Борис Вячеславович стоял, как мальчишка у доски, и не решался ни уйти, ни показаться на свет. Не так давно на человека разумного действовал единый для всех закон, и он же закрывал варварские желания и неприятные тайны на засов от постороннего глаза. Сейчас же, когда двери соблазна нараспашку, сложно не обольститься опасной свободой. Терпимость и вера в лучшее слетели с петель. Чёрное теперь белое, а белое порядком измарано.

- ...ну и?..

- Что "ну и"?! Не перебивай! Мы с сетями, как рыбаки, ё-моё, только улов тот ещё. Короче, чистим решётки от засоров, а всё размокшее дерьмо плывёт дальше по стокам. А в сетях телефоны, часы, золото, всякая прочая чешуя. Откуда, спросите? Оттуда. Всё, что идиоты топят по тупости в унитазах, всё достаётся нам. Ну, то есть доставалось.

Рассказчик пригорюнился и умолк. Теперь его нажитое богатство не стоило и одной засохшей буханки. Ни один дурак не согласится выменять горсть бриллиантов на тарелку с супом. Это только в уютной квартире можно любить промозглость и воспевать оды дождям, потому что всегда можно отойти от запотевающего окна и разлечься на уютной кровати с неугомонными книжными историями. Пусть их герои тонут в волнах мировых катаклизмов, на любой странице можно остановиться и захлопнуть книгу.

Борис Вячеславович поёжился. Никто не хочет оказаться по ту сторону окна. Там чёрствая правда и бессердечная стужа. И жизнь без прикрас.

Геолог ещё постоял немного и вышел, неторопливо и негромко насвистывая в усы. Снаружи простота деревенская, а внутри нерв на нерве.

- А ну-ка, мил человек, проследуйте-ка к нашему костру погреться, - неприятный, высокий голос пригласил к знакомству, а приказной тон не сдабривался мнимым дружелюбием. В нём звучало "посмотрим, унесёшь ли отсюда ноги, путник".

Впервые Борис Вячеславович пожалел, что не взял ничего серьёзнее перочинного ножа. Или бутылки хорошей водки. Да хоть хворостом бы поделиться, если бы был, чтобы задобрить ласкающий сучья огонь. С консервами совсем не хотелось расставаться, но и умирать за еду, отныне заменяющую идею, тоже не тешило, а вот зелёный змий, глядишь, развязал бы острые языки. Один против троих с ножом в кармане не воин, а водка вполне себе подруга при правильном использовании.

Геолог опустился на колоду и стянул тяжёлый рюкзак с ноющих плеч на мёрзлую утоптанную землю. Хозяева костра разглядывали непрошеного гостя без алчной искры в глазах, но пойди разберись, не волки ли они в овечьих шкурах. Ещё неизвестно, сколько людям понадобится времени, чтобы стряхнуть с себя слово закона и опуститься на дно цивилизации. У этого явления нет срока давности, есть только тупиковая ветвь. Как ни крути, а ни закуской, ни основным блюдом геологу совсем не хотелось становиться. И мишенью для отлаживания навыков стрельбы: покуда один из незнакомцев держал руку за пазухой тёмно-синей куртки, мысль "зашибут, как пить дать" не унималась. Явно не зажигалку он там припрятал.

- Ну и откуда ты, добрый человек?

Борис Вячеславович посмотрел в уставшее, обветренное лицо седого человека. Серая кожа, мелкие, мышиные глаза, морщины вокруг губ, грубые руки рядового работяги: может, лет сорок человеку, может, на пару лет больше. Из-под кепки торчали в разные стороны пепельные, неаккуратно стриженные волосы. Толстый ворот свитера открывал жилистую шею и кадык, будто из какого-то древнего мифа шагнул со страниц на смертную землю человек-гриф, оборотень, искалеченная фараонова птица.

- Из "Герценки", - спокойно ответил Борис Вячеславович.

- Пала "герценка"? - голос пепельного человека вдруг обмяк. Так спрашивают не о забытой станции, а о погибшем сыне.

Геолог пожал плечами и ссутулился. Стянул шапку и принял из рук мусорщика и хозяина выгребных ям алюминиевую, горячую кружку с чаем.

Вечер окутал всё вокруг. Ночь притаилась на циферблате старых, ещё дедовских часов. Время подобно призраку шагало за спинами людей, сбавляя ход и отставая без желания покинуть хаос. Снежинки опускались на озябшее лицо, веля ждать скорую зиму. Снежная королева пройдёт по улицам угрюмых городов, заглядывая в пустые глазницы остывших без человеческого тепла квартир.

Беседа за кружкой крепкого, ещё не ставшего дефицитом чая плавно перетекла от знакомства и сетования на брошенные тёплые уголки к байкам и рассказам о рыбалке, об охоте и прочих "мужских" делах. Говорили и о "Герценке", и о "Конюшнях" - так прозвали метеорологическую станцию, на которой когда-то давно разбили овчарню. Урал приютил много диковинных людей, раскрывавшихся у него в гостях с разных сторон. Геологи баюкали камни, старатели, которые стекались сюда, как саранча на китайские поля, молились на самородки, а прочий люд не отставал от них от всех. Каждый при деле и при интересе.

Пётр - пепельный человек, как про себя прозвал его геолог, - глава костра и стоянки, обросший бородой и густыми усами, с пронзительным, спокойным и оттого пугающим взглядом, не выглядел агрессором. И не был таковым. Но смотрел в упор, без страха и заискивания, и любую ложь чуял ещё в зачатке. Такое впечатление этот рослый и широкоплечий человек произвёл на Бориса Вячеславовича. Потому вопрос о рюкзаке не застал врасплох: глупый человек задал бы его ещё прежде приглашения к костру, умный дождался бы своего времени, а расчётливый подвёл к разговору хозяина рюкзака. Пётр - умный человек. Когда тонкое лезвие ножа между людьми растянулось в добрый, крепкий мост, укреплённый сильным и доверительным словом, тогда и настал тот самый подходящий момент.

Михаил и Семён, сидевшие неподалёку, чем-то походили на цепных псов. Скажи Пётр "фас", не раздумывая бросятся. Поджарые, острые скулы, во взглядах недобрая удаль. Таким дом родной не мил, зато скитания по свету заменяют всё и сразу. Раз Пётр, глава стоянки, благосклонно принял гостя, то и другие отнеслись к нему спокойно. Молчали и слушали, изредка кивая и усмехаясь.

Каштановое небо на прощание коснулось холодной земли, осветило последними неприветливыми лучами горячих углей и скрылось за плотными тучами. В такие ночи сны не спокойные, а вечные, как льды Арктики, долгие и красочные, не в пример погоде. На душе премерзко, и всё такое неуютное, колючее, одежда тесная, табак горький, чай с привкусом плесени, а на сердце выгребная яма. В такие минуты не хватало света окон, тепла квартир и назойливой какофонии надоедливых голосов. И как хотелось найти в кармане список продуктов, который сам же и написал ещё на обеде. Молока, хлеба, колбасы с ненавистными в детстве жиринками, десяток яиц, пачку рафинада и чего-нибудь к чаю. Недоступное ныне удовольствие, разве что сахар и печенье ещё можно есть без страха отравиться. Если повезёт найти на полках какого-нибудь магазина с разбитыми окнами. Печеньем из местного сельпо можно гвозди забивать и алкогольным зомби мозги вправлять, вряд ли на него кто позарится без крайней нужды.

По лесу прокатился треск и глухое эхо. Геолог вздрогнул и обернулся.

- Дом на дрова ломают, до деревни близко, - исподлобья, но без злобы прошептал ярый любитель своей бывшей работы, ассенизатор Михал Брониславович, "Броня", как называли его товарищи по несчастью. Сухой калач, работяга и мечтатель первым снимать сливки.

Пётр протянул Борису Вячеславовичу оливковую фляжку и тарелку горячего супа, когда густое варево наконец было готово. Голодный, промёрзший до костей, еле сдерживающий душу в теле геолог с благодарностью принял угощение. Он взвесил в одеревеневшей от холода руке фляжку, неуклюже поболтал содержимое, отпил и закашлялся. Водка горько обжигала и будоражила. Выпьешь ещё - и искры посыплются из глаз. Но как же хорошо!

- Заполнить бы тебя, родимая, коньячком, - почти промурлыкал оттаявший сердцем геолог, глядя на оливковое сокровище и отпивая ещё раз. Тепло, растекающееся по телу, обещало добраться и до продрогших рук. Пережитый день что улыбка фортуны.