И Сережа, попавший в подобную ситуацию и три месяца уже не видевший собственную дочь, осознавал все это, но и не только. Связь. Родство. Тепло. Забота. Все то, что должна была получать от него Настя, все это рухнет, канет в небытие, развеется по ветру, если он сам не станет хвататься за эти нити. Самое легкое – это стать чужим собственному ребенку. Но Сергей намеревался до всех возможных пределов устроить все так, чтобы Настя по-прежнему чувствовала всей душой, что он – ее отец.

Дверь подъезда с пиканьем распахнулась, и…

- Папа, папа, папочка!!!

Сердце защемило так, что даже защипало в глазах, а улыбка сама широко растянула его лицо по-горизонтали… Этот голосок… Родной… Любимый…

Настя!!! Настя, его дочка, его клеточка, его маленькая частичка, она сейчас неслась быстрее ветра с огромными, счастливыми серыми глазищами и раскинутыми для объятий руками…

Она бежала к нему, она ждала его, она скучала!..

- Настя! – Сережа кинулся ей навстречу, ощущая в груди такую боль, что дышать не представлялось возможным, и вот она, его прелестная маленькая дочка в очаровательном темно-зеленом платьице, белых колготочках, туфельках в тон наряду и смешной шапочке овальной формы с маленьким коричневым хвостиком, символизирующей цуккини во всей красе и похожей на лепешку, она обхватила его за шею своими маленькими ручками, а Сережа стиснул ее в объятиях со всей силы, понимая, что из него, возможно, впервые за десятки лет, собираются брызнуть слезы, но он мощно держал их в себе, крепко зажмурившись…

Она так знакомо пахла… ребенком. Родной, чудесный запах… Ее маленькое, тонкое тельце содрогнулось… Сережа резко отстранил ее, заглядывая ей в лицо, и с неописуемым ужасом, тревогой и бешенством, направленным на себя, увидел прозрачные, блестящие слезы на ее щечках.

- Насть… Ну что ты… Что ты… - хрипло из-за невероятно тугого комка в горле произнес он, зацеловывая ее щеки, не имея сил остановиться, страшно желая увидеть улыбку на этом нежном личике, а она всхлипывала, ее маленькие, белоснежные ладошки впивались в его шею, будто боясь ее отпустить, а серые глаза светились жгучей, смертоносной для любого родителя печалью.

- Пап… Почему ты так долго не приходил?.. Я скучала по тебе! Ты меня не любишь больше?.. – тихо прошептала она, и Сережа нахмурился, бросив быстрый взгляд наверх, на окна своей бывшей квартиры, но, откинув лишние, ненужные эмоции, он улыбнулся и ладонью вытер слезы дочери с ее румяных щечек.

- Что за глупости, Настя?? Как я могу тебя разлюбить? Ты что такое говоришь? Я люблю тебя и буду любить до конца своих дней – ты же моя дочка! – строго, но нежно проговорил он, жадно впиваясь глазами в ее контуры лица, утоляя свою чудовищную тоску по ней, свою отцовскую любовь, а Настя на мгновенье просияла, а затем снова «потухла», пробормотав:

- Тогда почему ты не живешь с нами?

Сережа вздрогнул и выпрямился. Настя серьезно ждала ответа, внимательно глядя на него, и Сергей поразился, до чего по-взрослому она выглядела в эту минуту… Видимо, наши ошибки вынуждают наших детей становиться взрослее раньше времени…

- Поехали в садик. А потом… я тебе расскажу. – пообещал Сережа, понимая, что объяснить ей кое-что все-таки придется, потому как эта серьезная малышка, деловито кивнув и направившись к «Экстрейлу», явно не забудет повторить свой вопрос после утренника.

Праздник осени прошел на славу. Дети в костюмах огурцов и баклажанов танцевали с засушенным гербарием, разбрасывали листья, пели тщательно выученные песенки и притащили целую гору настоящих овощей, водруженную на крепкий обеденный стол посреди зала. Потом были стихи, и Сережа с нескрываемым удовольствием послушал звонкий и выразительный Настин голосок и, уподобившись остальной родительской массе, потратил пару гигабайт на телефоне, записывая видео всех мероприятий, в которых хоть каким-то боком, пусть даже и в массовке, была задействована его дочурка. Он получал сумасшедшее удовлетворение от того, что находился рядом с ней, считая этот день одним из самых счастливых дней в своей жизни… По-особому счастливых. По-настоящему.

Настя все время смотрела на него, ловила его улыбку и радостно улыбалась в ответ, и с этой радостью ничто, ничто не могло сравниться на этой земле: ни вечное солнце, ни огонь, ни горы денег или звездная слава, ни даже… любовь. Сережа не мог сравнивать эти две любви: к ребенку и к женщине. Любовь к ребенку абсолютна, незыблема, она преодолеет все, любые невзгоды и испытания, она всемогущая и бесконечная, и никогда не может быть утеряна… Никогда. Однако, и та, и другая любовь меняет твою суть, заставляет прийти к какому-то пониманию в жизни и дает ответственность, а также выпивает душу до дна, насыщая ее собой до краев…

Глядя лишь на Настю, следя за ее глазами, куда бы она ни пошла под организованные командования нескольких воспитателей и музыкального работника, Сережа чувствовал себя так комфортно и спокойно, что даже не верил в то, что за пределами этого садика у него имеются еще какие-то проблемы… И страшно не хотелось думать о той минуте, когда ему придется вновь оставить ее на неопределенное время и уйти…

Утренник закончился, и Сережа повез бесконечно довольную, громко и радостно пересказывающую вновь и вновь ему тот самый праздник, что он видел десять минут назад, дочь в пиццерию, молча улыбаясь и слушая ее восторженные щебетания с особым умилением и жадностью, чтобы запомнить ее голос, чтобы он надолго оставался с ним…

Рассказы о Празднике осени очень плавно перетекли в повествования о садике и о ее тамошнем времяпрепровождении, и Сережа узнал много интересного, например то, что она поссорилась с Машкой из-за того, что та вечно зажимает свои игрушки и не хочет делиться, а дурак Димка матерится так, что все девчонки на него орут, а ему все нипочем, он Ольке Шипиловой нос разбил и обозвал нехорошим словом, а еще, кроме нее в группе читают хорошо только три девочки, и ее много хвалили за это, и так далее, и все такое прочее.

- Пап, вот почему мне девчонки фломиками раскрашивать не дают? – с блаженным видом и набитым ртом продолжала свои трели Настя, болтая под столом ногами и разглядывая пиццу в отцовской тарелке с особым интересом. – Я ведь всего чуть-чуть за края вылезаю, а они у меня забирают, говорят, я некрасиво делаю…

Сережа пожал плечами и улыбнулся:

- Ну а ты постарайся красиво, не торопись. Они увидят, что ты хорошо раскрашиваешь, и не будут раскраски отбирать.

- Да?! Хи-хи!! Пап, а пап??? – Настя на минуту притихла, шваркая клубничным молочным коктейлем через трубочку, а потом, вздохнув, вдруг выдала:

- Ну почему ты с нами не хочешь жить, со мной и с мамой?? Почему, я не понимаю!?! Мама говорит, это из-за тети Жени, которая тогда мне конфетки дарила и машину нашу от воров спасла… Пап, это правда, да??? А чем тетя Женя лучше нас с мамой?? Ты обещал рассказать мне!

Приехали. Сережа мгновенно почувствовал себя отвратительнее некуда. Даже кусок в горло не лез… А Настя так смотрит, словно его слова должны что-то решить, словно надеется уговорить его вернуться… Он видел в ее серых, больших глазищах призрак детской боли и тоски, и все внутри него опрокинулось вниз, больно ударившись об внутренние органы…

Настя ждала, а Сережа хмурился, не зная, как подступиться к этой теме, как не сказать лишнего, как выдержать грань допустимого в словах и не повлиять на ее отношение к нему или к матери… Наконец, он решил попытаться поговорить с ней по-взрослому. Детские отговорки здесь явно не пройдут, и дочка не слезет с этой темы, пока не поймет что-то для себя.

- Настя, - вздохнул он, - понимаешь, это очень сложно объяснить…

- Я уже большая! Мне скоро семь! – с легкой обидой и вызовом бросила Настя, надувшись и сложив руки на груди.

- Я знаю. – тяжело проговорил Сережа, беснуясь внутри себя от того, что он действительно не знал, как ей сказать. – Понимаешь, мы с твоей мамой… очень разные. Ей нравится одно, а мне – другое, она хочет делать так, а я – эдак… Нам сложно… м-м-м… вместе решать какие-либо вопросы… А если двум людям тяжело друг с другом, то они постоянно ссорятся и становятся несчастными…