— Нет, не так, — он досадливо цокнул языком, приближаясь ко мне. — Ты же на самом деле знаешь меня.

Мне казалось, скажи я, что не помню, и это станет ложью. Я знала, точно знала его!.. только по каким-то причинам не помнила…

Эта проклятая невозможность вспомнить. Болезненная пустота, словно осечка или «пустая» клавиша на печатной машинке, бьёт по нервам и давит на виски.

Почему же?

Тёмно-зелёные глаза смотрели на меня с терпеливым ожиданием. Но зачем эта пытка?

— Вы говорили что-то об интересном способе убийства, господин незабвенный. Уж не это ли сейчас произойдёт? — поинтересовалась я, однако совершенно никакого страха не ощущая.

— Ну что ты, кое-что в пределах этой жизни, тебе как раз положено помнить, — его голос звучал тихо и вкрадчиво, а зелёные глаза таинственно мерцали, что рождало в груди тоскливо-щемящее чувство.

Родители снова ссорились, и на этот раз предметом ссоры было моё «недостойное поведение».

— Поговори со своей дочерью! — кричала мать на отца. — Она ведёт себя как психически больная, мне перед соседями краснеть приходиться…

— Успокойся, что случилось? — спросил он устало.

— Она разбила лицо соседскому мальчику!

— Быть может, он заслужил? — попытался сгладить конфликт отец.

— Заслужил?.. Заслужил?! — взвилась мать ещё сильнее. — Ты хоть знаешь, что эта ненормальная сделала? Мало того что ударила по лицу другого ребёнка, так ещё и пинала его, пока не оттащили… Это нормальное поведение, скажи?

— Хорошо. Я поговорю, — сдался отец. — Только успокойся, ради всего святого. Тебе нельзя волноваться, снова поднимется давление.

Мать что-то неразборчиво пробормотала, и послышался звук приближающихся шагов. Буря на время стихла, чтобы вскоре разразиться уже непосредственно над моей головой.

Меня грубовато выдернули из угла, где я и отбывала своё наказание.

— Почему ты снова расстраиваешь мать? Не можешь играть, как все нормальные дети, будешь дома сидеть! — начал отец.

Я не знала, что ему ответить. Впрочем, как и всегда. Оставалось молчать, чувствуя, как жжёт воспалённые глаза.

— Зачем ты ударила того мальчика? Вы же дружили…

— Он — убийца, а не друг! — возразила я, снова чувствуя как закипает в крови шальная злость.

— Что ты несёшь? Он ребёнок ещё! Кого он мог убить?

Я судорожно вздохнула и едва нашла в себе силы, чтобы ответить внятно:

— Он убил богомола, которого ты мне принёс…

— Какие глупости… Это всего лишь насекомое!

— Он был живым!

Отец больше не хотел меня слушать. Выяснив причину конфликта, он поспешил отчитать меня, после чего, с чувством выполненного долга перед семьёй, отправился заниматься делами более приятными — ужином, просмотром телепередач, чтением…

На следующий день меня заставляли просить прощения у того мальчишки, но я отказывалась, продолжая твёрдо стоять на своём невзирая на угрозы. В конце концом меня оставили в покое и одиночестве, заперев в маленьком дворовом саду, где за стеной клёнов и вязов цвели огромные кусты сирени.

Там, под старой деревянной скамейкой, я нашла тот самый раздавленный дурным мальчишкой спичечный коробок, в котором лежали останки мёртвого насекомого. Выкопав небольшую ямку под сиренью, я устроила ему короткие импровизированные похороны. Заглядывать напоследок внутрь было выше моих сил.

Слёзы обиды и жалости к несчастному существу капали на землю и снова обжигали глаза.

Я не замечала ничего и не слышала звука шагов, но вдруг осознала, что кто-то стоит рядом. Скосив глаза в сторону, я увидела чьи-то ноги в начищенных до блеска чёрных мужских ботинках.

На моё плечо будто неуверенно легла чья-то рука.

— Хватит реветь…

Этот голос прозвучал неожиданно мягко и тепло. Уверенней, чем жест успокоения. Так непривычно.

Но кто? Кому понадобилось утешать меня и зачем?

Обернувшись и неуверенно подняв заплаканные глаза, я увидела склонившегося над собой высокого молодого мужчину с очень красивым, до нереальности, лицом. Его тёмные волосы были непривычно длинными, а глаза имели удивительный тёмно-зелёный оттенок, напоминая драгоценные камни. Только в отличие от камней, эти глаза были живыми и тёплыми. Как и его улыбка.

— Так часто плакать вредно, — произнёс он негромко. — Тебе нужно беречь зрение.

Меня редко утешали, но если и случалось такое, это почему-то вызывало обратную реакцию.

Я всхлипнула, не в силах остановить рвущийся наружу поток слёз.

Мужчина издал страдальческий вздох и, убрав руку, после чего присел рядом и принялся раскапывать «могилку», совсем не страшась запачкать белоснежных манжет своей рубашки. Достав из ямки коробок, он грустно улыбнулся и посмотрел на меня.

— Что вы наделали? Не надо было его трогать! — запоздало вскинулась я и, собираясь забрать коробок, но он остановил меня, просто отведя руку в сторону, из-за чего я упала на колени.

— Любишь насекомых? — неожиданно спросил этот странный незнакомец, и зелёные глаза его загадочно блеснули.

— Да, — призналась я нехотя, всё ещё напряжённо наблюдая за его рукой. — Они удивительные и прекрасные.

— Так смотри, какого ты удивительного и прекрасного похоронила.

Не успела я вскрикнуть, чтобы остановить его, как мужчина раскрыл коробок и оттуда выбрался, поводя в стороны усиками крупный светло-зелёный богомол.

— Он был мёртв, — прошептала я, неотрывно глядя на насекомое и коробок, где ещё виднелось тёмное пятно, как свидетельство того, что богомол был раздавлен в своей ловушке. — Но я сама видела…

— И что же?.. Теперь-то он жив… — чуть недовольно отозвался незнакомец.

Хотя… вот странно. Мне казалось, что я знаю этого мужчину. Откуда только? Да кто б подсказал…

Богомол перебрался на мою раскрытую ладошку, немного покачался из стороны в сторону, повёл жёсткими надкрыльями, после чего расправил их и взлетел, уносясь прочь.

— Он жив, — всё ещё не в силах поверить в это чудо, прошептала я.

— И свободен, — добавил мужчина.

— Вы тоже любите насекомых?

— Ты… — поправил меня мужчина. — Или по имени обращайся.

— Но я его не знаю…

Он вздохнул.

— Бел. Для тебя я — Бел, малышка.

Я улыбнулась и приняла его руку, когда он решил помочь мне подняться с земли.

Тут я заметила то, чего раньше не замечала. Над сиренью летали странные сине-фиолетовые то ли бабочки, то ли мотыльки. Никогда не встречала здесь подобных им, оттого даже рот раскрыла от удивления. То, что произошло дальше, было ещё более удивительно…

Бел поднёс к сирени руку, и на его пальцы слетелось сразу с десяток мотыльков. Я заворожено наблюдала за его действиями, боясь дышать. Это было волшебно.

— Подставь руки… — попросил он.

Не переспрашивая, я подчинилась, робко протянув раскрытые ладони к нему. Бел небрежно встряхнул кистями и уже целый рой фиолетовых бабочек облепил мои руки, щекотно касаясь лапками и крыльями чувствительной кожи. Некоторым не хватило свободных мест, и они рассредоточились на предплечьях, а некоторые едва не путались в волосах.

Я стоически терпела щекотку и сдерживалась от желания почесаться.

В конце концов, я не выдержала и негромко рассмеялась, когда один из мотыльков попытался умоститься на кончике моего носа. Вместе с этим смехом исчезала вся обида и грусть. Становилось легче дышать.

— Вот так-то значительно лучше, — произнёс Бел.

Вдруг где-то послышалось громкое хлопанье дверей, что заставил меня обернуться.

Оказалось, что это мать вышла во двор, чтобы повесить выстиранное бельё. Увидев меня, она испуганно вскрикнула и побежала в сад. Она была ещё далеко, но словно предчувствуя опасность, бабочки вспорхнули в воздух, разлетаясь во все стороны и снова кружась над сиренью.

— Что ты опять творишь?! — воскликнула мать, непонятно испуганно или зло. — Быстро домой!

Она схватила меня за запястье и потащила, не дожидаясь пока я сама подчинюсь её приказу. А я воспользовалась моментом и оглянулась, ища глазами Бела.