Оба жаждали попасть в Афганистан и, выяснив это, еще сильнее привязались друг к другу.
Синтия сама попросила у Бернарда прощения за то, что она не девушка.
— Малышка, это не имеет никакого значения, — сказал он, задумчиво теребя ее густой темный локон. — Представь, я даже благодарен тому, что кто-то обучил тебя искусству секса. Думаю, это не слишком интересное занятие.
Синтия обиженно прикусила губу и отвернулась.
Она уже вбила себе в голову, что Бернард Конуэй — Ретт Баттлер из ее любимой книги. В отличие от Скарлетт, она влюбилась в него с первой же страницы. То, что сказал ей сейчас Берни, соответствовало ее представлению о Ретте. И все-таки, все-таки…
— Это правда, что ты спал с моей мамой? — спросила она, глотая слезы обиды.
— И это тоже не имеет никакого значения, — ответил Бернард. — Тебя тогда не было на свете. С кем же мне было спать?..
Они переезжали с места на место: Рим, Мадрид, Париж, Вена… Шикарные, похожие друг на друга отели… Туалеты от Диора, Кардена, Валентино… Подобострастно улыбающиеся лица метрдотелей и гостиничной обслуги… Широкие кровати, как бы нарочно предназначенные для занятий любовью…
Берни оказался заботливым мужем, хорошим любовником, но ее попытки проникнуть в его мысли, не говоря уж о душе, ни к чему не вели. Он лишь трепал жену по щеке и говорил: «Син, голубушка, тебе там не понравится, поверь мне. К тому же я настоящий дикарь, и еще никому не удалось меня приручить». Но Синтии так хотелось приручить мужа, иначе, казалось ей, в их браке нет никакого смысла.
Через месяц чета Конуэй вернулась в Америку. Бернард ничего не имел против Беверли-Хиллз. Когда-то их теперешний дом принадлежал известному кинорежиссеру. Это была образующая окружность анфилада комнат с огромными окнами, в центре которой располагался большой круглый зал с фонтаном.
На склоне поросшей калифорнийской сосной горы Синтия устроила вольеры с хищниками. Они грозно рычали на рассвете, и тогда она испытывала сильнейшее желание и, отдаваясь Бернарду, до крови впивалась зубами в его руки и плечи. Она очень скоро почувствовала, что беременна, но мужу об этом не сказала — боялась, что он начнет относиться к ней брезгливо. Она слышала от матери, что отец брезговал ею во время беременности и завел любовницу.
Еще когда они только стали мужем и женой, Синтию поразил один эпизод. Бернард, с которым они только что играли в теннис, а сейчас присели в тени на лужайке выпить минеральной воды, тот самый Бернард, который всего минуту назад смеялся и веселился точно маленький ребенок, машинально раскрыл лежавшую на столике французскую газету и вдруг, впившись глазами в первую полосу, издал какой-то странный звук, похожий на сдавленный стон.
— В чем дело? — спросила Луиза, похожая в своем длинном белоснежном платье, шляпе с широкими полями и длинным струящимся шарфом, завязанным большим бантом вокруг тульи, на юную инфанту. — Что-то произошло на бирже?
Бернард не удосужил ее ответом. Он вдруг швырнул газету на траву и велел официанту принести все сегодняшние французские газеты. Пока он их просматривал, с шумом переворачивая листы, Синтия осторожно подняла газету, которую муж только что бросил. Она увидела на первой полосе фотографии изуродованных трупов двух мужчин, остов сгоревшей машины и жирный заголовок: «ЛЕТУЧЕГО ГОЛЛАНДЦА НАСТИГ ГАРПУН КИТОБОЯ. В ПАРИЖЕ ПОДОРОЖАЛ ГЕРОИН».
В заметке под фотографиями рассказывалось о том, что одна из группировок торговцев наркотиками уничтожила главаря конкурирующей. При взрыве погиб его помощник. Женщина, сидевшая в машине, чудом уцелела. Она была женой погибшего Франческо Грамито-Риччи, выполнявшего поручения Летучего Голландца, который изобрел оригинальный способ транспортировки героина в гроте аквариума с рыбками, в желудках небольших аллигаторов и питонов.
Здесь же была и фотография уцелевшей женщины. Она была красива странной, печальной, красотой. Газеты писали, что когда-то Марию Грамито-Риччи называли восходящей звездой оперной сцены.
— Ты их знал, Берни? — спросила Луиза, заметив странное — лихорадочное возбуждение зятя.
— Да, — буркнул он сквозь зубы и стиснул кулаки. — Грамито-Риччи плавал капитаном на прогулочной яхте моего отца. Думаю, он не знал о том, что Летучий Голландец промышляет наркотиками. Мне казалось, он был честным парнем.
— А она недурна, — отметила Луиза, внимательно рассматривая фотографию Маши. — Кажется, мне приходилось видеть ее по телевидению.
Прищурив свои большие золотисто-карие глаза, Луиза с любопытством посмотрела на Бернарда.
Через два часа она улетела в Неаполь, и Синтия так и не успела спросить, что ей известно об отношениях ее мужа и этой женщины. Да ей бы, наверное, не позволила сделать это гордость. Одно она поняла безошибочно: Берни и по сей день небезразлична судьба этой Марии Грамито-Риччи.
Теперь муж часто покидал ее, уезжая по делам, но, как правило, отовсюду звонил. В его отсутствие Синтия развлекалась приручением своих хищников — она наняла для этой цели опытных дрессировщиков. Ей нравилось, как звери набрасывались на куски еще кровоточащего мяса, насытившись же, ластились к людям как домашние кошки. Это зрелище ее очень возбуждало. Еще со временем она поняла, что ей мало в постели одного мужа. Однако любовника заводить не хотелось — это был уж слишком банальный и пошлый сценарий. Синтии всегда хотелось каких-то необычных ощущений. Вроде тех, какие она испытала, когда отдавалась Арчи Гарнье в седле скачущей во весь опор лошади.
— Надеюсь, ты не собираешься броситься с этой скалы в океан?
Маша обернулась и увидела Бернарда Конуэя. Он подошел неслышно, хотя скорее всего это она была так погружена в свои мысли, что не услыхала его шагов.
— Как странно, а мне казалось, мы больше никогда не увидимся, — сказала она и отвернулась.
— Чепуха, Маджи. Обитатели Беверли-Хиллз не могут не знать о том, кто их ближайшие соседи. Я, признаться, поначалу удивился, когда узнал, что ты стала членом семьи Тэлботов. Довольно странный коктейль, не так ли? Ты, твоя талантливая, не от мира сего, дочка, выживший из ума Тэлбот, сидящий на мешке с деньгами, в котором проделала большую дыру эта твоя сестричка Сью, шлюха с лицом кающейся…
— Не говори о ней так. Если бы не она…
— О, Маджи, ты неисправима. Ты давно стала американкой, но все так же любишь эти ваши славянские экскурсы в прошлое с раздиранием собственной души. Мертвые ничего не слышат, Маджи. Я знаю, этот Франческо оказался настоящим мужчиной, и я очень благодарен ему за то, что он спас тебе жизнь. — Бернард сделал полшага и обнял Машу за плечи. — Пошли отсюда, родная. Начинается дождь. Если я не ошибаюсь, ты только что перенесла воспаление легких.
Она покорно позволила увести себя.
«Роллс-ройс» Конуэя стоял метрах в пятидесяти от площадки, где провела несколько часов Маша, глядя в океанские дали. Впрочем, она не знала, что провела там несколько часов, — время давным-давно превратилось для нее в одну бесконечно длинную дорогу, которую забыли разметить столбами и прочими знаками.
— Ну вот, мы и снова вместе, — сказал Бернард, выруливая на шоссе, ведущее в Сан-Франциско. — Я долго ждал этой минуты, Маджи. Так долго, что даже успел жениться.
Она повернула голову и посмотрела на него с недоверием.
— Не веришь? — Он рассмеялся и тряхнул своей по обыкновению хорошо ухоженной головой. — Я сам, честно говоря, еще не успел в это поверить, хотя моя жена — самая красивая девушка во всей Джорджии, а может даже, на всем американском Юге. Я спал еще с ее матерью, великолепной Луизой Астуриас. Именно спал — и больше ничего. Странно, Маджи, правда? Оказывается, мы, мужчины, можем пользоваться телом женщины, даже наслаждаться им, при этом не испытывая никакого интереса к тому, что происходит в ее душе. У нас с тобой все было иначе, верно?
— Уже не помню. — Она вздохнула. — Я ничего не помню.
— И не держишь на меня зла? Очень жаль. Я бы хотел, чтоб ты прямо сейчас набросилась на меня с кулаками, расцарапала физиономию. Тогда бы я был уверен в том, что ты любишь меня.
