Щеки Кристиан горели.

- Лежу я тут и все думаю, - продолжал мистер Трефри. - Ничего не поделаешь. Только скажи мне вот что. Ты хорошо знаешь, чего тебе надо? Что ты знаешь о жизни? Хочешь не хочешь, а жизнь не такая совсем, как ты себе ее представляешь. В жизни всяко бывает, но главное - не ошибаться вначале.

Кристиан думала: "Неужели он никогда не поймет?"

- Я поправляюсь с каждым днем, - продолжал мистер Трефри, - но все равно долго я не протяну. Не очень-то приятно лежать и думать, что, когда ты умрешь, некому будет притормаживать!

- Дядя, не говорите так! - пробормотала Кристиан.

- Что толку закрывать глаза на факты, Крис. Я пожил немало на этом свете; я знаю жизнь такой, какая она есть на самом деле; кроме тебя, мне теперь не о ком больше и думать.

- Но, дядя, если бы вы любили его так, как я люблю, вы бы не стали меня запугивать! Ведь страх - подлое, малодушное чувство. Вы, наверно, забыли об этом.

Мистер Трефри закрыл глаза.

- Да, - сказал он. - Я стар.

Кристиан уронила веер себе на колени; он лежал на ее белом платье, как большой алый лист; она не сводила с него глаз.

Мистер Трефри взглянул на нее.

- От него не было известий? - спросил он, вдруг что-то почувствовав.

- Вчера вечером, в той комнате, когда вы думали, что я разговариваю с Домиником...

Он уронил трубку.

- Что! - с трудом произнес он. - Вернулся?

Не поднимая головы, Кристиан сказала:

- Да, он вернулся; я нужна ему... я должна быть с ним, дядя.

Они долго молчали.

- Ты должна быть с ним? - повторил он.

Ей хотелось броситься перед ним на колени, но он сидел так тихо, что всякое движение казалось немыслимым, и она, сложа руки, молчала.

- Ты дай мне знать, когда будешь... уезжать, - проговорил мистер Трефри. - Спокойной ночи!

Кристиан тихо вышла в коридор. Бисерный занавес шелестел на сквозняке. До нее донеслись голоса.

- Для меня это дело чести, в противном случае я отказался бы лечить его.

- Бедный Николас - очень трудный человек! У него всегда была эта склонность к противоречию, и он сотни раз попадал из-за нее в беду. Дух противоречия у нас в крови. Это наша семейная черта. Мой старший брат погиб из-за такого же упрямства; у моей бедной сестры, которая была кротка, как овечка, это приняло несколько иную форму: она поступала, как должно, да только не к месту. Видите ли, это дело темперамента. Запаситесь терпением.

- Терпением, терпением, - повторил голос Дони, - но есть еще чувство ответственности. Последние две ночи я не смыкал глаз.

Послышался тихий свистящий шелест шелка.

- Ему так плохо?

Кристиан затаила дыхание. Наконец послышался ответ:

- Он составил завещание? Скажу вам откровенно, миссис Диси, еще один приступ, и у него почти не останется шансов на спасение.

Кристиан заткнула уши и выбежала в сад. Так, значит... она хотела бросить умирающего!

На следующий день Гарца пригласили в виллу. Мистер Трефри только что встал и облачился в теплый халат, старый, потертый, но сохранивший остатки былого великолепия. Морщинистые щеки его были чисто выбриты.

- Надеюсь, я вижу вас в добром здравии, - величественно произнес он. При воспоминании о их поездке и прощании у вьючной тропы Гарцу стало больно и стыдно. Вдруг в комнату вошла Кристиан; она постояла немного, глядя на него, и села.

- Крис! - сказал с укоризной мистер Трефри.

Она покачала головой; скорбный и вместе с тем смелый взгляд ее глаз, казалось, говорил о каком-то принятом решении.

- Я не вправе упрекать вас, мистер Гарц, - сказал мистер Трефри, - тем более, что, по словам Крис, вы намеревались поговорить со мной, чего я от вас и ожидал; но вам не следовало возвращаться.

- Сэр, я вернулся, потому что чувствовал себя обязанным сделать это. Позвольте все объяснить.

- С удовольствием выслушаю вас, - ответил мистер Трефри.

Гарц опять посмотрел на Кристиан, но она по-прежнему сидела, подперев руками подбородок.

- Я вернулся за ней, - сказал он. - Я могу зарабатывать на жизнь... хватит на нас обоих. Но я не могу ждать.

- Почему? Гарц не ответил.

- Почему? - снова загремел мистер Трефри. - Разве она не достойна того, чтобы ее ждали? Разве не надо сперва заслужить ее?

- Боюсь, что вы не поймете, - сказал художник. - Мое творчество и есть моя жизнь. Вы думаете, в противном случае я бы когда-нибудь покинул родную деревню и прошел бы через все, что мне пришлось пройти, чтобы стать хотя бы тем, чем я стал сейчас? Вы говорите, чтобы я подождал. Как же я могу работать, если мои мысли и воля несвободны? От меня не будет никакого толку. Вы просите меня вернуться в Англию... быть от нее за тысячу миль и знать, что она здесь, среди тех, кто ненавидит меня. Я буду знать, что она жестоко мучается, что здесь против меня ведется отчаянная борьба... и вы думаете, я смогу работать в таком состоянии? Другие... может быть, а я нет. Вот вам чистая правда. Если бы я меньше любил ее...

Наступило молчание, потом мистер Трефри сказал:

- Непорядочно возвращаться сюда и просить того, что просите вы. Вы не знаете, что вас ждет в будущем, вы не знаете, сможете ли вы содержать жену. Не говоря уж о том, что у себя на родине вы принуждены прятаться, как преступник.

Гарц побелел.

- А! Вы опять об этом! - вырвалось у него. - Семь лет тому назад я был совсем мальчишкой и голодал; будь вы на моем месте, вы бы сделали то же самое. Мне моя родина так же дорога, как и вам ваша. Семь лет я пробыл в изгнании и, наверно, останусь изгнанником до конца жизни... я уже достаточно наказан; но если вы считаете меня негодяем, я сейчас же пойду и отдамся в руки полиции.

Он повернулся.

- Постойте! Я прошу извинения! Я никак не хотел вас обидеть. Мне нелегко извиняться, - грустно сказал мистер Трефри. - Пусть это тоже зачтется.

Он протянул руку.

Гарц без колебаний вернулся и пожал ее. Кристиан не сводила с него глаз; казалось, она стремилась запечатлеть его образ в своей памяти. Свет, врывавшийся через полуоткрытые ставни, придавал ее глазам какой-то странный, очень яркий блеск и горел на складках ее белого платья, словно на оперении птицы.

Мистер Трефри беспокойно оглянулся.

- Видит бог, я хотел ей только счастья, - сказал он. - Если бы вы даже убили свою мать - что мне до того? Я думаю лишь о Кристиан.

- Откуда вам знать, в чем ее счастье? У вас о нем собственное представление... это не ее представление, не мое. Вы не посмеете помешать нам, сэр!

- Не посмею? - переспросил мистер Трефри. - Ее отец оставил ее на мое попечение, когда она была еще совсем крошкой; вся жизнь ее прошла на моих глазах... Я... я люблю ее... а вы приходите сюда и говорите, что я "не посмею".

Он потянул себя за бороду дрожащей рукой. На лице Кристиан появилось выражение ужаса.

- Успокойся, Крис! Я не прошу пощады и не даю ее! Гарц в отчаянии махнул рукой.

- Я поступил с вами честно, сэр, - продолжал мистер Трефри, - и требую того же от вас. Я прошу вас подождать и вернуться сюда тогда, когда вы, как порядочный человек, сможете сказать: "Я знаю, что меня ждет. Я си даю то-то и то-то". Чем отличается творчество, о котором вы говорили, от любого другого призвания? Оно не меняет законов жизни и не дает вам никаких привилегий по сравнению с другими. Оно не делает ваш характер тверже, не уберегает от некрасивых поступков, не дает никаких доказательств, что дважды два - пять.

- Вы знаете об искусстве ровно столько же, сколько я о деньгах, - резко ответил Гарц. - Нам и за тысячу лет не понять друг друга. Я делаю то, что считаю лучшим для нас обоих.

Мистер Трефри взял художника за рукав.

- Вот мое предложение, - сказал он. - Дайте слово год не видеть ее и не писать ей! А там, будет у вас положение или нет, будут у вас деньги или нет, если она захочет стать вашей женой, я обеспечу вас.