– А чего ж молчала? Слёзки даже пролила. Почему сама не созналась?

– Ба! Да не ревнуешь ли ты меня, Василий Евлампиевич? – всплеснула руками Серафима, спрыгнула с койки, усмехаясь, вся преобразилась. – В чём мне сознаваться? Украла я или убила кого?

– А молчишь?..

– Сказать не успела.

– А Егор как же?

– Егор?.. А что Егор? – смутилась она и тут же зарделась. – Чего это вы Ковригина сюда приплели?

– Не юли, Сима. Не надо, – одёрнул он её хмуро. – Знаю я про все ваши ночные любовные дела.

– Это откуда же? Следил за нами по ночам?

– Он мне сам открылся, хотя я догадывался, что встречаетесь вы тайком, как в больнице у меня он объявился.

– И что? Враз про любовь заговорил?

– Не тот он мужик, чтоб трепаться. Ангел – крепкого характера человек.

– Ангел?..

– Натерпеться в жизни ему пришлось, а человеческая сердцевина уцелела, вот и прозвал я его так.

– И чего же наговорил тебе этот ангелочек?

– А ничего! – отбрил Турин, скрипнув зубами. – Ты, Серафима, не особенно-то кичись! Для других спесь побереги. У нас с тобой чувства тоже были. Только быстро ты всё забыла. И Егор к тебе в своё время прикипел, из-за чего едва смерть не принял от атамана Жорки. Или тоже память отшибло?

– Забудешь! – вспыхнула та. – Рубцы до сих пор на спине ношу от его кнута! Скинуть платье, полюбуешься?

– Охолонись. Не со зла я, – потупился Турин. – Сама нарвалась. А спрашивал меня Егор в тот раз про нас с тобой.

– Вона как! Разрешением, значит, интересовался у начальника? – ядовито усмехнулась Серафима. – И как же вы меня поделили?

– Уймись, Симка! – рявкнул Турин, не сдержавшись, но опомнился, дотянулся до её плеча, заглянул в глаза.

Она и обмякла вся, щекой к его руке прижалась, глаза закрыла, заласкалась кошкой.

– Красивая ты женщин, Серафима, но судьба твоя такая, видать, чтобы мужиками вертеть, как вздумаешь. Только помолчи сейчас на минутку, уж больно злой у тебя язык, послушай, что скажу.

Тихо стало в палате. Так тихо, что слышен стал стук ходиков на тумбочке, Серафимой же и принесённых в первый день появления.

– Прошлое моё чувство выгорело давно, – тяжело начал Турин. – На том месте бурьяна столько выросло, что и появись теперь какой цветок, задушит его сорняк, не даст подняться. Всё мертво.

– Так ты ему и ответил? – дрогнула она, влажные глаза пряча.

– Так и сказал, – выдохнул он полной грудью, свалил обузу с плеч. – А Егор тебя ещё любит. Только б знал он, кому душу доверяет… Ведь играешь ты им! Тщеславие своё тешишь.

– Что ж он бросил меня тогда? – взвилась Серафима. – Почему допустил, чтоб проклятому Штырю я досталась после Жорки? Не винился тебе в этом?

– Сама спроси, если надобность есть. Только вижу я, нет нужды. И не он тебя бросил, а ты в душу ему наплевала. Сказывал мне он и про это. Изменилась ты с тех пор, комиссара поганого, который казну на тебя растратил да к стенке угодил, я в счёт не беру, баламутного Штыря, по твоей вине зарезанного, тоже тебе прощаю, а вот Корнета Копытова – никогда. Как же ты с ним спуталась, если у него руки по локоть в крови? Немца Брауха смерти за что предали?

– Я к делам Корнета касательств не имела, винилась уже тебе, – сверкнув глазами, отбросила его руку. – Аль забыл, Василий Евлампиевич?

– Верю, – хмуро ответил он. – Иначе не сидела бы ты здесь возле моей койки.

– А что? Арестовал бы? – рванулась она к нему.

Он встретил её яростный взгляд спокойно, не отвёл глаз:

– Арестовал. И суду предал бы.

– А Егор как же?

– Егор здесь не при чём.

– Не знаешь ты, что ангелочек твой мне нашёптывал…

– Ну говори!

– Бежать уговаривал с ним, – зло усмехнулась она. – Закатимся, сказывал. Заживём на краю света, малиной жизнь обернётся. До самой смерти любить обещал.

– И что же ты? Отказалась?

– Не ответила пока. Ни да ни нет.

– Ну и зря, – потеплели глаза Турина, улыбнулся слегка. – Я бы вас и разыскивать не стал. Бегите. Сейчас бегите, пока время представилось. Артисту не до тебя, он спектаклем бредит, Странников ещё тебя не разглядел, хотя глаз положил, когда меня здесь проведывал, но ему в Москву не терпится, а там он краше бабу сыщет… Пока я на койке валяюсь, бегите!

– Никуда я с ним не побегу.

– Задов увлёк? Наобещал золотых гор?

– Хороший мужик Григорий Иванович, но не в моём вкусе, – поморщилась Серафима. – Сладкий больно.

– Вот. Вся твоя сущность в этом. И мне жизнь исковеркала, и Егору душу треплешь. Ветреная ты натура, – грозно сдвинул брови Турин.

– Да что ты меня зашпынял! – взъерепенилась Серафима. – Что ты меня весь вечер скоблишь! Сам-то так уж и свят?

– Грешен. Куда мне в праведники. Только грехи мои не те. Не тебе их ворошить!

– Не к месту мне замечания делать, Василий Евлампиевич, не так уж и сведуща я в твоих больших делах, однако послушай и ты меня.

– Да что ж тебе сказать?

– Берегла я тебя, жалость скребла – больной был, не тревожила.

– Теперь здоров. Выкладывай. Не бойся.

– Что ж мне опасаться? Что от твоих дружков слышала, то и передам.

– Давай и от тех дружков.

– Тимоху Молчуна из Саратова не успел забыть?

– Савельева? – удивился Турин. – Тебе его где видеть привелось?

– А там же, где просил ты его за бабкой приглядывать да за гадом каким-то.

– Разболтал тебе?

– Корнету он жалился на тебя, а я слышала ненароком.

– И чем же я обидел Тимоху?

– Обидел?.. – криво усмехнулась она. – Будто сам не ведаешь? Не обида то, подлую удавку едва не накинул ты ему на шею!

– Язык-то поганый прибереги для другого дела, Симка! – дёрнулся он на койке.

– Что слышала, то и передаю…

Турин во все глаза впился в женщину, руки его дрожали от напряжения, сжались кулаки – так и разорвал бы в клочья!

– Тихон из больницы, куда ты его упрятал, в ту же ночь дёру дал, – отступила подальше от койки Серафима. – И с дружками своими на кладбище промышлять отправился да там тебя и застукал.

Турин переменился в лице.

– Чего побледнел-то? Правду, значит, ворюга открыл Корнету?

– Ты говори, говори… – сверкнул Турин глазами, весь словно стрела на тетиве, догадался, о чём речь пойдёт.

– С подлюгой тем, что бабку под трамвай сбросил да за которым следить его просил, сам же ты и обнимался у могилы. Не ту бабку-то хоронил, Василий Евлампиевич?

– Не ту… – отвернулся Турин. – А чего он сам у меня побоялся спросить? Подошёл бы, так, мол, и так…

– А вы бы вдвоём в ту же яму и его! – хмыкнула она. – На машине вместе укатили, любезно беседуя. Объясни мне…

– Не тот ты человек, чтоб пред тобой ответ держать! – оборвал он её.

– А ведь спросит тебя Тихон с дружками…

– Спросит – отвечу. Тебя не выдам.

– За что же меня-то винить? Слово в слово и передала, что слышала! – изумилась она.

– За то и благодарен. Открыла ты мне глаза на многое, – Турин попытался изобразить улыбку, но кислой она получилась, вымученной. – Я всё в потёмках плутал насчёт той гадины. А после твоих слов и встали на место все детальки.

Он оглядел койку, обвёл тоскливым взором ненавистную палату:

– На волю бы мне. Залежался. Вокруг столько всего творится, а я как в колодце оказался. Слухами живу… Но сегодня ты глаза мне открыла на многое. Спасибо.

Серафима так к стенке и привалилась – смертельным холодом пахнуло от его слов.

Лёвка цену себе знал, наплевать бы ему да размазать на угрозы следователя-итальяшки, однако, когда тот упомянул ГПУ да открыто намекнул на поддержку друзей из грозной конторы, остро заломило у него под одной из лопаток – хорохорься не хорохорься, а связи не те, и предательский холодок предчувствия неминуемых неприятностей пробежал по ставшей слишком чувствительной его спине. Осознал полпред частного капитала всю пакость отвратительной лужи, куда засадил его по уши коварный Джанерти. Поэтому, несмотря на поздний час, едва распрощавшись с крайне озадаченным Иориным, покинул он салон мадам Алексеевой и понёсся разыскивать Максима Яковлевича Гладченко. Макс, если ничем и не поможет, даст верный совет, ситуация в верхах властных структур ему известна лучше других – истинный вождь в среде местных нэпманов, он не без оснований пользовался неприкасаемым авторитетом и считался признанным специалистом по части поддержки деловых контактов с представителями высшего начальства торгового и налогового отделов, экспертов, ревизоров и инспекторов всех мастей в рыбной промышленности, прочих чиновников государственного аппарата, а попросту – по взяткам и спаиванию нужных людей.