«Я тоже хотела бы играть на разных инструментах! – воскликнула Уэйнесс. – Но у меня не получается, пальцы не слушаются».

Сесили мрачно рассмеялась: «Если бы твою матушку звали Фелицией Ведер, все твои пальцы стали бы слушаться, как миленькие».

«Неужели? И это все, что требуется?» – не поняла Уэйнесс.

«Ну… не совсем. Музыкальные инструменты подобны языкам – чем лучше ты знаешь один, тем легче научиться другому. Если, конечно, у тебя изначально есть к этому способности. А если, вдобавок, твою матушку зовут Фелицией Ведер, тебя заставляют бесконечно повторять гаммы и упражнения. Хорошо, что в молодости моя матушка не восхищалась укротителями львов или циркачами, разгуливающими по раскаленным углям! Только этих навыков не хватает в моем репертуаре».

«Бегать по раскаленным углям пусть учится Ябеда, – заключил Глоуэн. – Кстати об укрощении львов: смотрите-ка, какая тварь рыскает вокруг да около!»

«Кто это?» – снова не поняла Уэйнесс.

«Бесстрашный лев. В их клубе избранных восемь постоянных членов».

«Надо полагать, это не общество трезвенников», – предположил Майло.

«Ни в коем случае! Судя по тому, как волочится хвост данного конкретного бесстрашного льва, он успел изрядно насосаться. По-моему, это мой дальний родственник, Арлес Клатток».

«Хо-хо! – воскликнула Сесили. – А Рубиновая королева, направляющаяся сюда из парка – его мамаша Спанчетта. Бедняга Арлес! Кажется, она его заметила».

«Хуже того, – сказал Глоуэн. – Не только заметила, но и собирается сделать ему выговор».

Спанчетта вступила под своды шатровой беседки и встала, выпрямившись во весь рост, перед своим отпрыском. Покрытые рыжеватой шерстью плечи ссутулились, грива «бесстрашного льва» опустилась.

Спанчетта сделала резкое замечание; Арлес ответствовал угрюмым ворчанием. Глоуэн уловил сущность разговора и не преминул передать его собеседникам: «Арлес спрашивает: разве это не Парилья, когда каждый цветок цветет, как хочет?»

Спанчетта снова высказалась, после чего повернулась на каблуках и удалилась из «Старой беседки». Арлес сел за стол, и ему подали миску густого рыбного супа.

Вернувшись в Квадратный парк, Спанчетта присела на скамью; вскоре к ней присоединился рогатый козлоногий сатир в маске.

«Латуюн тут как тут, – комментировала Сесили. – На самом деле это Намур. Говорят, у него со Спанчеттой весьма интимные отношения».

«Трудно даже представить себе эту парочку вместе! – отозвался Глоуэн. – Тем не менее, невозможно отрицать очевидное».

К столу приблизилась девочка в свободных белых панталонах, белой блузке и высокой конической белой шляпе. Лицо ее было вымазано белой краской и украшено большим комковатым наставным носом.

«Не могу не заметить прибытие некоей Миранды, в прошлом известной под кличкой „Ябеда“, ныне упраздненной. Как водится, она пришла сообщить важные новости».

«А ты откуда знаешь?» – спросила Миранда.

«Глядя на то, как ты шмыгаешь носом, нетрудно догадаться».

«Ты не можешь видеть, как я шмыгаю носом, потому что он спрятан под фальшивым носом!»

«Неужели? Прошу прощения, я обознался».

«Глоуэн! У меня маленький нос, и на нем нет никаких бородавок! Ты это прекрасно знаешь!»

«Теперь припоминаю. Так в чем же заключаются новости?»

«Мама хочет, чтобы Сесили вернулась».

Сесили вздохнула: «Будь моя воля, я наклюкалась бы сейчас не хуже Арлеса, явилась бы домой, волоча ноги, и отвечала бы на все попреки невнятным бурчанием».

«Давай, давай, Сесили! – взвизгнула от восторга Миранда. – И я с тобой наклюкаюсь! Мы вместе наклюкаемся! Не убьет же мама нас обеих сразу?»

«Завидный оптимизм, – пробормотала Сесили. – Похоже на то, что придется идти. Миранда, ты что, решила остаться?»

«А может быть, Глоуэн со мной наклюкается?»

«Не тяни к нему свои цепкие маленькие ручонки! Мой Глоуэн, найди себе другого! – Сесили поднялась на ноги. – Пойдем, безобразница. Где мама, и что ей нужно?»

День пролетел, вечер подошел к концу. На сон грядущий Глоуэн решил позвонить Сесили: «Флоресте не внес никаких новых изменений?»

«Только одно, но очень приятное. Вечером в смоллен мне не придется играть на флейте в Букашечном оркестре. Мои крылья все еще не работают, как полагается. Требуется точная координация движений. Придется тренироваться без конца».

«У бабочек это получается без всякой тренировки».

«Бабочки не стоят на сцене в лучах разноцветных прожекторов, всем на посмеяние».

«Тоже верно».

«Я попросила Флоресте выключить прожекторы, если у меня что-нибудь получится не так. Между прочим, с какой стати ты пытался меня убедить в том, что Уэйнесс Тамм – дурнушка, похожая на мальчика?»

«Разве не так?»

«Разница между твоим описанием и действительностью сразу бросается в глаза».

«По-видимому, я чего-то не заметил».

«Как бы то ни было, я устала, и мне пора спать. Завтра мы не сможем увидеться, но в глиммет, может быть, успеем пообедать в „Старой беседке“».

«Надеюсь! По меньшей мере, во время Маскарада нам ничто не помешает быть вместе?»

«Ничто! Как только я сброшу крылья, встретимся у оркестровой ямы – там, где стоит басовая виола».

Промчались инг и глиммет. Утром в верд сатир Латуюн возглавил движущийся по Приречной дороге парад, знаменующий официальное открытие Парильи.

Начинался повсеместный круговорот ярких красок и веселья: вдоль Приречной дороги выстроились дегустационные киоски, где празднующие могли пробовать знаменитые выдержанные вина станции Араминта, причем покупателям из миров близких и далеких предлагали вино в любых количествах – в бутылях, в бочках и дюжинами бочек. Каждый вечер ряженые пировали за столами, расставленными в Квадратном парке с той стороны, где возвышалась авансцена Старого Орфеума. По вечерам в верд и в мильден Сесили участвовала в сокращенных представлениях «Лицедеев» – в первый вечер она выступала в составе трио, а во второй исполняла на меллокорде аккомпанемент к нескольким попурри мимов-лицедеев.

Поздно вечером в смоллен Парилья достигала кульминации – начинались банкет и «Фантасмагория» Флоресте, за которыми должен был следовать Большой Маскарад, заканчивающийся в полночь торжественным исполнением «Прощальной паваны». Затем, одновременно с ударом гонга, отмечающим полночь, сатир Латуюн должен был спрыгнуть с авансцены, бежать через толпу, забрасываемый виноградом, и скрыться во мраке ночи. Бегством Латуюна заканчивалась Парилья. Снимая маски и напевая старинные песни, сжимающие сердце сладкой грустью, участники карнавала разбредались по домам, и лишь особо сентиментальные личности, напившиеся до слез, оставались встречать рассвет в Квадратном парке.

Планы Глоуэна, надеявшегося провести все это время с Сесили, были полностью нарушены – отчасти Фелицией Ведер, желавшей, чтобы Сесили произвела наилучшее впечатление на инопланетных родственников, и отчасти в связи с обязанностями Глоуэна по отношению к детям консерватора Тамма.

Глоуэн фаталистически смирился с обстоятельствами. На банкете справа от него сидела Уэйнесс, слева – Майло. Арлес, выглядевший достаточно неряшливо несмотря на то, что надел униформу кадета отдела B, сидел за соседним столом рядом со Спанчеттой. Ему предстояло пропустить бо́льшую часть банкета, «Фантасмагорию» и Большой Маскарад в связи с назначением в патруль, и всей своей позой он выражал глубокое отвращение и возмущение. Время от времени он протягивал руку к бутыли, чтобы пополнить свой бокал, но тут же отдергивал ее, предупрежденный безапелляционным жестом Спанчетты, напоминавшим, что трезвость является существенным предварительным условием надлежащего бдительного патрулирования.

Глоуэн, следивший за соседним столом, доверительно сообщил Уэйнесс: «Арлес все время хочет налить себе вина, а Спанчетта не позволяет. Арлес готов взорваться и с каждой минутой ведет себя все более вызывающе. Вполне возможно, что он и Керди пошлют патруль подальше и разопьют бутылку-другую где-нибудь в кустах. О чем мы, несомненно, узнаем, если йипы с яростными воплями заполонят весь парк и начнут резать нам глотки».