реки и лесопарк, выглядел куда более серым, чем сегодняшний день. Высокие берёзы доставали кончиками ветвей до перил, склонялись над ними и складывали тонкие ветви на потрескавшийся асфальт. Дескать, не сердись, мы тут ни при чём, и зла не держи. Никто не пришёл по обычаю их убрать с дороги, чтобы не мешались под колёсами и ногами.
Борис Вячеславович сбавил шаг и потянулся было в карман за папиросой, но пригляделся вперёд и осторожно пошёл дальше. Сразу за мостом на газоне уместились полуголые колючие кусты. Ещё висевшие на ветках листья сливались в островки коричневой гнойной корки. Сквозь проплешины виднелось что-то грузное, неповоротливое и застывшее на месте. Сперва геолог не обратил внимание на эту кучу, а приглядевшись, заметил торчавший над кустами синий помпон. Никак притаился кто-то. Лиходей. Решил устроить тёмную, мышеловка.
Но человек не шелохнулся даже тогда, когда до него оставалось всего ничего, шаг-другой - и рукой подать.
- Сам встанешь или помочь?
И обошёл кусты, держа руку на кармане, в котором спрятал перочинный нож. Геолог передумал-перебрал в уме все возможные варианты, начиная от безобидного испуганного человека, переживающего, как и многие, беспредел в мире и в душах людей, и заканчивая нелепицей вроде каннибала. Тьфу, так и самому немудрено дойти до ручки.
Он готовился к чему угодно, а жизнь распорядилась иначе. У старой поваленной скамьи, навалившись на ржавую, чугунную ножку, сидел бледный мужчина, обречённо уставившись куда-то мимо геолога. Мутные, словно испорченные, желтки, глаза источали не то печаль, не то горечь. Окочурился. Пойди сейчас разберись, кому повезло больше: живым или невыжившим.
