Уэйнесс с сомнением покачала головой: «Йипы не отважатся на такой разбой во время Парильи! Это навлекло бы на них всеобщий гнев, даже жмоты разозлятся».

«Жмоты?»

«Сторонники партии жизни, мира и освобождения – ЖМО. Они сами себя так называют. А нас они прозвали „аллигаторами“. Но я не хочу сейчас обсуждать политику».

Глоуэн внимательно изучал ее профиль: «Тебе у нас нравится?»

«Конечно! – она искоса взглянула на него, но тут же вернулась к созерцанию тарелки. – Почему бы мне у вас не понравилось?»

«Мне почему-то казалось, что тебе не придется по душе станция Араминта. Или мое общество. В какой-то мере».

Уэйнесс рассмеялась: «О, ты вполне безобиден! А что касается станции… сначала, как только мы сюда приехали, я боялась, что я сама себе покажусь наивной и глупой по сравнению с местными жителями, образованными и умудренными жизнью».

«Но теперь тебе так не кажется?»

«Нет. Спасибо за внимание».

«Не за что».

«Меня всегда беспокоил лицей. В нем очень трудно учиться?»

«Не слишком трудно, если не отстаешь. Хорошим примером может послужить наш герой Арлес. Он намерен стать виноградарем-ферментологом, и два года пытался повысить успеваемость, поглощая бесчисленные галлоны вина. Естественно, на экзаменах он позорно провалился».

«Любопытно! Каким образом это наблюдение относится ко мне?»

«Нет-нет, я просто хотел сказать, что пьянство никоим образом не способствует обучению».

«Гм. Арлесу удалось исправить отметки?»

«В некоторой степени… Кстати, он уже уходит – полюбуйся! Сохраняя безукоризненную выправку, молодой кадет-отличник отправляется в патруль, охранять забор на заднем дворе».

«Бедняга Арлес! Он пропустит „Фантасмагорию“».

«Он уже видел все номера, и даже участвовал в их исполнении. В это трудно поверить, но Арлес – лицедей-энтузиаст. И Керди тоже, между прочим».

«А ты?»

«Никогда не ощущал в себе театральную жилку. Тебе нравится театр?»

«В Строме не бывает никаких карнавалов и представлений».

«Почему же?»

Уэйнесс пожала плечами: «Может быть потому, что местные жители не любят торчать, как пни, и смотреть на то, как другие кривляются».

«Ага. Над этим следует подумать».

Банкет продолжался; тем временем на сцене Орфеума представляли «Фантасмагорию» Флоресте – разномастную антологию из пантомим, легкомысленных комедийных сцен, балетных номеров и чисто зрелищных эффектов, ненавязчиво объединенных переплетением лейтмотивов. Официально спектакль назывался «Очаровательные проделки обывателей Букашечного города» и был посвящен взаимоотношениям различных насекомых, переодетых пасторальными персонажами. Листва и расписные декорации долженствовали изображать селение из нескольких избушек и лавочек, затерянное в глубине дремучего леса, с полуразбитым пьедесталом из серо-зеленого мрамора на заднем плане. «Букашки» сновали туда-сюда, занимаясь повседневными делами – как правило, с юмористическими последствиями. Отряд небольших блестящих жуков отплясал под стрекочущие, скрипящие, жужжащие звуки Букашечного оркестра. На дереве у выхода из-за кулис висела белая куколка; время от времени она раздувалась и подергивалась, движимая таинственными внутренними процессами. Мало-помалу танцоры-букашки собрались вокруг дерева, с почтением и ужасом ожидая чудесного превращения.

Потуги внутри бледной оболочки становились все настойчивее, и оркестр начал аккомпанировать толчкам и судорогам куколки всплесками заунывных гортанных аккордов.

Куколка стала раскрываться – юпитеры сфокусировались на дереве, погрузив остальную сцену в полумрак.

Куколка вскрылась – оркестр тут же смолк. Из разрыва выскочил отвратительный маленький белый бесенок с искаженной, подчеркнутой черными линиями грима физиономией. Радостно щебеча, бесенок принялся носиться по сцене, высоко подпрыгивая и кувыркаясь, тогда как букашки и оркестр изображали ужас и замешательство.

Лучи прожекторов перестали следить за происходящим и направились в ночное небо. Некоторое время на темной сцене было пусто. А затем – ослепительный новый сноп света озарил вершину пьедестала: на ней стояла бабочка-Сесили, вся в мягкой серой ткани, с антеннами, закрученными над головой! Чудесные крылья порхали сами, как живые, точно следуя мягкому внутреннему ритму.

Сесили постепенно поворачивалась на постаменте, непрерывно помахивая крыльями, с лицом, застывшим в трансе сосредоточения. Она опустилась в позу лотоса, полузакрывшись трепещущими, вибрирующими крыльями, чтобы все могли увидеть поразительную игру оттенков – багряно-лиловых и зеленых, насыщенно-красных, огненных темно-желтых. Даже бархатно-черные тона не уступали интенсивностью другим цветам.

Медленно поднявшись на ноги, будто воспаряя на крыльях, Сесили стояла, улыбаясь восторженной полуулыбкой, радуясь сложной легкости движения крыльев. Все глаза следили за ней, как зачарованные – Сесили удалось превратиться в неотразимо привлекательное видение. Глоуэну было трудно дышать, ему казалось, что сердце сжалось в комок.

До сих пор авансцена оставалась неосвещенной. Но вот откуда-то со стороны послышался скрежещущий рев. Лучи соскользнули с пьедестала и высветили белым огнем отряд бесовских тварей, вооруженных нелепо длинными алебардами. Насекомые-селяне отпрянули в замешательстве, но тут же собрались с духом и бешено набросились на врага. Чертенят жалили и пилили пополам, их кромсали жвалами, их душили многоножки, их грызли жуки. Круг света, бледный и расплывчатый, плавал по сцене, как пьяный, выхватывая из темноты мгновенные снимки битвы. Он прикоснулся к пьедесталу: бабочка исчезла.

Оркестр разразился лихорадочным полифоническим проигрышем, после чего наступила тишина. Но круг бледного света продолжал блуждать по темной сцене. То там, то здесь можно было разглядеть насекомых, чем-то деловито занятых. Вооружившись громадными кувалдами, прессами и катками, они принялись сплющивать и раскатывать поверженных чертенят, как тесто, превращая их в жесткие тонкие листы почти абстрактной формы, лишь отдаленно напоминавшей первоначальную.

Оттуда, где стоял пьедестал, донеслись звуки тяжелых ударов. Прожектор осветил происходящее на постаменте: оказывается, насекомые прибивали гвоздями сплющенных порождений ада, воздвигая неуклюжий монумент – грубое, стилизованное, черно-белое изваяние бабочки.

Спустилась непроницаемая воздушная завеса, скрывшая сцену. На авансцену быстрыми шагами вышел Флоресте: «Надеюсь, что усилия «Лицедеев» не пропали даром, и вы приятно провели время. Как вам, наверное, уже известно, наши талантливые исполнители – добровольцы из числа жителей станции Араминта. Они работали, не покладая рук, чтобы сделать возможным сегодняшнее представление.

А теперь я обращусь к публике с призывом – достаточно кратким. Наш театр, Орфеум, служит местом отдыха и развлечений с незапамятных времен. Но он мал и тесен, а его оборудование настолько устарело, что постановка любого спектакля становится трудным и опасным приключением.

Многие из вас знают, что мы планируем построить новый Орфеум. Когда «Лицедеи» выступают на других планетах, вся выручка откладывается в фонд Нового Орфеума, который станет самым совершенным театральным комплексом во всей Ойкумене.

Отбросив всякий стыд, я призываю вас внести свой вклад в наш театральный фонд – с тем, чтобы мечта о Новом Орфеуме могла скорее стать былью. Спасибо за внимание».

Флоресте спрыгнул со сцены и скрылся.

Глоуэн обратился к детям консерватора: «Вот вы и познакомились с одной из постановок Флоресте. Некоторым они нравятся, другим – нет».

«По меньшей мере он умеет привлечь внимание», – заметила Уэйнесс.

Майло ворчал: «Мне бы все это больше понравилось, если бы я знал, о чем это».

«Флоресте, скорее всего, сам не знает. Он импровизирует на каждом шагу: публика довольна, и ладно. Пусть неудачник плачет».

«Несомненно, из происходящего можно было бы сделать некоторые выводы, – размышлял вслух Майло. – Флоресте представил несколько маловразумительных эпизодов, после чего вышел и потребовал денег. И никто даже не рассмеялся».